Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Видение общества как мира «атомов» вытекает из той научной рациональности, в основе которой лежит детерминизм – уверенность, что поведение любой системы подчиняется законам и его можно точно предсказать и выразить на математическом языке. И движение атомизированного «человеческого материала» поддается в научной политэкономии такому же точному описанию и прогнозированию, как движение атомов идеального газа в классической термодинамике. Солидарные же общественные структуры, в которых идут нелинейные и «иррациональные» процессы самоорганизации, движутся жаром человеческих страстей и во многом непредсказуемы.
Политэкономия, сведя многообразие жизни общества к отношениям собственности и рынку, дала убедительную механистическую модель, в которой условия броуновского движения людей-атомов объясняют состояние общества так же, как температура и давление газа объясняют движение поршня.
Огромные части человечества, многие культуры и способы производства оказались как бы несуществующими – некуда было деть Китай, в котором не существовало феодализма в западном смысле, не поддавался классификации экономический строй Индии – и он был туманно назван «азиатским способом производства» и т. д.
Политэкономия, основанная на механистической модели мира и общества, устарела уже в конце XIX веке. Соответственно, и капитализм, и другие общества изменились, согласно «нелинейной» картине мира. Сказано, что «под нелинейной парадигмой подразумевается систематизация природных, общественных явлений и процессов в качестве нелинейного феномена».
Почему Маркс, пророк глобализации капитализма, всех убеждает пойти по этому старому пути, хотя уже империализм наглядно показал, что это уже другая формация? И почему значительная часть советских интеллигентов, которые изучали законы политэкономии капитализма, так настойчиво уговаривали всех наших студентов и рабочих присоединиться к старому капитализму, которого уже не было? И почему эта часть интеллигенции уже двадцать лет после такого «присоединения» молчит и не желает сказать – куда нас завели? Ведь такое специфическое «присоединение» следует рассматривать на карте этой политэкономии.
Вот более подробные положения и объяснения. Маркс пишет: «В чем же заключается отчуждение труда? Во-первых, в том, что труд является для рабочего чем-то внешним, не принадлежащим к его сущности; в том, что он в своем труде не утверждает себя, а отрицает, чувствует себя не счастливым, а несчастным, не развивает свободно свою физическую и духовную энергию, а изнуряет свою физическую природу и разрушает свои духовные силы. Поэтому рабочий только вне труда чувствует себя самим собой, а в процессе труда он чувствует себя оторванным от самого себя. У себя он тогда, когда он не работает; а когда он работает, он уже не у себя. В силу этого труд его не добровольный, а вынужденный; это – принудительный труд…
Отчужденность труда ясно сказывается в том, что, как только прекращается физическое или иное принуждение к труду, от труда бегут, как от чумы. Внешний труд, труд, в процессе которого человек себя отчуждает, есть принесение себя в жертву, самоистязание. И наконец, внешний характер труда проявляется для рабочего в том, что этот труд принадлежит не ему, а другому, и сам он в процессе труда принадлежит не себе, а другому… Деятельность рабочего не есть его самодеятельность. Она принадлежит другому, она есть утрата рабочим самого себя.
В результате получается такое положение, что человек (рабочий) чувствует себя свободно действующим только при выполнении своих животных функций – при еде, питье, в половом акте, в лучшем случае еще расположась у себя в жилище, украшая себя и т. д., – а в своих человеческих функциях он чувствует себя только лишь животным. То, что присуще животному, становится уделом человека, а человеческое превращается в то, что присуще животному» [98, с. 90–91].
Ну, можно ли всерьез принимать утверждения, что когда рабочий, «расположась у себя в жилище», садится с семьей за стол или обнимает любимую («совершает половой акт»), он «выполняет свои животные функции»? Кстати, надо было отметить, что в первой четверти XIX века в Англии был глубокий социальный кризис, вызванный распространением «технологической безработицы», – тогда возникли фабрики с системами машин. Но к 1850-м гг. ситуация выправилась, и требовалось объяснение социальных рисков со стороны науки и технологии, а не представление этих рисков как злодейства капиталистов. Их вина и так достаточна.
В этом труде «Экономико-философские рукописи 1844 г.», где сформулированы многие постулаты будущей политэкономии, есть такое утверждение: «Подавление потребностей как принцип политической экономии». Это – плод умозрительного рассуждения. Уже в тот период появились признаки сдвига политэкономии Запада к «обществу потребления» – после опыта захвата рынков стран, превращенных в колонии и в зависимые страны.
Маркс и Энгельс сами, почти тогда же, включили в «Коммунистический манифест» такой постулат: «Буржуазия быстрым усовершенствованием всех орудий производства и бесконечным облегчением средств сообщения вовлекает в цивилизацию все, даже самые варварские, нации. Низкие цены ее товаров – вот та тяжелая артиллерия, с помощью которой она разрушает все китайские стены и принуждает к капитуляции самую упорную ненависть варваров к иностранцам. Под страхом гибели заставляет она все нации принять буржуазный способ производства» [148, с. 428].
Постулат о «подавлении потребностей» аргументирует «теорией народонаселения»: «Подавление потребностей как принцип политической экономии с наибольшим блеском обнаруживается в ее теории народонаселения. Существует слишком много людей. Даже существование людей есть чистейшая роскошь, и если рабочий “морален”,…то он будет бережлив по части деторождения. Производство человека выступает как общественное бедствие» [98, с. 133].
Это также умозрительное представление. Европа в XVIII–XIX вв. произвела массовое расселение подданных и граждан по колониям и даже по континентам (по двум Америкам и Австралии). Уже не было «слишком много людей», и постепенно начали завозить рабочую силу из Африки и Азии.
Все эти источники политэкономии кажутся плодом воображения Маркса (а может, даже превращенной формой его воображения). Почему «труд для рабочего не принадлежит к его сущности», и почему он «в своем труде не утверждает себя»? Где это видано, тем более «для рабочего вообще», пусть даже при капитализме и бедности? В Англии рабочие строили корабли и паровозы, телеграф и стальные мосты – почему им все это противно так, что они «от труда бегут, как от чумы»? Кто на заводах и фабриках использовал «физическое или иное принуждение к труду» рабочих? Инженеры? Конструкторы? Когда это было? Ведь все эти работающие люди не могли не изобретать, во всех формациях.
Кроме того, уже в
