Матрица. История русских воззрений на историю товарно-денежных отношений - Сергей Георгиевич Кара-Мурза
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В письме Марксу от 21 марта 1869 г. Энгельс называет концепцию энтропии «нелепейшей теорией»: «Я жду теперь только, что попы ухватятся за эту теорию как за последнее слово материализма. Ничего глупее нельзя придумать… И все же теория эта считается тончайшим и высшим завершением материализма. А господа эти скорее сконструируют себе мир, который начинается нелепостью и нелепостью кончается, чем согласятся видеть в этих нелепых выводах доказательство того, что их так называемый закон природы известен им до сих пор лишь наполовину. Но эта теория страшно распространяется в Германии» [146].
Более развернутое отрицание Энгельс сформулировал в «Диалектике природы»: «Клаузиус – если я правильно понял – доказывает, что мир сотворен, следовательно, что материя сотворима, следовательно, что она уничтожима, следовательно, что и сила (соответственно, движение) сотворима и уничтожима, следовательно, что все учение о “сохранении силы” – бессмыслица, следовательно, что и все его выводы из этого учения – тоже бессмыслица… Вопрос о том, что делается с потерянной как будто бы теплотой, поставлен, так сказать, без уверток лишь с 1867 г. (Клаузиус)… Но он будет решен; это так же достоверно, как и то, что в природе не происходит никаких чудес… Вопрос будет окончательно решен лишь в том случае, если будет показано, каким образом излученная в мировое пространство теплота становится снова используемой» [131, с. 599, 600].
Огромный культурный и философский смысл второго начала термодинамики, который либеральная политэкономия просто игнорировала, марксизм отверг активно и сознательно. Необходимо коротко вспомнить роль трудов русского ученого и революционера-народника Сергея Андреевича Подолинского (1850–1891) в развитии российской политэкономии в конце XIX века и в конфликте с политэкономией Маркса.
Поскольку трудовая теория стоимости Маркса исключала из рассмотрения все природные, ресурсные и экологические ограничения для роста общественного богатства, вера в возможность бесконечного прогресса в развитии производительных сил получила в марксизме свое высшее, абсолютное выражение. На деле политэкономия, начиная с Адама Смита, тщательно обходила очевидные источники неравновесности. Гомеостаз, равновесие поддерживается только в ядре системы капитализма, да и то посредством кризисов и периодических войн.
Из этой политэкономии вышла проблема «внешних эффектов» экономики (externalities). Под ними понимаются те социальные последствия экономической деятельности, которые не находят монетарного выражения и исключаются из экономической модели. Об этом говорил Джевонс в 1865 г., а к концу XIX века, в ходе изменения картины мира, произошло явное фундаментальное расхождение политэкономии с наукой. Использование сил природы в капиталистической экономике (атмосфера, недра, вода и леса и пр.), которые якобы «ничего не стоят капиталисту», в действительности порождает множество «внешних эффектов». Они обычно наносят ущерб большинству человечества, а иногда часть ущерба смягчает государство компенсациями.
В результате расхождения с наукой возник концептуальный конфликт с новаторским, но ясным трудом Подолинского. Он, почитатель и лично знакомый Маркса, глубоко изучивший «Капитал» и одновременно освоивший второе начало термодинамики, сделал попытку соединить учение физиократов с трудовой теорией стоимости Маркса, – поставить политэкономию на новую, современную научную основу. Он рассмотрел Землю как открытую систему, которая получает и будет получать (в историческом смысле неограниченное время) поток энергии от Солнца. Никаких оснований для того, чтобы отвергать второе начало, исходя из социальных идеалов прогресса и развития производительных сил, не было.
Подолинский, изучив энергетический баланс сельского хозяйства через фотосинтез, вовлекающий в экономический оборот энергию Солнца, написал в 1880 г. свою главную работу [147] и послал ее Марксу. Подолинский показал, что труд есть деятельность, которая связана с регулированием потоков энергии, и трудовая теория стоимости должна быть дополнена энергетическим балансом – политэкономия должна была соединиться с физикой. По его расчетам, устойчивое развитие общества требует затраты одной калории человеческого труда с вовлеканием в оборот 20 калорий солнечной энергии (это нередко называли «принципом Подолинского»). Этот труд приобрел фундаментальное значение и послужил основой экологии в ее экономическом аспекте (например, он сыграл важную роль в становлении взглядов В.И. Вернадского).
Энгельс изучил работу Подолинского и в двух письмах в 1882 г. изложил свой взгляд Марксу, утверждая, что попытка выразить экономические отношения в физических понятиях невозможна. Он посчитал, что новая, термодинамическая картина мира требовала изменения всей базовой модели политэкономии.
Включив в изучение общественных процессов категорию объективных законов, Маркс сделал свою политэкономию уязвимой для соблазна позитивизма. И «законы», и теории – всего лишь модели реальности, и из их успешного применения вовсе не следует, что реальность «похожа» на модель. Само утверждение, что такие законы существуют, – вера, никаких доказательств их существования нет, и многие заслуживающие уважения ученые считали «законы общественного развития» не более чем полезным методологическим приемом.
Перейдем к другим аспектам политэкономии Маркса.
7.5. Товарный мир, товарный фетишизм и положение рабочих
Политэкономия Маркса рассматривает товары не как вещи, а исключительно как отношения между людьми. Материальная сущность вещей не имеет значения для экономики, потому что посредством отношений достигается полная соизмеримость вещей. Под производством понимается производство стоимости и прибавочной стоимости, а не их материальных, вещественных оболочек.
В «Капитале» (гл. I «Товар») читаем: «Как потребительные стоимости товары различаются прежде всего качественно, как меновые стоимости они могут иметь лишь количественные различия, следовательно, не заключают в себе ни одного атома потребительной стоимости». Маркс доброжелательно ссылается: «Как говорил старик Барбон, “между вещами, имеющими равные меновые стоимости, не существует никакой разницы или различия”» [24, с. 46].
В этой модели политэкономии движение реальных вещей полностью заменено движением меновых стоимостей, выражаемых деньгами, и сама проблема взаимоотношения человека с природой и материальными вещами в его хозяйственной деятельности из модели устранена. Устранена, следовательно, и проблема несоизмеримостей просто игнорируется. А стоит только чуть-чуть «впустить» природу в эту модель, она вся рушится. Допущение о соизмеримости реальных продуктов многие считали слишком сильной абстракцией. Эколог О. Нойрат, видный представитель Венского кружка, приводил такой пример: килограмм груш несоизмерим с книгой в ту же цену, так как при производстве груш энергетические запасы Земли возрастают, а при производстве книги – снижаются [144].
Речь шла не о простом допущении создания полезной, но условной модели, а о положении, родившемся в той борьбе с традиционным взглядом на вещь, на деньги и на природу. Приняв эту философскую абстракцию, ортодоксальный
