Мертвоград - Алексей Калугин

– Брюлово! Брюлово! – продолжала скакать у него за спиной Берта.

Из ее корзинки выпали два яблока и ананас.

Видевшие, что произошло, с ужасом замерли. По полу катились фрукты. Смертоносные. Готовые в любую секунду взорваться. И разнести вдрызг, в хлам, в ошметки все. Абсолютно все, что окажется в зоне поражения. Кто сказал, что фрукт – это звучит гордо? Нет! Фруктам нельзя доверять! Вот овощи – совсем другое дело. Деточка, все мы немного овощи! Каждый из нас по-своему овощ!..

– Куда ты меня тащишь?

Джульетта если и упиралась, то ровно настолько, чтобы лишь создать иллюзию того, что ей приходится следовать за Могваем не по своей воле.

Иллюзия, накладывающаяся на иллюзию, порождает новую реальность. Которая, по сути, все та же иллюзия. Но нам очень хочется делать вид, что мы умеем отличать одну от другой. И это еще одна иллюзия, за которой если что и стоит, так только зеркало. В котором она же сама и отражается.

– Где ты брала таблетки?

– В хрустальной конфетнице. Она на подоконнике стояла.

Действие улыбающейся таблетки начинало ослабевать. Музыка звучала все громче. Она еще не била по мозгам, но уже давила на уши. Люди двигались, что-то делали, перемещались с места на место. Движения их были хаотичны, бессистемны и бессмысленны. Создавалось впечатление, что они и сами не понимают, чего хотят. Возможно, они искали в происходящем смысл, но не отдавали себе в этом отчета. Возможно. Хотя, скорее всего, нет. Движение являлось для них символическим воплощением жизненной силы. Манны, растворившейся в крови. Оставаться в системе было проще, чем пытаться выломаться из нее.

Что произойдет, когда я останусь один?

Вам хочется знать ответ на этот вопрос?

На двух противоположных стенах, слева и справа от входа, висели огромные телепанели, транслирующие два разных развлекательных канала. Без звука. Оба травили рекламу. В полумраке, наполненном запахами ароматических палочек, выкуренных косяков и разлитого где-то пива, разбавленном хаотично мечущимися по сторонам разноцветными пятнами сигнальных огней, скомканном и разорванном странными, мало похожими на музыку синтетическими, как маргарин, ритмами, это создавало атмосферу поистине сюрреалистического перформанса.

Левый экран заполняли влажные, пунцовые, что-то быстро выкрикивающие губы. Вместе со словами с губ слетали буковки различных размеров и цветов. Большинство из них взрывались, рассыпались в пыль или сгорали. Но те, что оставались, постепенно собирались в слова: «Скажи мне, что ты любишь?»

В это время на другом экране мужчина с заплаканным лицом засовывал себе в рот ствол пистолета.

– Скажи мне, что ты любишь? Скажи?.. – снова и снова шептали огромные губы.

Мужчина нажимает на спусковой крючок. Курок бьет в пустоту. Барабан проворачивается.

Слов не нужно, потому что все и без того знают их наизусть.

– Играешь в русскую рулетку?

– Скажи мне, что ты любишь?

Вся суть в образах.

Еще одно нажатие на спусковой крючок.

Крупным планом – наполненные слезами и ужасом глаза.

– Не можешь сделать правильный выбор?

– Спроси у меня – как?

Губы.

Глаза.

Ствол, засунутый в рот.

– Делай то, что ты любишь Если, конечно, ты не народный избранник. Только в этом случае импотенция – это уже окончательный приговор.

Губы смыкаются.

Курок ударяет по капсюлю.

На нижней губе – адрес клиники.

Кровавый плевок на стене.

– Заплатил бы, сука, налоги, так и жил бы себе!..

Чего не хватает – так это по-отечески спокойного лица дона Карлеоне, произносящего сакраментальную фразу: «Мы ведь не коммунисты».

Споткнувшись обо что-то, Могвай посмотрел под ноги.

На полу, прямо посреди комнаты, кто-то спал, свернувшись калачиком. Рядом со спящим сидела, поджав ноги, коротко остриженная девушка с большой, очень большой банкой пива. Она что-то проникновенно говорила, обращаясь к тому, кого видела только она одна. И замолкала лишь затем, чтоб сделать глоток пива. А сделав глоток, она немного выплескивала из банки на голову спящего. Который никак на это не реагировал. Все это было похоже на какой-то таинственный ритуал, непосвященному непонятный.

Добравшись до окна, они забрались за шторы.

Там уже находилось несколько человек. Двое передавали друг другу косячок и, показывая пальцами на что-то за окном, надрывались со смеху. Могвай любопытства ради глянул в ту же сторону, но ничего не увидел. Вообще ничего. Только темное небо, похожее на лист черной бумаги, проткнутый в нескольких местах иголкой. Наверное, над этим можно было посмеяться. Если настроение было соответствующее. Еще там, за шторами, была девушка в длинном вечернем платье. Она сидела на подоконнике и, наклонив голову, давила на виски крепко сжатыми кулаками. Ее никто не беспокоил. Быть может, из чувства такта. А может быть, всем просто было не до нее. Так бывает. Человек потерялся в людской круговерти и не может сам себя найти. Могваю подобное зрелище всегда почему-то казалось грустным. Но только не сейчас.

– Ну и где эта, трель твою, конфетница?

– Не кричи на меня!

Могвай медленно сделал вдох.

– Я просто спросил.

Он действительно просто спросил. Но Джульетта уже была настроена на негатив. Видимо, несмотря на то что она проглотила три таблетки, ей тоже пора было догнаться.

– Ты уверена, что она была здесь?

– Да!

В принципе, кто угодно мог забрать конфетницу, наполненную веселыми, улыбающимися таблетками. И найти ее теперь можно был разве что только по чистой случайности. Другой вариант – спросить у хозяйки. Если, конечно, она сама сейчас хоть что-то понимала.

– Вон она!

Джульетта указывала за окно.

Балкон, тянущийся по стене от комнаты к кухне, был заставлен живыми цветами, удрученный вид которых свидетельствовал о том, что человек, некогда ими занимавшийся, куда-то уехал. А может быть, умер. Теперь их если и поливали изредка, то явно не тем, чем следовало.

Конфетница стояла между грустным фикусом и большим цветком с длинными, посеревшими листьями.

Могвай перелез через подоконник и помог выбраться на балкон Джульетте. Дверь находилась всего в шаге от них, но почему-то им не пришло в голову ею воспользоваться. Да и зачем нужна дверь, если окно открыто?

Конфетница была почти пуста. На дне ее оставалось всего десятка полтора разноцветных улыбающихся таблеток. Одну из них, зеленую, Могвай тут же кинул в рот. Остальные аккуратно собрал и ссыпал в карман.

– А мне?

Могвай посмотрел на Джульетту, улыбнулся и сунул ей в руки пустую конфетницу.

– Сходи поищи. Я думаю, где-то еще должны быть.

Джульетта что-то возмущенно закричала в ответ. Но он ее уже не слышал. Она находилась за пределами его восприятия реальности. Новый уровень предоставлял новые возможности. Старые, непрокачанные юниты должны быть принесены в жертву. Только такая стратегия может принести успех, если занят строительством Цивилизации.

Джульетта со злостью шарахнула конфетницу об пол.

Всплеск бьющегося хрусталя.

Мерцающие брызги взлетели и повисли в воздухе.

Сколько раз должно повториться одно и то же событие для того, чтобы цепочка ведущих к нему действий наконец-то оборвалась?

Криминалисты. Старший дознаватель

У любого человека может вдруг возникнуть чувство, что – вот оно! – этого момента он ждал всю свою жизнь! Как правило, это совершенно иррациональное чувство, не поддающееся никакому объяснению. Что особенного в этом моменте? Ну что в нем такого, в моменте этом? Ты ведь не грудью на амбразуру бросаешься. Не чеку из гранаты вырываешь. Не бежишь по рельсам навстречу несущемуся на всех парах поезду. Просто луч света лег на стену как-то по-особенному. Или скрипнула под ногой половица, которая прежде всегда молчала. И – вот оно! Потом ты можешь стараться забыть этот момент, выбросить его из головы. Или же станешь искать какие-то объяснения странному, невыразимому словами чувству, охватившему тебя в тот момент. Бесполезно! Это навсегда останется с тобой. Но ты никогда не сможешь ни с кем этим поделиться. Потому что это только твое. И еще потому, что это случалось с каждым.

Старший дознаватель Ботти испытал это чувство в пять лет. Он провел лето на даче с бабушкой, и вот они вернулись в ее городскую квартиру. Вернее, это была не квартира даже, а комната в бесформенной, как раздавленный паук, коммуналке. Комната была большая, и все лето в ней никто не жил. Повсюду лежала пыль, а в воздухе витал какой-то странный запах, затхлый и чуть сладковатый. Приятный и одновременно отталкивающий. Маленький Александр – бабушка всегда называла его полным именем, а что говорили другие, он чаще всего вообще не слышал, – уже тогда обращал внимание на то, что в комнатах пожилых женщин, как правило, стоит тяжелый дух лекарств, похожий на запах зубоврачебного кабинета. Но к бабушке это не относилось. В ее комнате пахло только фруктами, цветами и розовым маслом.