Петербург - Андрей Белый

Воронкову".

- "Так-с, так-с, так-с, я у вас буду на днях..."

Вдруг Аполлон Аполлонович приподнял надбровные дуги: изумление изобразили его черты:

- "Но почему", - начал он, - "почему..."

- "Моя фамилия Воронков, тогда как я на самом деле Морковин?"

- "Вот именно..."

- "Так, ведь, это, Аполлон Аполлонович, потому, что там я живу по фальшивому паспорту".

На лице Аполлона Аполлоновича изобразилась брезгливость (ведь и он в принципе отрицал существование подобных фигур).

- "А моя настоящая квартира на Невском..." Аполлон Аполлонович подумал: "Что поделаешь: существование подобных фигур в переходное время и в пределах строгой законности - необходимость печальная; и все же необходимость".

- "Я, ваше высокопревосходительство, в настоящее время, как видите, занимаюсь все розыском: теперь - чрезвычайно важные времена".

- "Да, вы правы", - согласился и Аполлон Аполлонович.

- "Подготовляется одно преступление государственной важности... Осторожней: здесь - лужица... Преступление это..."

- "Так-с..."

- "Нам удастся в скором времени обнаружить... Вот сухое место-с: позвольте мне руку".

Аполлон Аполлонович переходил огромную площадь: в нем проснулась боязнь таких широких пространств; и невольно он жался теперь к господинчику.

- "Так-с, так-с: очень хорошо-с..."

Аполлон Аполлонович старался бодриться в сем громадном пространстве, и все же терялся; к нему прикоснулась вдруг ледяная рука господина Морковина, взяла за руку, повела мимо луж: и он шел, шел и шел за ледяною рукою; и пространства летели ему навстречу. Аполлон Аполлонович все же понурился: мысль о судьбе, грозившей России, пересилила на мгновение все его личные страхи: страх за сына и страх перейти столь огромную площадь; с уважением Аполлон Алоллонович бросил взгляд на самоотверженного охранителя существующего поряд-ка: господин Морковин все-таки привел его к тротуару.

- "Подготовляется террористический акт?"

- "Он самый-с..."

- "И жертвой его?.."

- "Должен пасть один высокий сановник..." По спинному хребту Аполлона Аполлоновича побежали мурашки: Аполлон Аполлонович на днях получил угрожающее письмо; в письме извещался он, что в случае принятия им ответственного поста в него бросят бомбу; Аполлон Аполлонович презирал все подметные письма; и письмо разорвал он; пост же принял.

- "Извините, пожалуйста, если это не секрет: в кого ж они теперь метят?"

Тут произошло нечто поистине странное; все предметы вокруг вдруг как будто принизились, просы-рели так явственно и казались ближе, чем следует; господин же Морковин как будто принизился тоже, показался ближе, чем следует: показался старинным и каким-то знакомым; усмешечка прошлась по его губам, когда он, наклонив к сенатору голову, произнес шепоточком:

- "Как в кого? В вас, ваше высокопревосходительство, в вас!"

Аполлон Аполлонович увидел: вон - кариатида подъезда; ничего себе: кариатида. И - нет, нет! Не такая кариатида - ничего подобного во всю жизнь он не видел: виснет в тумане. Вон - бок дома; ничего себе бок: бок как бок - каменный. И - нет, нет: бок неспроста, как неспроста и все: все сместилось в нем, сорвалось; сам с себя он сорвался и бессмысленно теперь бормотал в полуночную темь:

- "Как же так?.. Нет, позвольте, позвольте..." Аполлон Аполлонович Аблеухов все никак себе реально представить не мог, что вот эта перчаткою стянутая рука, завертевшая пуговицу у чужого пальто, что вот эти, вот, ноги и это усталое, совершенно усталое (верьте мне!) сердце под влиянием расширения газов внутри какой-то там бомбы во мгновение ока могут вдруг превратиться... в...

- "То есть, как это?"

- "Да никак-с, Аполлон Аполлонович, а очень все просто..."

Чтобы это было так просто, Аполлон Аполлонович поверить не мог: сначала он как-то задорно про-фыркал в свои серые бачки ( - и бачки!), выпятил губы (губ не будет тогда), а потом и осунулся, голову свою опустил низко-низко и бездумно глядел, как у ног его лепетала грязная тротуарная струечка. Все кругом лепетало мокрыми пятнами, шелестело, шептало: то несся старушечий шепот осеннего времени.

Под фонарем Аполлон Аполлонович стоял, чуть покачивал серо-пепельным своим ликом, раскрывал удивленно глаза, их закатывал, вращая белками (громыхала пролетка, но казалось, что там громыхало что-то страшное, тяжкое: будто удары металла, дробящие жизнь).

Господину Морковину, очевидно, стало весьма даже жаль это старое, перед ним точно в грязь осевшее очертание. Он прибавил:

- "Вы, ваше высокопревосходительство, не пугайтесь, ибо приняты строжайшие меры; и мы не допустим: непосредственной опасности нет ни сегодня, ни завтра... Чрез неделю же вы будете в курсе... Повремените немного..."

Наблюдая дрожавшее жалобно лицевое пятно, напоминавшее труп, осиянный бледным блеском фонарного пламени, господин Морковин подумал невольно: "Как же он постарел: да он просто развалина..." Но Аполлон Аполлонович с чуть заметным кряхтением повернул к господинчику безбородый свой лик и вдруг улыбнулся печально, отчего под глазами его образовались огромные морщинистые мешки.

Чрез минуту, однако, Аполлон Аполлонович совершенно оправился, помолодел, побелел: крепко он тряхнул Морковину руку и пошел, как палка прямой, в грязноватую, осеннюю муть, напоминая профилем мумию фараона Рамзеса Второго.22

Ночь чернела, синела и лиловела, переходя в красноватые фонарные пятна, точно в пятна огненной сыпи. Высились подворотни, стены, заборы, дворы и подъезды - и от них исходи-ли всевозможные лепеты и всевозможные вздохи; несогласные многие вздохи в переулке бегущих ветряных сквозняков, где-то там, за домами, стенами, заборами, подворотнями, сочетались во вздохи согласные; а беглые лепеты струечек, где-то там, за домами, стенами, заборами, подворотнями, все сходились в один беглый лепет: становились вздыханием все лепеты; и все вздохи начинали там лепетать.

У! Как было сыро, как мозгло, как ночь синела и лиловела, переходя болезненно в ярко-красную сыпь фонарей, как из этой синей лиловости под круги фонарей выбегал Аполлон Аполлонович и опять убегал из-под красного круга в лиловость!

ПОЛОУМНЫЙ

Мы оставили Сергея Сергеевича Лихутина в тот роковой момент его жизни, когда белый как смерть, совершенно спокойный, с ироническою улыбкой на твердо сжатых устах он стремительно бросился в переднюю комнату (то есть просто в переднюю) за непослушной женою и потом, щелкнув шпорами, так почтительно стал перед дверью с меховой шубкой в руках; а когда Софья Петровна Лихутина прошуршала задорно мимо носа сердитого подпоручика, то Сергей Сергеевич Лихутин, как видели мы, все с теми же слишком резвыми жестами стал повсюду ходить и повсюду гасить электричество.

Почему же он обнаружил свое необычное состояние духа этим странным поступком? Ну, какая может быть связь между всей этой пакостью и горелками? Столь же мало здесь связи и смысла, сколь мало этой связи и этого смысла между угловато-длинной и печальной фигурою подпоручика в темно-зеленом мундире, слишком резвыми жестами и задорной, льняной бородкой помолодевшего лица, будто вырезанного из пахучего кипариса. Никакой связи и не было; разве вот - зеркала: на свету они отражали - угловато-длинного человека с помолодевшим вдруг личиком: угловато-длинное отражение с помолодевшим вдруг личиком, подойдя вплотную к зеркальной поверхности, ухватило себя за белую тонкую шею - ай, ай, ай! Никакой вот связи и не было между светом и жестами.

"Щелк-щелк-щелк", - тем не менее щелкали выключатели, погружая во тьму угловато-длинного человека с слишком резвыми жестами. Это, может быть, не подпоручик Лихутин?

Нет, войдите в его ужасное положение: отразиться так пакостно в зеркалах, оттого что какое-то домино нанесло оскорбление его честному дому, оттого что, согласно офицерскому слову, он обязан теперь и жену не пускать к себе на порог. Нет, войдите в его ужасное положение: это все-таки был подпоручик Лихутин - он самый.

"Щелк-щелк-щелк", - выключатель защелкал в соседней уж комнате. Так же он прощелкал и в третьей. Этот звук встревожил и Маврушку; и когда она из кухни прошлепала в комнаты, то ее охватила так густо совершенная темнота.

И она проворчала:

- "Это что же такое?"

Но из тьмы раздался сухой, чуть сдержанный кашель:

- "Уходите отсюда..."

- "Как же так это, барин..."

Кто-то ей из угла просвистел повелительным, негодующим шепотом:

- "Уходите отсюда..."

- "Как же, барин: ведь, за барыней надо прибрать..."

- "Уходите вовсе из комнат".

- "И потом, сами знаете, не стелены постели..."

- "Вон, вон, вон!.."

И едва она вышла из комнаты в кухню, как к ней в кухню пожаловал барин:

- "Убирайтесь вовсе из дому..."

- "Да как же мне, барин..."

- "Убирайтесь, скорей убирайтесь..."

- "Да куда мне деваться?"

- "Куда знаете сами: чтоб ноги вашей..."

- "Барин!.."

- "Не было здесь до завтра..."

- "Да барин же!!."