Тайна предсказания - Ванденберг Филипп

Марта запахнула свое одеяние на груди, как будто ей стало холодно.

— Я знакома с ним столько же, сколько и вы, брат Лютгер, я…

— Да?

— … его приемная мать и…

— И?..

— …его возлюбленная.

Брат Лютгер, человек довольно спокойный, которого, по мнению многих, ничто не могло вывести из равновесия, был охвачен смятением. В этот момент казалось, что монах не знает, что делать со своими руками. Наконец он сложил их у подбородка, как для молитвы.

— Значит, вы — Марта Шлюссель, жена трактирщика с Отмели?

Марта кивнула.

— Теперь можете судить меня.

— Вздор! — воскликнул Лютгер. — Даже Господь наш Иисус простил грешницу Магдалину. Только почему вы не посвятили меня в свои планы? Знаете ли вы, какой опасности подвергли меня? Что вы намерены делать?

Марта не ответила ни на один из вопросов монаха. Она пристыженно опустила глаза и, сложив руки меж колен, принялась рассказывать о том, что любовь ее не мимолетная вспышка, что этому чувству семь лет и что архиепископ и палачи инквизиции шантажировали не только ее, но и Леберехта. Поскольку "церковники угрожали им, бегство стало единственным выходом. По законам Церкви супружеская измена безоговорочно прощается мужчине, в то время как женщину карают как убийцу. А она не желает закончить жизнь на костре.

— Я знаю, — ответил монах и начал ходить взад-вперед по комнате. — Если Церковь назначает минимальное наказание за посещение священником борделя и высшее — за погребение человека, отлученного от ее лона, то это не соответствует моему представлению о христианстве.

— Значит, вы не осуждаете мое поведение, брат? — Марта упала на колени перед монахом и попыталась поцеловать ему руку, но Лютгер отошел на пару шагов, и она осталась стоять коленопреклоненной посреди комнаты.

— Поведение ваше я, пожалуй, осуждаю, — заявил Лютгер, — поскольку вы разрушили брак. Это тяжкий грех, Но куда тяжелее тот факт, что вы совершили это со своим приемным сыном. Но "кто из вас без греха, пусть первый бросит камень" — так сказал Господь.

Марта, всхлипывая, начала рассказывать:

— Брат, муж мой Якоб обращался со мной как с собакой и даже хуже: ту хоть иногда погладят или скажут ласковое слово, а у меня и этого не было. Жизнь без любви — не жизнь. Вы не представляете, что я чувствовала, когда после долгих лет воздержания Леберехт заключил меня в свои объятия. Я боролась с этим, но не потому, что это противно природе, а потому, что это против закона. Однако все было тщетно. Чума, поразившая город, разлучила нас почти на полгода, и даже после того мы еще долго избегали друг друга. Я пыталась подавить свои чувства усердными молитвами и бичеванием, но, поверьте мне, все это время думала лишь о нем. Я люблю его…

Лютгер молчал.

— Конечно, я больше не надену монашеское платье. Простите, если я оскорбила ваши благочестивые чувства!

Тут брат Лютгер рассмеялся и сказал:

— Не беспокойтесь! В монашеских платьях, подобных этому, совершались преступления куда большие, чем ваш проступок. Ведь не платье делает святого, а его душа. Я считаю, что вы должны довести до конца затеянный вами спектакль. По крайней мере продолжайте его до тех пор, пока мы не доберемся до Италии. Для вас это единственная возможность без проблем миновать все границы…

Между тем в сумрачном зале трактира царило великое оживление, потому что профессор из Рима, подкрепленный вином, вещал о Луне и других планетах, об их излучении на Землю, воздействии на погоду и влиянии на человеческое тело.

— Каждый человек с положением и образованием, — говорил Альбани, который, заняв место за стойкой и сопровождая каждое слово широким жестом, был похож на проповедника, — должен соотносить свой образ жизни, лечение болезней и важные дела с положением светил. К тому же рекомендуется осуществлять краткосрочные дела в один день, длительные — в другой.

Слушатели все теснее придвигались к профессору, особенно после того, как он вынул из кармана табличку, о чудесном действии которой большинство уже было наслышано. Путешествующие торговцы пользовались этими табличками, ибо на них были отражены варианты положения Луны для каждого человека, находящегося в том или ином месте, и давались определенные советы и предписания. Считалось вредным пускать кровь, когда Луна находилась в том знаке Зодиака, который управлял больной частью тела. По мнению звездочетов, опасно было принимать слабительное при неблагоприятном положении Луны.

— Врач, который назначает лечение, не прибегая к помощи светил, рискует жизнью пациента, — строгим голосом заявил Альбани, — ведь более половины всех болезней управляются небесным сводом.

Когда же посетители трактира начали задавать все более бессмысленные вопросы, Альбани прервал доклад и вернулся за стол к своим попутчикам.

Речи профессора произвели на Леберехта довольно сильное впечатление, и молодой человек поинтересовался, не встречал ли тот в Риме доктора Коперника.

Альбани громко рассмеялся, придвинулся ближе к Леберехту и с такой силой хлопнул его по плечу, что тому стало больно.

— Мой юный друг, в сравнении с вами я, конечно, старик, но когда Коперник был в Риме и перед сиятельной аудиторией рассказывал о магии чисел, я еще не родился, не говоря уж о том, чтобы следовать за его сложными рассуждениями. Но и по сей день римские ученые превозносят его ум, а Церковь, — тут профессор прикрыл ладонью рот, — предпочла бы стереть его имя из всех книг и трудов.

— Но почему? — в волнении воскликнул Леберехт, не спуская глаз с задней двери, за которой скрылся Лютгер.

— Знаете ли, — вдруг став серьезным, насколько это было возможно в его состоянии, ответил Альбани, — это длинная история, и она совсем не предназначена для ушей бенедиктинца. Давайте поговорим о чем-нибудь другом!

Леберехт не осмелился возражать профессору, хотя ему очень хотелось узнать мнение астролога о Копернике.

Дочь Альбани, Франческа, которая смолкла лишь потому, что задремала, сидя в уголке, вдруг проснулась и крикнула через два стола, что ее отец должен рассказать, что сулят им всем звезды в ближайшие дни.

Профессор спрятал табличку, которую все еще держал в руках, в нагрудный карман своего одеяния и вместо нее достал сделанную из меди астролябию, размером не многим больше его ладони и такой же толщины. Таинственный инструмент со-. стоял из эксцентрических дисков и колец, которые, разделяясь шкалами и поясом Зодиака, вращались одновременно, в противоположном направлении и внутри друг друга, демонстрируя восход и заход светил, но прежде всего — их связи друг с другом.

Блестящий аппарат вызвал огромный интерес среди гостей, а когда они узнали, что с помощью этого прибора можно определить сущность и судьбу человека, лишь назвав год, день и час его рождения, а также географическую широту места рождения, профессора вновь засыпали вопросами. Почти во всех случаях ответ был отрицательным — из-за невежества вопрошавших. Никто из присутствующих не мог точно назвать день своего рождения, многие не знали даже года. Лишь Леберехт помнил все даты, и Альбани начал вращать диски и кольца своего инструмента. При этом он бормотал, называя таинственные числа, упоминая Венеру и Марс, произносил латинские слова, в которых Леберехт, достаточно долго занимавшийся астрологией, узнал знаки Зодиака.

Наконец вращение дисков прекратилось, и Альбани замолк. Прищурив глаза, профессор поочередно смотрел то на инструмент, то на Леберехта, напряженное лицо которого выдавало крайнее волнение. В зале стало тихо.

— Ну, говори же, что предрекают звезды этому молодому монаху! — крикнула, нарушая тишину, Франческа и захлопала в ладоши.

Альбани казался смущенным. Он снова начал возиться со своим прибором, поворачивая круги и кольца и бурча про себя, что подобные задачи надо решать, по возможности, до второго кувшина вина.

Закончив свой труд повторно, профессор сжал губы, как будто боялся проронить хотя бы слово. Казалось, что он не решается объяснить, что показала астролябия.