Полигон призрак - Cергей Макаров

— Карла Майне? — не веря своим ушам, переспросил Штольц.

Майне был любимчиком Канариса, поэтому Штольц и удивился. Карлу Майне было всего тридцать пять лет, но до войны он был альпинистом с мировым именем, успевшим покорить несколько восьмитысячных вершин в Гималаях. Полковника называли Удачливым Карлом. Он обладал незаурядным аналитическим умом, напрашивался на самые тяжелые операции Абвера и всегда выходил победителем из самых трудных операций. Это был резерв Канариса, его ударная сила.

«Если такого человека, как Майне, бросают на выполнение опаснейшего задания в глубоком тылу противника, значит, Канарис, словно самурай перед поединком, отбрасывает ножны обнаженной катаны в сторону, что означает одно — поединок будет вестись до гибели одного из противников, — рассуждал Штольц. — Кроме того, и Гитлер высоко ценит этого офицера». Штольц не сомневался, что Канарис обсудил кандидатуру Майне лично с фюрером.

Майне не мог похвастать ростом, он насчитывал всего метр семьдесят, но обладал нечеловеческой выносливостью и силой. Он был одним из лучших, если не лучшим, стрелком в Абвере. А его нервы, казалось, были выкованы из железа. К тому же он отлично чувствовал ситуацию и всегда находил единственно верное решение, приводившее неизменно к победе, поэтому его и прозвали Удачливым Карлом.

— Да, Штольц, вы не ослышались. Я посылаю лучшего своего человека. Лучше Карла Майне у меня просто нет людей. Я верю в него. Все операции, выполнение которых он возглавлял, неизменно были успешными.

— Отличный командир для отличной группы, — улыбнулся Штольц.

— Лучшей группы у нас не было и наверняка не будет, — согласился Канарис.

До глубокой ночи Штольц согласовывал детали предстоящей операции «Кобра» с адмиралом Канарисом. Майора Вальтера Раубеха было решено назначить заместителем командира диверсионной группы.

Глубокой ночью немецкий бомбардировщик на предельной высоте пересек линию фронта. Максимально углубившись на вражескую территорию, он сбросил группу немецких десантников-диверсантов и повернул обратно.

Глава 19

Егорова сразу же после выздоровления отправили надзирать за почтовым отделением связи деревни Павловское. Он должен был проконтролировать получение телеграммы для лесника Федора Макарова, а проще говоря, забрать телеграмму и доставить ее на полигон майору Когтю.

В трех километрах от деревни на заброшенном хуторе, в старом полуразрушенном доме Егорова поджидал сержант Брянцев, приехавший на «Виллисе».

Через несколько дней Егоров «конфисковал» полученную телеграмму, вышел из здания с почты и больше в деревне его уже не видели. Хотя у младшего лейтенанта и намечалась любовная интрижка с почтальоншей Катей, но чего не бывает по молодости. Катя долго потом вздыхала по неизвестно откуда взявшемуся «куратору» почты в темно-синем костюме, который растворился, словно призрак, среди таежных просторов.

Преодолев быстрым шагом около трех километров, Егоров разбудил спавшего в одной из уцелевших комнат Брянцева. Получасом позже «Виллис» уже пылил по дороге в сторону полигона.

Коготь благодушествовал вместе со своими людьми после обеда на крыльце штаба, когда подъехал «Виллис» с Егоровым. Младший лейтенант на ходу выпрыгнул из джипа. Подбежав к Когтю, он доложил:

— Товарищ майор, леснику пришла телеграмма от «сестры» из Калуги.

Егоров передал майору сложенный вчетверо листок бумаги.

— Хорошо, младший лейтенант, ступай в столовую, пообедай, — распорядился Коготь и, развернувшись, быстрым шагом вошел в штаб, взбежал по лестнице и, уединившись в своей комнате, сел за стол и положил перед собой телеграмму.

Майор взял со стола карандаш и погрузился в расшифровку. Закончив с этим, он прочитал вслух: «Не позднее восемнадцатого июня встречайте в квадрате девять». Получалось, что немцы будут в заданном районе через три дня.

Коготь извлек из планшета, лежащего в ящике стола, карту местности. Получалось, что до нужного квадрата топать почти сто километров. «Похоже, фрицы заторопились, — с усмешкой подумал Коготь. — Вальтер Раубех не подвел. Отлично».

Майор закрыл на замок свое жилище и зашел в комнату, где после обеда отдыхала его группа. Почти все дремали, и только капитан Андронов сидел перед шахматной доской с расставленными фигурами и решал какую-то шахматную задачу.

— Прошу всех офицеров подойти к столу, — громко сказал Коготь.

Он сел рядом с Андроновым и, глянув на шахматную доску, нашел решение задачи, над которой вот уже более часа бился капитан.

Когда все офицеры СМЕРШа расселись за столом, майор объявил:

— Нами получена телеграмма на имя Федора Макарова. Так вот, не позднее восемнадцатого июня он должен встретить в квадрате девять немецкую диверсионную группу.

— Снова завертелось, — подняв голову от шахматной доски, выдохнул капитан.

— Да, завертелось, Степан Иванович. Для того мы сюда и приехали, чтобы Абвер не забывал к нам дорогу.

— Выходит, что мы должны их встретить через три дня, — задумчиво произнес Самойлов.

— Правильно мыслишь, лейтенант.

— А сколько, товарищ майор, нам топать до девятого квадрата? — спросил Егоров.

— Около сотни километров: пятьдесят до озера и столько же от него. Там должно быть какое-то старинное кладбище, судя по карте, — сообщил Коготь.

— Сто километров? — присвистнул Абазов. — В полной боевой, по тайге… Прилично.

— Выдвинемся сегодня, часиков в восемь вечера, — сказал майор.

— Что-нибудь известно о численности врага? — спросил Андронов.

Коготь покачал головой:

— К сожалению, ничего. Об этом мы узнаем только тогда, когда прибудем на место. Но обычно, как показывает практика, в диверсионную группу входит максимум двадцать человек. Да и то это уже предел. Это аксиома — большому отряду гораздо труднее перемещаться в глубоком тылу противника, чем меньшему по численности. Увеличивается риск быть обнаруженными. Но чего гадать? Придем на место, и все увидим, — усмехнулся Коготь и добавил: — Готовьтесь к выходу основательно.

— Как всегда, товарищ майор, — улыбнулся Егоров.

Майор вышел из комнаты и направился в кабинет начальника полигона, где изложил полковнику Веригину свои требования: запас еды на неделю, пулеметы, рации и многое другое.

Внимательно выслушав и сделав пометки в своем блокноте, начальник полигона кивнул:

— Сделаем, Владимир Николаевич.

Коготь встал:

— Пойду я немного отдохну, путь предстоит неблизкий.

— Понимаю, майор.

Коготь вернулся к себе и лег на кровать. Он повернулся на бок и незаметно для себя уснул. Разбудил его стук в дверь. Майор сел на кровати, растирая ладонями глаза.

— Войдите, — придя, наконец, в себя, произнес Коготь.

Дверь открылась, и на пороге появился Андронов.

— Похоже, я разбудил вас, товарищ майор? — взглянув на Когтя, сказал он.

— Все нормально, Степан Иванович, я и не собирался спать, так, немного вздремнул.

Андронов подошел к столу и сел на табурет.

— Поговорить мне надо с вами, Владимир Николаевич, — замялся капитан, — причем дело личного характера, но очень важное для меня.

— Бывает, — Коготь обулся, встал, прошел к своему «хозяйскому» месту за столом и сел. — Что у тебя случилось, Степан Иванович?

— Да пока, собственно, ничего. Понимаете, товарищ майор, что-то смутное и необъяснимое меня тревожит.

— А поконкретнее можешь сказать? — Коготь подался немного вперед, облокотившись руками о стол.

— Поконкретнее… Вы знаете, у меня ведь очень развита интуиция. Мы уже говорили с вами об этом. Чувствую я, что дело предстоит очень непростое. Те два раза было на душе намного спокойнее, а сейчас прямо какая-то буря поднялась.

— Попробуй отвлечься чем-нибудь, например пой песни какие-нибудь любимые, вспоминай что-нибудь хорошее, радостное, — посоветовал Коготь.

— Да вы, товарищ майор, наверное подумали, что я струхнул, — прямо сказал капитан.

— Да что ты, Степан Иванович, даже мысли такой у меня не было.

— Я в Сталинграде много раз должен был погибнуть, — крутнул головой Андронов. — Снайпер немецкий в меня стрелял, пуля задела голову, но только кожу содрала с черепа. Снаряд рядом разорвался, мне хоть бы что. Нет, сказать, что я не боюсь смерти, — это бравада. Так говорят только болтуны, которые никогда не бывали в серьезных переделках. Страх есть, но он настолько притупился, что я его почти и не чувствую, — разоткровенничался Андронов. — Речь о другом.

— О чем же, Степан Иванович? — спросил Коготь.

— Как я уже сказал, чувствует моя душа, что еще та будет передряга. Ну а на войне, не вам мне объяснять, может случиться всякое. Пуле ведь все равно. Так вот, Владимир Николаевич, если меня убьют, я хочу попросить вас об одной услуге, как говорится, не в службу, а в дружбу.