Все, кого мы убили. Книга 2 - Олег Алифанов

Так мне удалось осторожно направить разговор в нужное русло. Политический вопрос завращался, конечно, вокруг замирения паши со своим сувереном, я выразил своё притворное восхищение, он, поглаживая бороду, лукаво возвратился к совершенному пониманию, достигнутому с Галиль-пашой, и благодарил посредников, без которых сие оказалось бы немыслимо. Неловкий вопрос мой, когда же ожидается договор, вызвал шелест в рядах европейцев, но благополучно разрешился ответом владыки, что Галиль-паша ожидает личного рескрипта от султана по поводу одной статьи. Многие из представителей европейских консульств, на кого он обращал свой взор, кивали в знак признательности к их заслугам. Таковая процедура, была, конечно, не внове, и некоторые отделывались уже устоявшимися для сего случая парадными сентенциями, где журчащим ручьём струи прославления Мегемета Али сплетались с потоками славословий в адрес великих держав.

Чувства мои пришли в совершенное смятение, когда взор мой, внимательно блуждавший по присутствовавшим в порядке следования по окружности и находивший иные лица знакомыми, неожиданно застыл. Глаза в глаза я смотрел на полковника Беранже, сидевшего посреди наиболее почётных гостей. Единственный из всех, хищным животным он смотрел на меня неотрывно, словно порываясь пронзить насквозь жалом своего взгляда в попытке прозреть мою сущность.

– Особенную мою благодарность выскажу господину Россетти, близкому поверенному нашему, – кивнул паша.

К изумлению моему, Беранже, не отрывая от меня своего завораживающего взгляда, поднялся и откланялся, а потом заговорил:

– Я согласен с господином Рытиным: теперь, когда царствует тишина мира после шума войны, великие державы придут к мировому согласию относительно Египта, – медленно произнёс он.

Смысл его речи перестал доходить до меня уже после первой части этой его фразы, призванной лишить меня покоя надолго. Никаких из его дальнейших слов я не помнил, ибо дьявольская его осведомлённость вкупе с чудовищностью вскрывшегося обмана поразила меня словно громом и затуманила чувства. Так я всё время имел дело с одним из генералов тайного ордена, полагая Россетти и Беранже различными персонажами! А ведь многие и не раз предупреждали меня о такой опасности. Не сразу вернулся ко мне слух, и по счастью за эти минуты Мегемет Али не обращался ко мне, иначе не избежать мне жестокого конфуза.

Но пуще первого удивления оказалось другое, когда паша назвал преданным своим другом генерала Себастьяни, и сидевший по левую руку от Россетти немолодой, но бодрый и подтянутый человек в полном мундире ответил ему кивком головы, даже не приподнявшись. Но если взор Россетти переполняла надменность, то Себастьяни скользнул по мне взглядом почти равнодушно.

Не менее часа длилось общее это сидение, и, кажется, я один восседал словно на иглах. Лишь под конец удалось мне взять себя в руки и собрать мысли, отбросив самые тревожные из них. На сей раз по сигналу залу покинули все, и никто не мог мешать мне беседовать с Мегеметом Али. Первым делом он пригласил меня пересесть близко к нему, и я подробно пересказал ему суть беспокойства, высказанного генералом Муравьёвым, получив уклончивый и одновременно твёрдый ответ, что верность паши султану не будет ничем подорвана. Таким неспешным манером мы обсудили состояние дел. На все его расспросы об отношении к нему государя я отвечал уклончиво, давая понять, что оно всецело зависит от твёрдости следования условиям ультиматума, переданного Муравьёвым. Также я поведал, что в кулуарах его дальнейшее правление в Египте и завоёванных областях рассматривают благосклонно, и на радостях он обещал содействовать тому, чтобы мне как можно скорее подготовили черновик договора между ним и Галиль-пашой. Я не верил ему, но перед тем всю пасхальную неделю беседовал втайне с Юсуфом и между кошельками добился заверения, что проект я получу не позднее середины сего месяца. Это вряд ли могло удовлетворить меня. Ачерби, на словах передавший суть дела, не владел подробностями, но теперь я знал, кого мне искать.

Исполнив первое из данных мне поручений, я приступил с собственной затее:

– Вы известны как покровитель искусств, но помимо древнейших реликвий, кои вы намерены твёрдо оберегать на этой земле, есть и другие рукотворные сокровища, несправедливо отобранные у Египта. Султан Селим I при завоевании этих областей вывез в Константинополь огромные сокровища библиотеки. Не настала ли удачная пора вернуть эти драгоценные книги? Кроме самих рукописей, вы заслужите благодарность всего просвещённого мира, позволив изучать их и копировать, привлечёте к себе лучшие умы Европы, чем так славились древние хранилища вашей страны.

– Вы совершенно правы, друг мой, – удивительно скоро согласился он, – и я уже отдал подробные распоряжения на сей счёт.

Некто, скрываемый широкой занавеской, быстрыми шагами подошёл к правителю и что-то зашептал ему. Ничто не изменилось в лице паши, когда он вежливо объявил мне об окончании аудиенции.

На выходе из приёмной залы навстречу мне поднялся французский офицер.

– Господин Себастьяни просит вас отобедать с ним.

Едва ли какое-либо другое приглашение могло обрадовать и насторожить меня более.

– Во сколько же изволит обедать генерал Себастьяни?

– Во сколько вам будет угодно.

Я изъявил намерение проголодаться немедленно. С другой персоной и при других обстоятельствах мне следовало, конечно, переложить обед на завтра, заставив её ждать. Так обыкновенно поступают турки, особенно когда спешат в переговорах сами, но уж таков их обычай демонстрировать всему миру своё пренебрежение. Однако на искушённого в делах всей Европы Себастьяни мера сия не могла подействовать, и только бы понималась как неуклюжая попытка скрыть истинную слабость моей позиции за ложным высокомерием, если не глупостью. Тем паче для встречи со мной представлен он был не как генерал или посланник, а как лицо частное, из чего следовало желание Себастьяни говорить неофициально.

Не прошло и нескольких минут, как мы уже достигли консульства, и предупредительный лакей с каменным лицом ушебти проводил меня устланными коврами коридорами в мансарду, где за распахнутыми дверями увидел я беседовавших моих соперников. Не без удовольствия отметил я смену костюма его на цивильный.

– Я желаю говорить с вами наедине, – без обиняков заявил я.

Себастьяни кивнул, и Россетти, унося с собой ледяное выражение лица, не замедлил покинуть кабинет, отчего и сам воздух в комнате, кажется, полегчал. Ещё более приятным оказалось приглашение хозяина в патио, где под развевающимся в струях ветра балдахином и французским флагом уселись мы против друг друга, и он приказал подавать. Признаюсь, никогда доселе не доводилось мне беседовать с человеком столь преисполненным природных и приобретённых достоинств, что не находил я в нём ни капли высокомерия, а одно лишь пленительное снисхождение, ибо не мнила его доброжелательность ни в одном собеседнике равного своему источнику. Я не мог не знать, что он слыл врагом моего Отечества всю свою жизнь, но разве мог я упрекнуть его в том, что он был другом Отечеству своему? И здесь, в неприветливых землях переменчивых восточных владык, я не мог не чувствовать к нему расположения.