Августовский рассвет (сборник) - Аурел Михале

Момойю сказал:

— Господин сержант, ты понимаешь, сколько силы в человеческой душе? Может, не понимаешь… Вот видишь, вчера, когда мы отступили в третий раз, я чувствовал себя тряпкой! Я говорил себе, что проспал бы трое суток подряд. На сердце было тяжело, господин сержант, и от досады, и от жажды. А вот теперь, после того как мы их побили и, как говорят, кое-что сумели сделать, мне уже спать и не хочется. Мне и не холодно, и не голодно. Видишь, и силы появились. Вот в чем дело, господин сержант.

— Если ты по натуре слаб, то ничего не сможешь сделать! — развел руками Унгуройю и попытался раскурить сигарету под плащ-палаткой.

— Да, это верно, — согласился Момойю.

— Все это так, братцы, но посмотрите лучше влево. Будто что-то виднеется там, — прервал их Сынджеорзан, указывая рукой в направлении группы деревьев.

Унгуройю быстро погасил сигарету и прижался подбородком к снегу. Действительно, на белом фоне виднелись какие-то тени. Их было довольно много. Момойю пересчитал их: двадцать шесть… Контратака?

— Приготовиться, Момойю! — приказал сержант.

— Запасной диск! — шепнул Момойю.

— Все в порядке! — ответил Унгуройю. Момойю прижал приклад пулемета к плечу.

— Пусть подойдут ближе, — сказал Сынджеорзан.

Тени приближались медленно, осторожно, сохраняя дистанцию. Бремя от времени они останавливались и прислушивались, потом залегли на снегу.

— Будут атаковать нас! — с дрожью в голосе проговорил Момойю и приготовился. Но вместо пуль из темноты донесся голос:

— Братцы, не стреляйте… Мы румыны!

Трое остолбенели. Румыны? Откуда они? Может, это остатки второй роты? Все возможно, если перед ними румыны, раз они говорят по-румынски и приблизились к румынским позициям. Но сначала они укрылись, а только затем крикнули. Осторожные. А зачем бы им умирать по-глупому?

— Братцы, мы из первой роты третьего батальона. А вы из какого? — снова донеслось из темноты.

Сынджеорзан сердито ответил:

— Это военная тайна. Разве вам это не известно? — И сделал знак своим: ребята, будьте начеку. Как бы не получилось совсем другое.

— Мы знаем, но как нам иначе признать друг друга? Пароля у нас нет. Мы вас ищем вот уже двое суток. Пришлось побывать в переплете, пока не наткнулись на вас… Вы из девяносто первого или нет?

— Может, вы хотите знать, сколько у нас зубов во рту? — ответил им Унгуройю.

— Нам не до шуток! У нас приказ от господина подполковника Петреску…

«Петреску? — насторожился Сынджеорзан. — Петреску — это наш командир… Значит…» Он крикнул:

— Подойдите ближе!

— Что вы делаете, господин сержант? — удивился Унгуройю. — Хотя бы дождаться, пока рассветет.

— Зря говоришь, Унгуройю! Мы их и в темноте увидели, чего еще ждать?

Тени поднялись со снега и двинулись вперед.

Черные суровые вершины начали слегка светлеть на фоне голубого, удивительно голубого для конца февраля неба.

— Я старшина Гаврила, — представился один из подошедших, белобрысый, крепко сложенный мужчина. — Я родом из Прежмера. А ты откуда, сержант?

Сынджеорзан не торопился отвечать. Он посмотрел на старшину из-под нахмуренных бровей, но ничего не сказал.

— Ты не слышишь, сержант? Откуда ты родом?

— Ответь, господин сержант, ведь это не тайна, — вмешался Момойю.

Сынджеорзан загадочно улыбнулся и перевел взгляд на солдат, стоявших в стороне с оружием в руках и с сигаретами во рту.

— Лучше скажите, почему ваши солдаты курят без всякой осторожности? Или вы хотите, чтобы нас обнаружили?

Старшина повернулся к своим и сделал им знак рукой, Те тут же погасили сигареты.

— Еще один вопрос, господин старшина.

— Пожалуйста!

— Что у вас за сигареты?

— Трофейные… Что, не нравятся?

Сержант пожал плечами в знак того, что ему безразлично, что подумает старшина. Его волновали некоторые вопросы: почему говорит только один старшина? Почему он жестом, а не словами приказал им потушить сигареты? И почему они шарят глазами по сторонам?

Старшина уловил его беспокойство и поторопился продолжить разговор:

— Значит, вы не из девяносто первого… Но это не важно. Главное, что вы румыны и что вас много.

Он сделал паузу, ожидая реакции со стороны сержанта или других, но, поскольку никто не произнес ни слова, продолжал:

— Мы останемся с вами. Куда нам идти? Мы должны сражаться — неважно где. Наш полк теперь бог знает где… С кем я могу поговорить по этому поводу?

Унгуройю хотел было ответить, но Сынджеорзан перебил его:

— Со мной, я здесь командир.

— Ты? Очень хорошо. Тогда проводи нас в штаб вашего батальона или к командиру роты… Куда мы должны идти?

Сынджеорзан ничего не ответил. Он повернулся к одному из солдат, пришедших вместе со старшиной, и спросил:

— Дашь прикурить? — Но сам не сделал никакого жеста сигаретой или пальцами, который показал бы, чего именно он хочет.

Солдат наморщил лоб, пожал плечами и произнес что-то. Сынджеорзан по легкому движению губ понял его, но не подал виду. Он взял сигарету, и как раз в тот момент, когда солдат произнес едва уловимое немецкое слово, старшина щелкнул зажигалкой. Сынджеорзан нагнулся и прикурил от нее. Он затянулся, повернулся к Унгуройю и подал ему знак, а сам обратился к старшине:

— Хотите знать, где наш штаб? Подойдите ближе, я вам покажу…

В этот момент Унгуройю рванулся в сторону расположения роты. Старшина выхватил пистолет и выстрелил по нему. Момойю начал наводить ручной пулемет, но на него набросились несколько солдат и разоружили его. Потом их всех вместе повели, подталкивая в спину пистолетами, в ту сторону, откуда появились эти двадцать шесть.

Вверх взвилась ракета и «старшина» подал команду:

— Вперед!

Нас оставалось тридцать человек: трое были убиты во время ночной атаки, пятеро ранены, а Сынджеорзан и Момойю попали в плен. Нас было всего тридцать человек, а немцы выпустили зеленую ракету, по-видимому прося подкреплений. И конечно, их подкрепления находятся где-нибудь рядом и наверняка скоро подойдут и обрушатся на нас. Через час или даже раньше они перебьют всех нас, если мы не сдадимся. У нас всего тридцать человек, то есть двадцать три винтовки, два ручных пулемета, два мелкокалиберных миномета и небольшое количество гранат. Нет, нас даже меньше, вот и еще двое убиты. Я еще не знаю кто. А вот и третий, минометчик, закрывает окровавленное лицо ладонями. Но, может, нас все же больше? Сынджеорзан и Момойю в плену или нет?..

Меня кольнуло в сердце при мысли, что Сынджеорзана, может, уже нет в живых. Я хотел бы спросить о Сынджеорзане: жив он или нет? Но у меня нет времени. Гитлеровцы, к которым подошло подкрепление, ведут бешеный огонь, рвутся перебежками к нашей позиции, и у меня в голове все перемешалось. Неужели я боюсь? Нет, мне не страшно. Просто мне не хочется умирать. Дать приказ отступать?.. Как же я могу дать такой приказ? Я должен пробиться ко второй роте, должен разорвать огненное кольцо. Если я этого не сумею, мы пропали… Следовательно, я должен установить связь со второй ротой.

Если говорить честно, я уже не верил, что мне удастся установить эту связь. Немцы яростно атаковали, сосредоточивая свои усилия левее и пытаясь окружить нас. Они будто взбесились. Может, это оттого, что их обман не удался. Они хотели захватить всю роту, чтобы избавиться от занозы в том месте, где они надеялись на самую мощную естественную оборонительную позицию. Но какой-то сержант разгадал их обман и подал сигнал тревоги… А как хорошо все шло у них до этого!..

Я рассмеялся про себя. Можно ли было смеяться в подобной ситуации? Нет, тогда я не задавал себе этого вопроса. Тогда мне надо было думать о других вещах и даже посмеяться в душе над неудавшейся попыткой гитлеровцев. Никогда не забуду: тот смех был тонизирующим. Он вселил в меня смелость и уверенность. Если сумел Сынджеорзан, должны суметь и мы. Я смеялся над гитлеровцами с превосходством человека, которого не удалось провести. И все же немцы атаковали с еще большей силой, поскольку к ним прибыли подкрепления. На нас обрушился страшный шквал огня.

— Огонь из всех видов оружия!

У меня было еще двадцать боеспособных людей, всего лишь двадцать. А что можно сделать с двадцатью бойцами против яростно атакующих тридцати — сорока гитлеровцев? И все же, когда все двадцать человек открыли огонь, мне показалось, что я сделал открытие. Действительно, и двадцать человек оказались силой. Враг в замешательстве залег.

Я приказал прекратить огонь. Мы могли стрелять только в цель, а не тратить впустую боеприпасы и усилия. Не так легко стрелять то из винтовки, то из ручного пулемета, то из миномета. Нам постоянно приходилось бегать то туда, то обратно, то скрываясь за скалами, то ползком по снегу, то на четвереньках по воронкам и ямам, так, чтобы действовало все оружие, создавая у противника впечатление, что нас много, очень много.