Очерки по психологии бессознательного (сборник) - Карл Юнг

Я попытаюсь объяснить на примере, что здесь имеется в виду. У одного из моих пациентов была следующая фантазия: «Он видит, как его невеста бежит вниз по улице к реке. Зима, и река замерзла. Она выбегает на лед – он за ней. Она идет дальше, а лед там треснул, и зияет темная полынья, и он боится, как бы она не провалилась. И она действительно проваливается под лед, а он горестно смотрит на это место».

Данный фрагмент, хотя и вырванный из контекста, ясно показывает установку сознания: эта установка созерцательности и безучастной терпеливости, т. е. фантазийный образ просто проходит перед взором субъекта, оказываясь, так сказать, двухмерным, так как сам фантазирующий слишком мало участвует в этом процессе. Фантазия при этом остается просто образом, хотя и наглядным, приводящим в движение чувства, но все же не действенным, как сновидение. Подобная нереальность исходит из того факта, что автор фантазии не играет никакой активной роли. Если бы подобная фантазия реализовалась на самом деле, он не постеснялся бы в средствах, чтобы помешать своей невесте совершить самоубийство. Он легко мог бы, например, догнать ее и силой удержать от прыжка в полынью. Если бы он повел себя в действительности так, как повел себя в фантазии, то его, очевидно, парализовало бы – либо от ужаса, либо от бессознательной мысли, что ему, в сущности, все равно, покончит она с собой или нет. Тот факт, что в фантазии он ведет себя пассивно, лишь выражает его отношение к деятельности бессознательного вообще: он зачарован и оглушен бессознательным. В действительности он страдает от всевозможных депрессивных идей и убеждений; он думает, что он не добр, ни на что не годен, что он безнадежно отягощен наследственными психическими патологиями, что его мозг дегенерирует и т. д. Эти негативные чувства по большей части вызваны самовнушением, которому он легко поддается. Правда, он вполне в состоянии понять их и признать недействительными, и тем не менее такие ощущения сопровождают его постоянно. Они не могут быть оспорены интеллектуально, потому что строятся не на интеллектуальной или рациональной основе, а на бессознательной, иррациональной жизни фантазий, недоступной для любой сознательной критики. В таких случаях следует давать бессознательному возможность продуцировать свои фантазии, и приведенный выше фрагмент является как раз таким продуктом бессознательной деятельности фантазии. Депрессия пациента была основана именно на таких фантазиях, наличие которых он, однако, совершенно не осознавал. В состоянии подлинной меланхолии, тяжкой усталости, отравления и т. д. ситуация оказывается обратной: у пациента появляются такие фантазии, поскольку он находится в депрессивном состоянии. А в случае психогенной депрессии он подавлен именно потому, что у него возникают такие фантазии. Мой пациент был весьма смышленым молодым человеком, получившим ясное представление о происхождении своего невроза в ходе долгого анализа. Но интеллектуальное понимание ничего не изменило в его депрессии. В таких случаях врач должен воздержаться от напрасных попыток вникнуть в глубинную суть заболевания, ибо если уж не помогло полноценное понимание, то обнаружение еще одного фрагмента каузальной связи и подавно не поможет. В этом случае в распоряжении бессознательного просто имеется неоспоримый перевес, т. е. притягательная сила, которая в состоянии лишить сознательные содержания своих ценностей. Другими словами, отобрать либидо у мира сознания и тем породить «депрессию», вызвать понижение ментального уровня (Жане). Однако в таком случае нам следует, согласно закону сохранения энергии, ожидать накопления ценности, т. е. либидо, в бессознательном.

Либидо совершенно непостижимо, кроме как в определенной форме, т. е. оно идентично образам фантазий. И мы можем лишь высвободить его из-под контроля бессознательного, создавая соответствующие образы фантазий. Для этого мы даем бессознательному возможность вынести свои фантазии на поверхность. Таким путем и возник приведенный фрагмент. Это лишь один эпизод из длинного ряда образов бьющей ключом фантазии, соответствующий тем количествам энергии, которые исчезли из содержаний сознательного разума. Мир сознания пациента стал холодным, пустым и серым, зато его бессознательное активизировалось и зажило мощной и разнообразной жизнью. Для природы бессознательного психического характерно, что она самодостаточна и не ведает человеческих соображений. Что однажды провалилось в бессознательное, будет там храниться вне зависимости от того, страдает от этого сознание или нет. Сознание может оголодать и окоченеть, в то время как в бессознательном все цветет пышным цветом.

Так, по крайней мере, кажется вначале. Но если заглянуть поглубже, то обнаружится, что это безразличие бессознательного имеет смысл, и даже назначение и цель. Существуют психические цели, находящиеся по ту сторону целей сознательных, при этом они могут даже враждебно выступать навстречу последним. Но враждебное или бесцеремонное поведение бессознательного по отношению к сознанию мы обнаруживаем лишь там, где сознание усваивает ложную и претенциозную установки.

Сознательная установка моего пациента столь односторонне интеллектуальна и рациональна, что природа сама по себе восстает против него и полностью уничтожает мир его сознательных ценностей. Но он не может деинтеллектуализироваться и опереться на другую функцию, например на чувство; поэтому совсем не случайно, что ее у него нет. А у бессознательного она есть. Вот почему нам не остается ничего другого, как в известном смысле предоставить бессознательному руководство и позволить ему стать сознательным содержанием в форме фантазий. Если прежде пациент цеплялся за свой интеллектуальный мир и защищал себя с помощью рационализации от того, что он считал свой болезнью, то теперь он должен всецело уступить себя ей. Из этого следует, что когда им овладевает депрессия, ему не надо больше принуждать себя к работе или чему-то подобному, чтобы забыться, а надо принять свою депрессию и в некотором смысле дать ей возможность как-то выразиться.

Теперь это прямая противоположность уступчивости настроению, столь характерному для невроза. Это не слабость, не безудержные уступки, а трудная работа, суть которой состоит в том, чтобы, вопреки соблазну настроения, сохранить объективность и сделать последнее своим объектом, а не предоставлять ему возможность стать доминирующим началом. Надо попытаться дать выразиться своему настроению; оно само должно раскрыться и показать, что за фантастическую аналогию оно использует для самовыражения.

Приведенный выше фрагмент – это элемент визуализированного настроения. Если бы пациент не преуспел в сохранении своей объективности по отношению к своему настроению, то вместо образа фантазии у него было бы только парализующее ощущение, что все идет к черту, что он неизлечим и т. д. Но поскольку он дал своему настроению возможность выразить себя через образ, то ему удалось хотя бы небольшое количество либидо – бессознательной творческой энергии в живой форме – сделать сознательным содержанием и тем самым изъять его у бессознательного.

Однако такого усилия недостаточно, так как фантазия, чтобы быть полностью пережитой, тpeбyeт не только созерцания и пассивного переживания, но и активного участия. Пациент отвечал бы этому требованию, если бы и в фантазии вел себя так, как он, без сомнения, повел бы себя в действительности. Он никогда не стал бы спокойно смотреть, как пытается утопиться его невеста, а вмешался бы и не дал ей этого сделать. Так должно происходить и в фантазии. Если ему удастся повести себя в фантазии так, как он повел бы себя в действительной ситуации, то он тем самым докажет, что относится к фантазии всерьез, т. е. придает бессознательному значение безусловной реальности. Тем самым он одержал бы победу над своей односторонне интеллектуальной точкой зрения, что косвенно утвердило бы валидность иррациональной точки зрения бессознательного.

Это и было бы требуемым полным переживанием бессознательного. Но не следует недооценивать и реального значения: весь ваш мир оказывается под угрозой фантастической нереальности. Невыносимо тяжело хотя бы на миг забыть, что все это только фантазия, продукт воображения, кажущийся абсолютно произвольным и искусственным. Как можно объявить это «реальным» и даже относиться к этому всерьез?

От нас едва ли требуется вера в нечто вроде двойной жизни, в которой на одном уровне мы ведем себя как добропорядочные средние граждане, в то время как на другом – переживаем неслыханные приключения и совершаем героические поступки. Другими словами, нам не следует конкретизировать свои фантазии. Но в человеке живет необыкновенная предрасположенность делать именно это, а вся нелюбовь к фантазии и всякое критическое умаление бессознательного происходят, если смотреть глубже, единственно из страха перед этой предрасположенностью. И конкретизация, и страх перед ней суть первобытные суеверия, все еще сохранившиеся – и притом в самой живейшей форме – среди так называемых просвещенных людей. В своей гражданской жизни тот или иной человек может быть известен как сапожник, а в своей секте он наделен достоинством архангела. По всем признакам он мелкий торговец, но среди масонов – тайная знатная особа. Другой сидит днем в бюро, а по вечерам, на сеансах, предстает реинкарнацией Юлия Цезаря, заблуждающийся как человек, но на своем официальном поприще – непогрешимый. И все это – непроизвольные конкретизации.