Свет в океане - М. Стедман

Перехватив непонимающий взгляд Тома, адвокат повторил:

– Чего, черт возьми, вы ждете? Никакая подмога не прискачет из-за холма на выручку, приятель. И никто вам не поможет, кроме меня. А я здесь только потому, что капитан Эддикотт оплатил мои услуги.

– Я просил его не выкидывать деньги на ветер.

– А они и не будут выкинуты, если дать мне возможность их отработать.

– Каким образом?

– Позволить мне рассказать правду, и у вас будет шанс выйти отсюда свободным человеком.

– А вы считаете, что, разрушив жизнь жены, я обрету свободу?

– Я хочу сказать только одно: на половину предъявленных обвинений нам будет что возразить по существу. Во всяком случае, представить дело в ином свете. Если вы заявите в суде о своей невиновности, обвинению придется доказывать буквально все! А этот чертов Спрэгг со своими смехотворными обвинениями… Как же мне хочется утереть ему нос! Это дело принципа!

– Вы сказали, что если я признаю себя виновным, то мою жену оставят в покое. Вы знаете закон. А я знаю, как хочу поступить.

– Ожидания часто расходятся с действительностью: одно дело – представлять, а другое – столкнуться с реальностью. Тюрьма во Фримантле – ужасное место, где никому не пожелаешь провести двадцать лет.

Том посмотрел адвокату в глаза.

– Хотите знать, где действительно ужасно? Поезжайте в Позьер, Буллекур, Пашендаль! Съездите туда, а потом рассуждайте об ужасах места, где человеку дают койку, пищу и кров над головой.

Фицджеральд опустил голову и, покопавшись в бумагах, сделал какие-то пометки.

– Если ваше решение признать себя виновным неизменно, я вынужден подчиниться. И тогда вас осудят за все, в чем пока лишь подозревают. Лично я считаю, что у вас не все в порядке с головой… И молитесь Всевышнему, чтобы этот чертов Спрэгг не навесил новых обвинений на суде в Албани.

Глава 32

Гарри Гарстоун закрыл за собой дверь и теперь нерешительно переминался с ноги на ногу посреди кабинета сержанта.

– Ну что еще там?! – недовольно поинтересовался Вернон Наккей.

Откашлявшись, Гарстоун кивнул головой в сторону входа в участок.

– Ближе к делу, констебль!

– Тут посетитель.

– Ко мне?

– Нет, сэр, не к вам.

Наккей угрожающе на него посмотрел.

– К Шербурну, сэр.

– И что? Запиши имя и пропусти, неужели не ясно?

– Это Ханна Ронфельдт, сэр.

Сержант выпрямился.

– Вот как? – Он закрыл папку на столе и почесал подбородок. – Думаю, мне лучше с ней поговорить.

Наккей вышел в приемную.

– Миссис Ронфельдт, обычно члены семьи потерпевших не встречаются с обвиняемыми.

Ханна молча посмотрела Наккею прямо в глаза, и он, смутившись, продолжил:

– Боюсь, что подобные визиты никак не вписываются в обычные рамки. Со всем уважением…

– Но закон их не запрещает? Это не является нарушением правил?

– Послушайте, мэм. Вам и так придется нелегко, когда начнутся судебные слушания. Уж поверьте моему опыту: подобные суды – это настоящее испытание для нервов. И лучше себя поберечь.

– Я хочу его видеть! Я хочу посмотреть в глаза человеку, который убил моего ребенка!

– Убил вашего ребенка? Да что вы такое говорите?

– Малышка, которую я потеряла, сержант, уже никогда не вернется. Грейс никогда не будет прежней.

– Послушайте, миссис Ронфельдт, боюсь, я вас не понимаю, но в любом случае…

– Я имею право хотя бы на это, вы так не считаете?

Наккей тяжело вздохнул. Эта несчастная женщина много лет бродила по городу как призрак. Может, эта встреча позволит наконец ее душе успокоиться и обрести покой…

– Подождите, пожалуйста, здесь…

Узнав новость, Том поднялся с койки, не зная, что и думать.

– Ханна Ронфельдт хочет со мной поговорить? Зачем?!

– Вы не обязаны с ней встречаться, конечно. Я отошлю ее.

– Нет… – остановил сержанта Том. – Я с ней встречусь. Спасибо.

– Как знаете.

Через несколько мгновений в коридоре появилась Ханна. Следовавший за ней констебль Гарстоун поставил маленький деревянный стул в нескольких футах от решетки камеры.

– Я оставлю дверь открытой, миссис Ронфельдт, и подожду снаружи. Или мне лучше остаться?

– Не нужно. Я ненадолго.

Скорчив, по обыкновению, недовольную гримасу, Гарстоун звякнул ключами.

– Ладно, как скажете, мэм, – отозвался он и направился по коридору к выходу.

Ханна молча разглядывала Тома, стараясь не упустить ни малейшей детали: чуть пониже левого уха – маленький изогнутый шрам от шрапнели; пальцы тонкие и длинные, хоть и натруженные.

Он позволил себя разглядывать, будто был добычей охотника, решившей показаться во всей красе прямо у него под носом. Перед мысленным взором Тома проносились яркие картины из прошлого: ялик, тело мужчины, погремушка. А вот он на кухне Грейсмарков пишет первое письмо, с трудом подбирая слова и чувствуя, как внутри все холодеет. Ему вспомнилась, какая у Люси гладкая кожа, как она смеется, как похожи ее развевающиеся на ветру волосы на покачивающиеся в водах Отмели Кораблекрушений водоросли. И как он был поражен, узнав, что знал ее мать с самого начала. По спине поползли капельки пота.

– Спасибо, что согласились со мной встретиться, мистер Шербурн…

Ее вежливость поразила Тома больше, чем если бы Ханна осыпала его проклятиями или запустила стулом в решетку.

– Я понимаю, что вы могли отказаться…

Он коротко кивнул в ответ.

– Странно, не правда ли? – продолжала она. – Всего несколько недель назад я если бы и подумала о вас, то только с благодарностью. Однако выходит, что в ту ночь бояться было нужно вас, а не того пьяного. Тогда вы сказали: «Война меняет человека. В голове все перепутывается, и человек перестает различать добро и зло». Теперь я поняла, что вы имели в виду.

Помолчав, она спросила твердым голосом:

– Я должна знать: это все действительно ваших рук дело?

Том медленно кивнул.

Она скривилась и вздрогнула, будто от пощечины.

– Вы жалеете о содеянном?

Вопрос заставил его сердце сжаться, и он опустил глаза.

– Больше, чем вы можете себе представить.

– Неужели вам не приходила в голову мысль, что у ребенка может быть мать? Что малышку любят и ищут? – Ее взгляд скользнул по стенам камеры и снова остановился на Томе. – Почему?! Если бы только я могла понять, почему вы так поступили…

Он крепко сжал челюсти.

– Я не знаю почему.

– Ну пожалуйста! Попробуйте объяснить!

Она заслуживала того, чтобы знать правду. Но он ничего не мог ей сказать, не подставив под удар Изабель. Он сделал то, что действительно имело значение: Люси возвратили матери, а он нес ответственность за последствия. Все остальное – просто слова.

– Мне действительно нечего вам сказать.

– Тот полицейский из Албани считает, что вы убили моего мужа. Это правда?

Он посмотрел ей прямо в глаза:

– Клянусь, я нашел его в ялике уже мертвым… Я знаю, что совершил ошибку, и мне очень жаль, что мои действия принесли столько горя. Но ваш муж был уже мертв.

Она глубоко вздохнула и собралась уходить.

– Поступайте со мной, как считаете нужным, я не прошу прощения, – сказал Том. – Но моя жена… у нее не было выбора. Она любит эту девочку. Она заботилась о ней так, будто никого на свете больше не существовало. Будьте к ней милосердны.

Горечь на лице Ханны сменилась печалью.

– Фрэнк был чудесным человеком, – сказала она и медленно направилась по коридору.

В тусклом свете Том прислушивался к пению цикад, отсчитывавших секунды. Он вдруг заметил, что непроизвольно разводит руками, будто пытается с их помощью оказаться там, куда не могут принести ноги. Он посмотрел на руки и задумался о том, что им приходилось делать. Соединение этих клеток, мышц и мыслей и являлось, в сущности, его жизнью, но все-таки не только это.

Очнувшись от размышлений, он вернулся в настоящее, в котором раскаленные дневной жарой стены камеры заполнял душный воздух. Он лишился последней ступеньки лестницы, которая могла вывести его из этого ада.

Помогая матери по дому, разглядывая картинки, которые нарисовала Люси во время своих коротких визитов на материк, не переставая ощущать острую боль от потери ребенка, Изабель удавалось часами не думать о Томе. Но потом мысли о нем неизменно возвращались, и перед глазами возникало письмо, доставленное Ральфом и отправленное в ящик.

Гвен обещала привести Люси, но на протяжении нескольких дней так и не появлялась в парке, хотя Изабель и продолжала терпеливо проводить там в ожидании долгие часы. Однако ей не следовало раскисать, если есть хоть малейшая надежда снова увидеть дочь. Она должна ненавидеть Тома, хотя бы ради Люси! И все же!

– Пожалуйста, Том, скажи, что я могу сделать. Ты же знаешь, как я хочу тебе помочь. Скажи, что я могу сделать. – Блюи говорил сдавленным голосом, и в глазах у него предательски блестели слезы.

– Ничего делать не надо, Блюи. – В камере Тома было жарко и после недавней уборки пахло карболкой.