Я тебя заберу - Мария Сергеевна Коваленко

— Нет. — Клим все внимательнее смотрит на дверь, словно на ней какие-то надписи. — Я о том, что Шаталов вычеркнул тебя.

— А это не так? — Из-за отекшей слизистой мой смешок больше напоминает бульканье.

— Это... — Хаванский на миг задумывается, но больше ничего не добавляет.

Просто смотрит на меня. Спокойно, уверенно, с таким интересом, что, не выдержав, я срываюсь с места и лечу к проклятой двери.

— Ключ. Он закрыл ее на ключ. — Дергаю ручку. — У тебя есть чем открыть?

Никогда в жизни не подумала бы, что стану просить помощи у Хаванского. Он казался последним мужчиной во вселенной, от которого стоило ждать чего-то хорошего. Но сейчас до лампочки, кого звать в союзники.

Мне нужно в эту комнату. Три недели не думала о ней. Не оглядываясь, проходила мимо. А теперь... Нутром чувствую, что должна туда попасть. Ради себя. Ради Глеба. Ради Марка.

Пора разобраться со всеми скелетами, спрятанными Шаталовым.

— Подозреваю, ключ у Марка. В единственном экземпляре. — Клим нехотя поднимается с дивана и идет ко мне.

— Ты сможешь открыть ее без ключа?

Безумный вопрос. Хаванский, в своей дорогой рубашке и еще более дорогих брюках, меньше всего похож на взломщика.

— Уверена, что тебе это нужно? — Он не крутит пальцем у виска, не посылает меня.

— Да... — киваю.

— Ну ладно. — Мой надсмотрщик скользит взглядом по косяку и петлям, простукивает пальцами фасад возле замка. — Только, чур, с Шаталовым потом разберешься сама. Марк тот еще псих, я не хочу разгребать новые обвинения.

Клим отступает на один шаг и плечом резко выбивает дверь. Это не тот прием, на который я рассчитывала, но, стоит войти в комнату, все становится неважным.

Глава 58. Одинокий мужчина

Если ваш мужчина слишком терпеливый и стойкий, значит, он памятник.

Марк не лгал, когда говорил о пыли в своей спальне. Здесь она повсюду. Словно паутина укрывает широкую кровать, ковер рядом с ней, высокий шкаф, инвалидное кресло и массивный письменный стол.

Два последних предмета заставляют на миг отшатнуться. Я чуть не падаю на грудь Хаванского и лишь усилием воли удерживаюсь на своих двоих.

— Чулан Синей бороды, детка! Ты ожидала чего-то другого? — усмехается Клим и, оставив меня в одиночестве, идет на «боевой пост» перед телевизором.

Безумно хочется закрыть глаза и уйти за ним. Только поздно.

— Я знала об аварии, — говорю скорее себе, чем ему. И, будто вокруг минное поле, осторожно вхожу в комнату.

Со светом здесь тоже беда, как и с чистотой. Главная люстра не включается, а потолочные споты светят исключительно на изголовье.

Когда-то мне это нравилось — можно было читать учебники, пока трудоголик Шаталов разгребает на ноутбуке вечернюю почту. Сейчас бесит.

Чтобы превратить спальню из царства мрака в нормальную комнату, приходится включить все, что есть: боковые бра, торшер в углу и настольную лампу.

С таким освещением здесь уже почти не страшно. Но мне все же трудно подойти к креслу и жутко от того, что вижу на столе.

«Авария была давно. Он выжил. Восстановился!» — успокаиваю себя, делая первый шаг.

«Нет ничего хуже, чем то, что я уже знаю», — повторяю дважды.

Однако у письменного стола вся эта уверенность разлетается, как пыль под пальцами.

***

За время практики в мединституте я видела много людей после аварий. Одних — в операционных, других — в морге.

В открытых ранах, гематомах и кровавом месиве не было ничего красивого. Чужое страдание, вера, а порой отчаяние. За годы учебы я научилась пропускать этот кошмар мимо себя. Врач не бог, глупо надеяться спасти всех. Но фотографии на краю стола пробивают насквозь такой волной боли, что не могу дышать.

На них не просто человек после аварии — на них кто-то очень похожий на Шаталова. Такого же телосложения. В одной из его любимых белых рубашек... на снимке она почти вся красная. С его губами, носом и длинными ресницами, закрывающими глаза.

Верх тела знаком до родинки над бровью, такой же, как Марк передал сыну. А низ... Это хуже, чем все, что я видела в моргах и на операциях. Ни один человек в мире не выжил бы с подобным ранением. Не дожил бы даже до приезда скорой помощи.

— Никто так и не понял, как он вернулся с того света, — доносится до меня от дверей. — Хирург мычал что-то про бога, но я думаю, Шаталова тупо выперли из ада.

— Сейчас швы почти не заметны. — Слез нет, а я тру щеки, словно смахивая соленые капли. — Я видела. Парочка кривых внизу живота. Они не настолько пугающие, как все это... — Указываю взглядом на фото.

— Шаталов! Подозреваю, он скорее сдох бы от жалости окружающих, чем от ранения. — Клим закатывает глаза и фыркает. — Нормальные люди после реабилитации уходят в отрыв и радуются жизни, а он подчищал все следы. Везде.

— Он... да. — Я запрещаю себе представлять, каким долгим и болезненным было восстановление. Мысленно говорю: «Стоп». И тут же задаю следующий вопрос: — А кто сделал снимки? Это ведь сразу после аварии, спасатели таким не занимаются.

— Это отчет об исполнении заказа, — сухо произносит Хаванский. — С виду авария. Никому не докажешь, что покушение на убийство. Только Шаталов же чокнутый, он нашел и исполнителей, и фото.

Наверное, нужно спросить, что с ними стало, но мне все равно. Чужая боль на фотографиях обжигает пальцы и скручивает нутро в тугой ком.

— И все это время Марк... Он был один?

Это новая степень «мне плохо». Долбаная суперигра с максимальными ставками. Утром была уверена, что хуже быть уже не может. Какое «хуже» после правды, что меня не предавали, а спасали?! Однако вечер преподнес сюрприз. Жесткий. Мучительный. В картинках.

— А ты как думаешь?

После вопроса Клима я несколько минут памятником стою на месте. Больше не смотрю на фото, не жду никаких подсказок. Учусь дышать, будто делаю это впервые. Несмотря на боль, кажется, что получается. Что вот-вот, и можно уходить из этой комнаты. И лишь взгляд на другую сторону стола заставляет прилипнуть к полу.

— Что это за адреса? —