Джимми Хиггинс - Эптон Синклер

VIII

Так точно, два американских солдата! Джимми перевидал их столько тысяч, что не мог ошибиться! По сравнению с потрепанными французами, эти были, словно с модной картинки: гладко выбритые лица, длинные подбородки, тонкие губы и сотни других деталей, которые убеждали, что родина — это родина и нет ничего краше ее в целом свете! О, как по-деловому было рассчитано каждое движение у этих солдат с модной картинки! Без единого слова, даже не оглядевшись кругом, они спрыгнули в яму, высунули наружу винтовки и приступили к делу. Можно было не следить за результатами — выражение их лиц ясно говорило, что они попадают в цель!

Подошли еще двое и тоже прыгнули в яму. Даже не кивнув никому, они выбрали себе место и начали стрелять, а когда стали иссякать патроны, один из них высунулся наружу и позвал кого-то,— мигом прибежал солдат с полной сумкой патронов.

Потом явились еще трое с винтовками. Очевидно, немцев оставалось не так много, потому что эти уже позволили себе переброситься несколькими словами.

— Дали приказ удерживать позиции,—заметил один.— Черт бы их побрал...

— Вон там видите—фрицы?—перебил второй.— Ну-ка, возьмем их на мушку!

— Мне что сейчас, что после! — отозвался третий.

— Ступай перевяжи себе сначала палец,— посоветовал ему первый, но тот лишь огрызнулся:

— Иди свои перевязывай! — Потом, бросив взгляд вокруг, он заметил Джимми: — Вот те на, янки! Ты что тут делаешь?

— Я механик по мотоциклам,— сказал Джимми,— но меня послали доставить на батарею карты. Только, по-моему, ее уже давно взяли немцы.

— Ты что, ранен?

— Да так, чуть-чуть,— извиняющимся тоном ответил Джимми.— Но это давно было.

— Все-таки тебе надо в тыл,— сказал солдат.— Мы теперь здесь, и все будет в порядке! — Эти слова прозвучали не как бахвальство, а как простая констатация факта. Говоривший был совсем еще молоденький—этакий краснощекий парень с некрасивым толстым веснушчатым носом и большим ухмыляющимся ртом. Но Джимми Хиггинсу он показался образцом красоты, самым прекрасным из всех американских парней.— Ты в состоянии дойти? — спросил он Джимми.

— Ну конечно!

— А что с этими французиками? — Юноша оглядел всех сидевших в яме.— Ты по-ихнему кумекаешь? — Но Джимми мотнул отрицательно головой, и тогда тот сам обратился к изможденным, обросшим солдатам:— Уходите, ребята, в тыл, вы нам теперь не нужны.— И, видя, что они его не понимают, произнес: — Полли ву франси?[31]

— Oui! Oui![32] — закричали те хором.

— Ну так вот, ступайте в тыл! Домой! Тут свит![33] Спать! Отдыхать! Мы колотить немчура! — Но так как те не очень-то понимали его «французский» язык, американец помог им встать с земли и ткнул пальцем в сторону Франции. Он хлопал их по спинам и ухмылялся своим огромным ртам: — Хороший мальчик! Иди домой! 'Америкой! Америкэн!— будто эти слава должны были объяснить им, что миссия Франции в этой войне окончена.

Выглянув из ямы, французы увидели, что из лесу бежит к ним много таких же свеженьких, молодцеватых солдат; они то и дело залегали цепью и стреляли в проклятых бошей. Французы посмотрели с собачьей преданностью на румяного парня и, взвалив на плечи свои мешки и винтовки, зашагали прочь, поддерживая Джимми, который внезапно почувствовал резкую слабость и отчаянную головную боль.

У солдат была песенка, которую Джимми Хиггинсу раньше приходилось очень часто слышать: «Янки скоро будут здесь». Настало время переменить пластинку: «Янки уже здесь». Весь лес, по которому еще недавно блуждал Джимми на мотоцикле, наполнился молодыми, симпатичными, гладко выбритыми и хорошо одетыми солдатами, которым довелось сейчас впервые показать себя в бою с гуннами. Четыре года они читали про этих гуннов и ненавидели их, полтора года готовились к сражению с ними, и вот, наконец, их выпустили на волю и скомандовали им: «В бой!» По дорогам катили бесчисленные вереницы грузовиков с американскими солдатами, или, как их называли, «пончиками», и морской пехотой, или «головорезами». Их погрузили в четыре часа утра, и они ехали весь день, напиханные в машины, как сельди в бочки; прибыв на место назначения, грузовики углубились на одну-две мили в лес, и там сельди выскочили из бочек и побежали воевать!

Лишь долгое время спустя Джимми понял, свидетелем какой мировой драмы он тогда был. Четыре месяца зверь неудержимо и безостановочно рвался к Парижу, испепеляя на своем пути все, как лесной пожар, сея повсюду горе и опустошение. Зверь с мозгом инженера! Весь мир содрогнулся и затаил дыхание: если этот зверь дойдет до Парижа, тогда конец войне, но также и конец всему, что дорого свободным людям! Сейчас он сделал свой самый сильный, последний рывок — линии французской обороны затрещали, в них образовалась брешь, и вот перед лицом нависшей опасности сюда бросили большую партию американцев для первой серьезной пробы по укрощению зверя.

Был дан приказ — держаться во что бы то ни стало; но «пончики» сочли, что для них этого мало. Вместе с «головорезами»-моряками они вырвали инициативу из рук врага и обратили его в бегство. Только что сформированные заокеанские войска, которые немцы высмеивали и презирали, не ставя ни во что, разгромили цвет прусской армии.

От этого удара фрицы так и не оправились — больше они уже не продвинулись ни на шаг; это явилось началом их отступления, продолжавшегося до самого Рейна. И кто все сделал? Янки! Янки с помощью Джимми Хиггинса! Он-то ведь попал туда первым, он там сражался в ожидании своих! Действительно, если бы он тогда не остался возле пулемета помогать французам, если бы не засел потом в воронке от снаряда, стреляя из револьвера и винтовки по наступающим немцам, если бы не задержал их в тот важный час, вполне могло бы случиться, что немцы захватили бы эти позиции и янки не сумели бы развернуть свои боевые операции и победа при «Чатти-Терри» не стала бы событием, память о котором сохранится в веках. Да, возможно, весь ход мировой истории был бы иным, если бы некий маленький механик — социалист из Лисвилла, США,— не заблудился в заколдованном лесу, разыскивая мифическую, так и не обнаруженную Баттери Нормб Котт!

Глава XXIV ДЖИММИ ХИГГИНС ВИДИТ КОЕ-ЧТО В НОВОМ СВЕТЕ

I

Но все эти восторги и мысли о славе пришлось отложить на более поздний срок. Сейчас Джимми Хиггинс был очень слаб, голова его прямо раскалывалась на части и левую руку жгло, как огнем. 1Кроме того, произошел престранный случай, который вытеснил у него из •памяти весь этот бой с немцами. Джимми шел по тропинке вместе со своими спутниками французами, и вдруг один из flux заметил лежащего неподалеку на земле человека во французской форме. Судя по белой повязке С красным крестом на рукаве, это был не солдат, а фельдшер или санитар. У него было прострелено плечо — кто-то заткнул ему тампоном рану и оставил лежать; французские солдаты помогли ему подняться на ноги и повели с собой. Джимми наблюдал все со стороны, но когда увидел лицо санитара, оно показалось ему знакомым. Где-то он встречал этого человека или кого-то другого, на него похожего, и при каких-то крайне волнующих обстоятельствах. Старое, забытое волнение зашевелилось в недрах его души и вдруг бурно прорвалось наружу. Возможно ли? Да-нет, чепуха! И все же это он! Так и есть, этот санитар — Лейси Гренич!

Наследник завода «Эмпаир» вероятнее всего не обратил бы внимания на маленького социалиста, если бы тот всем своим видом не показал, что знает его. Тогда и Лейси Гренич в свою очередь стал напрягать память. Шагая вместе со всеми, он то и дело беспокойно косился на своего соотечественника; потом, когда они вышли на шоссе и присели отдохнуть в ожидании попутного транспорта, Лейси пододвинулся к Джимми и заговорил:

— Ведь это были вы тогда ночью в том доме, правда?

Джимми кивнул, и сын лисвиллского магната растерянно посмотрел сперва на него, потом по сторонам и сказал:

— У меня к вам просьба.

— Какая?

— Не выдавать меня.

— Чего не выдавать?

— Не рассказывайте никому, кто я. Зачем им это знать? Я сам всеми силами стараюсь забыть.

— Понятно,— отозвался Джимми.— Я не скажу.

— Обещаете?

— Ну конечно.

Наступило молчание. Потом вдруг, без всякой видимой причины, Лейси воскликнул: — Наверняка расскажете!

— Да нет же! — заверил его Джимми.— С чего вы это решили?

— Вы ненавидите меня!

Джимми помедлил, словно ища ответа у себя в душе. потом сказал:

— Нет, теперь уже нет.

— И не надо, господи! — простонал Лейся.— Я же за все заплатил сполна!

Джимми вгляделся в него. И то верно. Лейси казался изможденным, осунувшимся от боли, которую причиняла ему рана; но это было еще не все. На лице у него появились такие морщины, каких не могли оставить несколько дней боев и даже целый год или полтора пребывания на войне. Теперешний Лейси выглядел на двадцать лет старше того высокомерного молодого аристократа, который метал громы и молнии против забастовщиков на заводе «Эмпайр».