Королевские камни - Карина Демина

И старая верба очнулась на тепло, проклюнула пушистые почки.

— Я отказался. На этом все более — менее успокоилось. А теперь вот новый круг… и это странно. Шериф опасался волнений… но, Ийлэ, если что‑то и происходит, то сразу. Люди узнали о твоем возвращении. И проглотили его. Да, особого счастья они не выказали, но и камнями нас в городе забросать не пытались.

На солнце ее кожа почти прозрачна.

— За три месяца эту новость должны были обмусолить, выплюнуть и забыть о ней.

— Но они не забыли.

— Именно.

— И… что теперь?

Райдо пожал плечами, поскольку сам этот вопрос казался ему напрочь лишенным смысла:

— Ничего.

— Но… они придут снова. И будут приходить… и если ты говоришь, что им не дают успокоиться… я не понимаю, почему?! Что я им всем сделала?

— Ничего.

Ее получилось поймать за руку, и Ийлэ замерла.

Сжалась.

А ведь уже, казалось, привыкла и к нему, и к его прикосновениям, и сама порой искала их, находя в том успокоение. Она и теперь пыталась притвориться спокойной, его маленькая женщина.

Но он выздоровел.

И все снова изменилось.

— Я… я просто все время думаю. Пытаюсь понять… и не получается. Нет, вру, — она неловко улыбнулась какой‑то нарисованной натужной улыбкой, которую захотелось стереть, и Райдо не отказал себе в желании. Он провел пальцем по ее губам.

Отступила.

И отвернулась. Руку высвободила, себя обняв.

— Все у меня получается. Я сама ненавидела их… а теперь они ненавидят меня. Разве это не справедливость?

— Нет.

Странный сегодня день, уже второй раз справедливость поминают, но кривую и натужную, как эта ее улыбка.

— Ненависть и справедливость — очень разные вещи.

Райдо отвел взгляд.

Неспокойно. Когда она рядом, и когда ее нет, тоже неспокойно. Он тогда начинает думать, гадать, где она и чем занята.

И неправильные мысли.

— Им кажется, что если они убьют тебя, то вернут утраченный покой. И на какое‑то время, быть может, у них получится, но это ненадолго…

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

— Расскажи, — она снова села рядом и сама нашла его руку, взялась за большой палец, детский жест.

И жест доверия.

А Райдо не уверен, что сумеет этим доверием распорядиться правильно. Он ведь толстошкурый. И всегда таким был…

— Да… нехорошая это история. И я в ней выступаю отнюдь не героем.

…тонкий лед.

Одно неловкое слово, одно неосторожное движение…

— Сейчас мне стыдно, — Райдо наклонил голову и руку поднял, поднимая и ее ладонь. — Но тогда… однажды я влюбился.

…и не стоит рассказывать о таком.

…и если промолчит или соврет, то Ийлэ не узнает правду. Никто, кроме предвечного огня, не знает правду…

…тогда зачем рисковать? Чего ради?

— Это плохо? — Ийлэ не по нраву тишина, и кажется, запах тех, чужих женщин, которому следовало бы исчезнуть уже, но этот запах, чужого горя и ладана, держится крепко.

— Нет, не плохо… и не хорошо… это, я думаю, как кому повезет. Мне вот не очень повезло. Я всего — навсего третий сын. Не самый сильный. Не самый умный… обыкновенный.

Большой палец Райдо скользит по линиям ее ладони.

Говорят, что по этим линиям можно прочесть судьбу. И если так, то пусть ее будет счастливой.

— Да и она не была особенной… хорошего рода, это да. И приданое за ней давали хорошее. И мои родители были готовы одобрить этот брак… отец сам отправился на переговоры, но что‑то там пошло не так…

Ийлэ слушает внимательно.

— То есть, я был уверен, что отец заручится согласием… я и текст объявления в «Хронику» сочинил, а это, поверь мне, непросто… к счастью, не отправил. И вот представь, отец возвращается и говорит, что свадьбы не будет.

Райдо тряхнул головой, отгоняя призрак прошлого.

— Нам отказали. Точнее, не нам, а мне… невеста предпочла другого. И ладно бы этот другой был сильней… тогда я только и думал, что сила… не только я думал, многие так и до сих пор… и в общем, он ничем не выделялся. Обычный парень из обычной семьи… середнячок… поговаривали, что Жила одарила его мозгами… талантливый математик… а я смотрел и видел недоразумение, которое украло у меня мою женщину.

— Ты разозлился.

— Разозлился? — Райдо фыркнул. — Слабо сказано… я был в бешенстве. Настолько в бешенстве, что… понимаешь, я не мог понять, почему она его выбрала. Сначала я думал, что дело не в ней, что ей приказали… я встретился с ней.

Он отвернулся и глаза закрыл. Так, пожалуй, получится спрятать неизжитую горечь той встречи.

— Я готов был пойти против воли рода. Ее. Собственного, потому что отец вынужден был бы наказать меня, но меня это не пугало. Она же выслушала меня. Клятвы. Заверения. И спокойно так сказала, что сама его выбрала.

— Ты ее возненавидел?

— Ее? Нет. Я ее любил. Как можно было ее ненавидеть? Она была вся такая… неимоверно хрупкая, как… как хрустальная рюмка.

— Почему рюмка?

— В голову пришло… ладно, как хрустальный бокал. Или лучше ваза? Ваза из хрусталя — достаточно трепетное сравнение?

— Более чем, — заверила Ийлэ. И наверное, улыбнулась бы, если бы могла.

— Хрустальная ваза… изящная, совершенная в каждой черте своей, в каждом жесте… юная леди. И это убожество… сначала я только посмотреть хотел. Убедиться… в чем? В том, что он ее не достоин, наверное. Или в том, что я лучше… и значит, вновь же, он ее не достоин… в общем, город оказался не так велик. Я встретился.

— Убедился?

Она смотрит, чуть склонив голову на бок.

И тоже хрупкая.

Леди.

— Убедился, — Райдо не готов соврать ей, хотя и надо бы, слишком уж мерзкая история. Но он продолжает рассказывать правду. — Он был… слаб. Нет, не так, он был вызывающе слаб, и более того, не стеснялся этой своей слабости. Помнится, он мне заявил, что физическая сила — не та величина, на которую следует полагаться в делах сердечных… и если до этой фразы я готов был отступить, то после нее… наверное, я сошел с ума.

— И что ты сделал?

Линии на ее ладонях тонки и запутаны. И наверное, сама ее жизнь такая, запутанная, а собственная Райдо ничем не лучше.

— Воспользовался тем, что сильней, тем, что в прямом столкновении он был бы обречен. Мы оба это понимали. И если он всячески старался избежать драки, то я… Ийлэ, это и вправду было безумие какое‑то. Наверное, я должен сказать, что тогда, там, был вовсе не я, что помнить ничего не помню, но дело в том, что как раз‑то и помню все распрекрасно… я преследовал его. Появлялся там, где появлялся он. Высмеивал. Язвил, стараясь уколоть побольней. А он терпел. Улыбался только. И эта его снисходительная улыбка выводила меня из равновесия. Если бы он ответил… если бы он хотя бы раз ответил, я бы нашел способ придраться к словам, вызвать его на поединок.