Самки - Сергей Анохин

– Это не сегодня. Это вообще. Я в ментовские мульки не въезжаю. Объясни механику.

Николай Николаевич звякнул чашечкой о блюдечко и выразительно посмотрел на Ученого:

– Может, вы сегодня в интеллектуальной форме? Разъясните нашему другу. Тупит ведь человек, как на прогаре.

Стерхов не успел ответить, как майор заговорил снова:

– Ты, наверно, думаешь: зря, мол, сюда пришел, надо было другую фирму искать? Ну и искал бы дурака в другом ауле, мне бы гемора меньше. У меня, мля, жопа-взрывы, весь зад в мыле, а я сквозь глухарь твой продираюсь, за одну уважуху, считай…

– Уважуха теперь десять тонн уев стоит?! – дернулся Отвертка.

– Да сиди ты ровно. Какие мелочи, юноша. Вы безжалостно унижаете меня такими напоминаниями. Следующего такого унижения я не вынесу. Придется оставить вас вдвоем расплачиваться за мой кофе. Вам это надо? – Майор повернулся к Ученому.

– Давайте, Николай, ближе к делу, – глухо проговорил Стерхов.

– Все дело в вас. Точнее, в злобном профессоре Мориарти по кличке Самарин. Не беспокойтесь, сейчас перейду к делу. Самарин, кругом! Еще чашечку капучино!

Отвертка напрягся. Ученый чуть заметно кивнул. Эдик испепеляющее взглянул на майора, но все же двинулся к стойке.

Николай Николаевич перегнулся через столик и заговорил, в упор глядя на Михаила:

– Главное, без нервяка. Сделано то, что возможно, – не больше, но ни на грамм не меньше. Акций автоцентра вам никто теперь не вернет, хоть бы сам ВВП указ подписал. В капитализме живем – частная собственность, свобода сделок… Эмиссию акций органы МВД отменить не вправе. Вновь открывшихся обстоятельств, могущих привлечь внимание правоохранительных органов, по данной ситуации нет.

Михаил молча слушал. Отвертка глядел со стороны, присев за столик поодаль, и сам пил капучино, взятый для Ник-Ника.

– Зато вновь открылись обстоятельства по заводу. Селезнев этот – вот сучара-то гнойный!.. – Беззлобный весельчак-сангвиник, Николай Николаевич вдруг побагровел до синевы. – Кого только ни видал, а такого урода ни в жисть! Ладно… Одно правильное дело он все же сделал… Так вот, Селезнев дал показания по всей форме, каким образом документы на завод были переписаны в левак, этому фантому по фамилии Смирнов. Я пробил все стены до начальника отдела, прохождение документации под личным контролем. Признание юридической ничтожности договора дарения – вопрос двух дней. Двух, отвечаю. Вот за что взяты десять тысяч, о которых так переживает Эдуард. Наверное, оно того стоит. Согласны?

Кивок Михаила был едва заметен, но взгляд майора милиции профессионально фиксировал такого рода реакции.

– Я тоже так думаю. В правах владения заводом восстанавливаетесь без вопросов. Это, правда, займет некоторое время. Может, месяца три. Но тут уже не мой вопрос – судейский… А то чудо, которое вы хотели наказать, оказалось наказано строже, чем мог бы обеспечить я. Поблагодарим за это урыльника Селезнева, который вознаграждается тем, что его подвиг идет по разряду необходимой самообороны и уголовному преследованию не подлежит. Так что им мне заниматься не придется. Если займетесь вы, я пойму…

На этот раз Михаил не только промолчал, но и не кивнул.

Подождав и не дождавшись, Николай Николаевич с искренним огорчением вздохнул и продолжил:

– Вот. И, пожалуйста, не думайте, что в другом месте ваш вопрос решили бы лучше. В другом его просто не стали бы решать. Хотя десять тысяч вы бы не потратили, врать не буду. Так, тонны три взяли бы с вас за знакомство…

Отвертка допил кофе и, безразлично насвистывая какой-то шансон, вернулся за столик и сел на прежнее место. Николай Николаевич призывно поднял разогнутую ладонь. Крепкий удар скрепил примирение.

– Последний бокал – господин Хализин. Знаете, уважаю. И не только я. Один подполковник – не буду называть, слишком хорошо его знаете – на падлу подписался и самому Боре сказал: если на конвой бросаться не будешь, выйдешь под подписку через шесть недель.

В холле уже начиналось нервное движение. Охранники Перстня привычно выстроили живой коридор к двери на задний двор, где стояли машины кортежа. Сам Михаил Николаевич неторопливо прощался с наиболее весомыми посетителями, то направляясь к выходу, то вдруг останавливаясь и снова начиная разговаривать с одним, другим, третьим. Не дождавшиеся очереди – таких, как обычно, было человек пять – откровенно ходили кругами с отчаянным блеском в глазах. Неужели мимо? Неужели завтра опять придется ждать часа четыре, если не шесть? И вдруг снова впустую?

Ученый с Отверткой почти пробежали по главному коридору. Михаил сбавил темп и, сделав безразличное выражение, остановился у барной стойки. Эдик решительно двинулся к начальнику охраны.

– Сева, привет, – негромко сказал он. – Поговорить с ним надо.

– Не знаю, – повернувшись вполоборота, отозвался Сева. – Мы уже уезжаем. Зря раньше не добрались.

Для любого из присутствующих эти слова означали облом, не подлежащий обжалованию. Сева любил подчеркнуть собственную значимость – он действительно зачастую решал, кому подойти к боссу, а кому идти солнцем палимым. Кое у кого, случалось, от Севиного настроя реально зависела жизнь. Но Отвертка знал цену понтов в лакейской.

– Сева, надо, в натуре. – Эдик сбавил голос и уплотнил взгляд. – Фуфла не гоню. Надо сейчас.

Сева пристально посмотрел на Эдика, потом на Стерхова и, наконец, на Волкова. Перстень уже хлопал по плечу последнего из сегодняшних собеседников – визитера из Петербурга, депутата тамошнего ЗакСа. Тот улыбался в сорок четыре железных зуба (природные остались в Афгане двадцать лет назад), сыпал благодарностями и любовно поглаживал врученную папочку с только что подписанными документами. Пятеро не дождавшихся стояли вокруг, на глазах превращаясь в соляные столбы.

Отвертка мельком взглянул на них и вспомнил китайского поэта Ду Фу:

– «Здесь молва потеряла надежду, вознося в Поднебесье молитвы…»

– Чего-чего? – Вопрос Севы вернул его к реальности.

– А?.. Да… Сева, говорю тебе, пять минут отбазарить с ним надо!

– Ну так подойди сам. Видишь, уходим сейчас. – Похоже, Сева обеспокоился. Вдруг и правда нужно, а ему потом отвечать, что разговор не состоялся. Но затормозить босса он тоже не решался.

Неопределенно кивнув Михаилу, Эдик прошел семь шагов, оказавшись рядом с Перстнем. И тот, на полуслове отвернувшись от питерского депутата, вдруг улыбнулся, размашистым жестом протянув руку Отвертке:

– Здорово, отморозь!

Отвертка почувствовал, что сейчас осядет на пол.

– Здравствуйте, Михаил Николаевич. Можно два слова? Вы слышали…

– Весь город уже слышал. Сколько завалили народу, посчитали хоть?

Непроизвольно дернувшись, Эдик быстро огляделся вокруг. Но это было излишней предосторожностью – непонятливых здесь не держали. В радиусе пяти метров территория уже очистилась, люди Севы негромко разъясняли ситуацию посетителям. Рядом стоял только Ученый.

– Выхода не было, Михаил Николаевич, – глухо сказал Стерхов. – Нам это не надо было.

– Извините, я просто не успел предупредить, – заученно зачастил Отвертка. – Слишком быстро все залабудилось. Даже звонить было некогда, да и не расскажешь по телефону…

– И не рассказывай. Времени и так мало. Что теперь надумали? Точнее – кого?

Эдик переглянулся с Михаилом. Ученый молчал. Эдик переминулся с ноги на ногу:

– Может, сядем?

– Спасибо, не надо. Лучше уж постоять. Завтра в час дня едешь в «Светофор». – Перстень повернулся к Стерхову. – Знаешь место? Адвокатская контора… Там подойдешь к нашему, к Олегу Сергееву. Специалист по договорам дарения. Он предупрежден. С кем говорить в арбитраже, он тоже знает.

Стерхов кивнул. Отвертка уже не очень слушал. Тема срослась, можно переключаться на следующее.

– Через неделю въезжаешь на завод, весь юризм без тебя зачистят, – продолжал Перстень. – А финдиректора даю своего… И не дергайся. Мне твоих бабок не надо, но, похоже, рано тебе еще в свободное плавание. Много шуму создаешь, тезка.

Михаил едва не кивнул снова. Но сдержался. Промолчал.

– Теперь ты. – Перстень снова повернулся к Отвертке. – Тоже больше далеко не отскочишь – потом разгребаться себе дороже. Возьмешь сейчас у Севы телефон, отзвонишься завтра нашему Лене Самохвалову.

– Это из общества содействия правовой политике…

– Общества, общества… Содействия. Задолбали… Оформишься у него со своими зверями и ни шагу вправо-влево. Он там ноет, что его то ли красные затрахали, то ли нацисты, беспредел какой-то творят. Поможешь ему, в общем. Как журналист поможешь, – засмеялся Перстень. – Как ты это называешь? Журналист широкого профиля?

Эдик собирался что-то ответить, но Перстня уже не было рядом. Сева расчищал дорогу на выход. Стерхов устало опустился в ближайшее кресло. Отвертка же не нашел ничего лучшего, чем застыть соляным столбом.