Новая эра Z - Кэри Майк

Как им вообще удастся надеть ей снова наручники и намордник?

Зная Паркса, она задается вопросом, сколько из этого он продумал заранее.

– Поэтому ты выпустил ее так легко? – спрашивает она. – Ты думал о том, что выпускаешь ее в дикую природу?

– Я уже сказал, чем руководствовался тогда, – говорит Паркс. – У меня нет привычки лгать тебе.

– Это не естественная среда обитания для нее, черт тебя дери, – продолжает Джустин. Она как будто проглотила что-то горькое и теперь должна выговориться. – Она ничего не знает об этом месте. Еще меньше, чем мы, а бог видит, что и нам известно не многое. Она может и способна найти себе пищу, но это не то же самое, что выжить, Паркс. Она будет жить с животными. Жить как животное. Она станет животным. Маленькая девочка умрет. А то, что от нее останется, будет похоже на остальных голодных.

– Я отпустил ее, чтобы она могла поесть, – говорит Паркс. – И больше об этом не думал.

– Да, но ты не идиот. – Она подошла к нему вплотную, и он даже отступил, насколько мог в этом тесном пространстве. Все, что она может видеть в свете фонарика, – его плотно сжатые губы. – Кэролайн может позволить себе не думать. Ты – нет.

– Думал, док у нас гений, – бормочет Паркс с неубедительной беспечностью.

– Не спорю. Но она видит только то, что в ее пробирках. Когда она называет Мелани испытуемым номер один, она действительно имеет это в виду. Ты должен понимать глубже. Если ты забрал котенка от матери, а потом вернул его обратно и мать прокусила ему горло, потому что от него не так пахло, ты знаешь – это твоя вина. Если ты поймал птицу и учил ее говорить, а она потом улетела и умерла от голода, потому что не знала, как себя прокормить, тебе должно быть абсолютно ясно, что и эта смерть на твоей совести.

Но Мелани ведь не котенок. И не птица. Она, возможно, выросла бы в нечто подобное, если бы ты оставил ее там, где нашел. Существо, не знающее себя и делающее только то, что нужно для выживания. Но ты набросил на нее сеть и принес домой. А теперь она твоя. Ты вмешался. Ты в ответе за нее.

Паркс ничего не говорит. Джустин медленно достает ракетницу, заправленную в джинсы. Она поднимает ее, чтобы удостовериться, что он видит.

Она идет к двери в машинное отделение.

– Хелен, – говорит Паркс.

Она проходит через кормовую оружейную к двери. Дверь заблокирована, но охраны нет. Колдуэлл в лаборатории, а Галлахер в комнате для экипажа листает старые компакт-диски, как будто это порно.

– Хелен.

Она снимает блокировку. Джустин впервые это делает, но механизм довольно прост. Она оглядывается на Паркса, который достал пистолет и направил на нее. Но только на секунду. Рука снова опускается, и он надувает щеки, как если бы положил что-то тяжелое.

Джустин открывает дверь и выходит. Она поднимает руку над головой и спускает курок.

Раздается звук, как от фейерверка, но более долгий. Сигнальная ракета свистит и вздыхает, быстро поднимаясь в полной темноте.

Но света нет, ничего не видно. Пистолет был исправным, но он из мира До-Катастрофы, как и почти все снаряжение Паркса. Ракета, должно быть, не сработала.

Но тут Бог включил свет на небе. Красный свет. Судя по тому, что она знает о Боге, этот цвет ему нравится.

Все становится отчетливо видно, как при дневном свете, но освещение совсем не похоже на дневное. Это свет из бойни или фильма ужасов. И он достиг внутренних помещений «Рози», даже несмотря на то, что некоторые перегородки на крошечных армированных бойницах были закрыты, потому что сейчас Галлахер стоит рядом с Парксом и глядит через дверь на небо, и Кэролайн Колдуэлл соизволила выйти из лаборатории тоже и стоит за ними, также в недоумении глядя на малиновое небо.

– Тебе лучше вернуться внутрь, – говорит Паркс Джустин голосом ослабевшей покорности. – Она будет не единственной, кто увидит это.

57

Мелани не потерялась, но вид сигнальной ракеты обрадовал ее.

Она сидит на крыше дома в полумиле от «Рози». Она сидит там уже несколько часов, под проливным дождем, который уже пропитал ее кожу. Она пытается понять, что же видела в конце дня, сразу после того, как наконец наполнила свой желудок. Она бесконечно прокручивает это в голове.

То, что она ела, после прочесывания промокших переулков и садов в течение полутора часов, было дикой кошкой. И она ненавидела ее. Не саму кошку, а процесс выслеживания, поимки и поедания. Голод вел ее и говорил, что делать. Когда она разорвала живот кошки своими зубами и наелась тем, что было внутри, какая-то часть ее почувствовала полное удовлетворение. Но была и другая часть, которая держалась на расстоянии от этой ужасной жестокости и хаоса. Та часть видела, что кошка жива, все еще дергается, пока она пыталась пробраться к сердцу сквозь хрупкие ребра. Слышала жалобное мяуканье животного, когтями вцепившегося в ее руки, оставляя порезы, которые даже не кровоточили. Чувствовала горькую вонь экскрементов, когда случайно разорвала ее внутренности, и увидела себя со стороны, разбрасывающую кишки, преграждающие путь к мягкой плоти.

Она съела ее полностью.

Как только с этим было покончено, вернулись все мысли. Кошка на картине в камере, мирно и внимательно лакающая свое молоко. Поговорка обо всех черных кошках в ночи, которую она не поняла, а мистер Виттакер не смог объяснить (Ночью все кошки черные). Стихотворение в книге.

Я люблю маленького котенка, его шерстка такая теплая.

И если я не обижу его, он не причинит мне вреда.

Но она не особо любит маленького котенка. Он и наполовину не был так хорош, как те двое (мужчин) на базе. Но она знала, что маленький котенок сохранит ей жизнь, и надеялась, хоть немного успокоит голод, который захватывал ее все больше.

После она бродила по улицам, несчастная и взволнованная, не находя себе места. Она возвращалась обратно, проверяла – на месте ли «Розалинд Франклин», и снова сворачивала на новую улицу, теряясь на час или два. Она все еще не хотела возвращаться. Появилось чувство, что нужно еще раз поесть, прежде чем идти домой.

С каждым таким витком ноги уносили ее все дальше. Она исследовала свой голод, прислушиваясь к ощущениям и стараясь понять его силу, как сержант Паркс исследовал дом Уэйнрайта с винтовкой в руках, стреляя глазами по сторонам. Это была вражеская территория, и нужно было ее знать.

На очередном круге она оказалась перед большим белым зданием с множеством окон. На первом этаже они были огромны и все разбиты. Те, что находились выше, продолжали стоять в своих рамах. Знак перед зданием гласил: АРТ ДЕПО – маленькое арт а затем большое ДЕПО, слова сидели прямо над входом. Дверь раньше была тоже из стекла, поэтому теперь отсутствовала. Просто пустой проем с торчащими осколками по краям.

Изнутри слышался шум – пронзительный, доносившийся короткими очередями, как визг обиженного животного.

После таких криков обиженное животное затихает, подумала Мелани.

Она вошла внутрь, в комнату с очень высоким потолком и двумя лестницами в конце. Лестницы были металлическими, с эластичными поручнями, за которые можно было держаться. Перед ними стоял еще один знак. Света было все меньше, и Мелани могла только читать. «Держите детей на руках, находясь на эскалаторе».

Она поднялась по лестнице. Ступеньки издали металлический стон, когда она впервые наступила на них, и смещались от каждого ее шага, норовя скатиться вниз. Она готова была развернуться и уйти, но вопли и визги становились громче, и ей было интересно, кто же их издает.

Наверху был большой зал со столами и стульями и картинами на стенах. Фотографии были непонятные, изображения, казалось, не имели никакого отношения к названиям. Одна называлась «Twisted Folk. Осенний тур», и на ней был изображен человек, играющий на гитаре. А рядом висели картины с таким же названием, но на них были изображены собаки, деревья, другие люди и еще много чего. На некоторых столах стояли тарелки и чашки и стаканы, но чашки и стаканы были пусты, а на тарелках ничего не было, только мазки из пищи неопределенного происхождения, которая давно сгнила, настолько давно, что теперь и гниль вся пропала.