Мой театр. По страницам дневника. Книга I - Николай Максимович Цискаридзе

ко мне». Я кинулся к этой щели с криком: «Юрий Николаевич!» Он меня за грудки, затаскивает в кабинет и мгновенно закрывает за собой дверь. Злой такой, что я описать не могу: «Что случилось?» Я ему рассказываю про «Щелкунчик» и выходные. Он за телефон: «Юрий Юрьевич, зайдите, пожалуйста!»

Стук в дверь, какой-то специальный опознавательный знак, открывается дверь – стоит Юрий Юрьевич с двумя большими пакетами еды и прочего. Судя по всему, Юрий Николаевич в то время жил в кабинете. Ветров заходит со всей своей поклажей и видит – тут сижу я, тепленький такой! И Григ все, что думал, Ветрову сказал – что никаких выходных не будет, что спектакль с Цискаридзе в первую очередь, и так далее. И что он сам, лично, придет на этот спектакль. Потом повернулся ко мне: «Иди, Коленька, иди». Я ушел. Через двадцать минут вывесили расписание, где 13 января 1995 года стояла моя премьера – Принц в балете «Щелкунчик». Вот так мне дали первую премьерскую роль.

26

Видимо, чтобы мне было повеселее готовить премьеру, у меня весь декабрь было «Лебединое озеро»: сверстники Принца, «Мазурка»… Но в кордебалет уже ставили поменьше. Я готовился к «Щелкунчику», все время ждал Наташу Архипову, она танцевала спектакль за спектаклем, в канун Нового года у нее состоялась своя премьера в «Сильфиде».

На самом деле Наташа – фантастически порядочный человек. Такого отношения к коллегам, как у нее, я не видел никогда. Я ее вспоминаю с невероятной теплотой. Она на репетициях всегда проходила со мной все «в полную ногу». Никакого нытья или недовольства. Потому что вводить молодого мальчика, тем более такого, который еще никогда не танцевал ничего серьезного дуэтом в спектакле, очень сложно.

В «Щелкунчике» в обоих актах есть поддержка «свечка». Это когда партнерша разбегается и танцовщик должен выжать ее на вытянутые руки за бедра вверх и еще сделать так, чтобы балерина оказалась на высоте, наклонив корпус с перекрещенными руками вниз. А ноги-то наверх! Только Наташино отсутствие страха, сомнения в том, что я подниму, позволило мне все на премьере сделать. Да и в «Снежинках», в дуэте, было много работы. Наташе пришлось, танцуя со мной, еще меня и учить – как держать, где встать.

Меня спасала только идеальная координация. Если бы не это, мы там с ней в зале и умерли бы. И, конечно, во II акте – сложнейшее adagio: много вращений, поддержки, в том числе очень рискованные.

До сих пор, когда это adagio исполняет кто-то из моих учеников и должен быть большой «подъем», я закрываю глаза. Я знаю – вот, аккорд прозвучал, уже что-то должно было случиться, я один глаз открываю – как там, никто не валяется, все хорошо? Я боюсь смотреть эти вещи. Когда прихожу в цирк и начинаются воздушные гимнасты, я тоже сижу с закрытыми глазами.

Еще помню репетицию боя, где куклы, мыши и Щелкунчик участвуют. А в том составе кукол, как нарочно, подобрались исключительно мои «доброжелатели». Начинаем танцевать, а им все не нравится: то здесь я не так делаю, то там не так делаю. А в мышах ходили ребята пенсионного возраста, многие учились у Пестова. Им нахальство солистов надоело, вперед вышел Серёжа Смольцов, красавец, роста огромного, такой человек-скала, и говорит: «Еще раз что-то против Коли скажете – будете дело иметь с нами!» После чего дело пошло повеселей.

В выходной день перед премьерой мне дали сцену, открыли железный занавес. Николай Романович в зрительном зале, пришли Наташа и наш концертмейстер.

Тут надо сказать, что в том старом Большом театре концертмейстер имел огромное значение. Когда ты готовил спектакль и подходил к премьере, с тобой работал концертмейстер, который в этот момент и был твоим дирижером. Хочу подчеркнуть, что я попал в театр, который состоял исключительно из высокопрофессиональных людей. И если ты попадал на орбиту серьезно, то ты попадал на орбиту суперпрофессионалов и фантастической системы, где все работало на результат. Из тебя делали звезду, и из тебя делали звезду лучшие представители своей профессии.

Концертмейстером, который мне играл последнюю, перед премьерой, неделю, была И. К. Зайцева. Ведущий концертмейстер ГАБТа, заслуженная артистка, пианистка такого уровня, которая могла сесть в оркестр и блестяще исполнить любое произведение. Зайцева была концертирующим пианистом. В то время в Большом театре не было ни одного концертмейстера, не закончившего консерваторию.

Ирина Константиновна, помимо того, что играла, могла сделать какие-то пожелания. Сказать артисту, что вот здесь вступил неправильно, здесь дирижер не будет ждать, здесь будет переход… Она наравне с педагогом-репетитором отвечала за этот спектакль. Настолько серьезно все было. На премьере Ирина Константиновна сидела в зале, потом пришла, поздравила, сделала какие-то пожелания, за что-то похвалила, где-то сказала: «Колечка, здесь надо будет исправить…» Понимаете? Меня к этой роли готовили люди суперкласса.

27

Вокруг моего ввода в «Щелкунчик» было очень много шума. Театр. Слухами земля полнится. Старый Новый год! Пестов сидел в первом ряду. После спектакля Пётр Антонович подарил мне деда-мороза с колокольчиком и открытку. Когда хотел, он мог быть очень трогательным и даже нежным: «Поздравляю с первой премьерой в качестве премьера. Главный экзамен на право ведущего танцовщика успешно выдержан на самой престижной сцене мира – большая работа в Большом на большой сцене. Дед Мороз прозвонит всем об успехе. Диплом защищен с отличием. Теперь взять, удержать, расширить и принять тяжелый крест ведущей фигуры в деле. С Рождеством! С Новым годом! Он встречен так, как ни у кого. Канун Нового года встречен бокалом успеха».

Тогда я первый раз понял, как он любит нас – своих учеников, как безумно переживает, как он зависим от нашего успеха и как для него все это важно. Один из немногочисленных друзей Пестова как-то мне сказал: «Петька всю свою жизнь комплексовал, что он не премьер, хотя фанатично любил балет». Это на самом деле так. И потому всю свою любовь к профессии, всю свою энергию, весь свой комплекс нереализованности Пётр Антонович вложил в нас, своих учеников.

Я сейчас очень хорошо его понимаю, потому что каждый раз, когда мои ученики выходят на сцену, я танцую вместе с ними. Когда заканчивается спектакль, у меня такая потеря энергии, как будто я сам только что танцевал. Во время спектакля я то подпрыгиваю, то у меня схватывает спину. Я понимаю Пестова, который все время стоял в кулисе, бледнел, трясся, голосил, пытаясь таким образом нам помочь и поддержать.

…В Директорской ложе в вечер моей премьеры яблоку негде было упасть. Впереди всех с гордым видом, важно поглядывая на переполненный зрительный зал, сидела М. Т. Семёнова, Г. С. Уланова скромно ютилась в