Сентиментальное путешествие - Виктор Шкловский

А любителям синкретических эпитетов скажу:

«Горька мраморная лестница Дома ученых».

И горьки девять фунтов чешского сахара. И горек дым из щелей трубы моей печки. Дым разочарованья.

Но круче и горьче всего деревянные лестницы Берлина. А пишу я здесь на ломберном столе.

Помню, как раздавали паек в Урмии у Дегалинских ворот.

Громадная толпа курдов, почти голых, в лохмотьях и в полосатых половиках, накинутых на плечи (форма одежды, как известно, встречающаяся на Востоке), рвалась к хлебу.

Сбоку раздатчика стоял человек – или два, не помню, – с толстой нагайкой и умело умерял натиск толпы неспешными, но непрерывными тяжелыми ударами.

Когда русские ушли из Персии, оставив армян и айсор на произвол судьбы…

У судьбы же нет произвола, например, если человека не кормить, то у него одна судьба – умереть.

Русские ушли из Персии.

Айсоры защищались с героизмом волка, кусающего автомобиль за фары.

Когда же турки их окружили, они прорвали кольцо и побежали всем народом к англичанам в багдадскую землю.

Шли горами, и падали лошади, и падали вьюки, и бросали детей.

Как известно, брошенные дети не редкость на Востоке.

Кому известно?

Не знаю, кто собирает известия на Востоке.

А у судьбы нет произвола – брошенные дети умирают.

Тогда доктор Шед сел на свой четырехколесный шарабан и поехал вслед бегущему народу.

Хотя что может сделать один человек?

Айсоры шли горами.

В этих горах нет дорог, а вся земля покрыта камнями, как будто прошел каменный дождь.

Лошадь на этих камнях за сто верст истирает подковы.

Когда в 1918-м, голодом меченном году, зимой умирали люди среди обоев, покрытых ледяными кристаллами, то труп брали и хоронили с великим трудом.

Плакали по умершим только весной.

Весна же пришла, как всегда: с сиренью и белыми ночами.

Плакали по умершим только весной, потому что зимой очень холодно. Айсоры заплакали по своим детям уже у Ниневии, тогда, когда почва под их ногами сровнялась и смягчилась. Горько плакали весной в Петербурге. Горько еще заплачет когда-нибудь оттаявшая Россия.

Вышла ссора между горными айсорами и урмийскими.

До этого они не враждовали.

Так иногда в 1918-м, голодом меченном году, среди обоев, притертых льдом к стенам, люди спали вместе, потому что так теплей. Было так холодно, что они даже не ненавидели друг друга.

До весны.

Урмийские айсоры хотели идти назад отомстить за разоренные места и зарезать Синко-убийцу.

Бросая детей, они знали, что Синко идет сзади. У горных же уже перекипело сердце, и слишком устали они, чтобы идти через горы в третий раз.

У Ниневии они были почти дома.

Турок уже не было.

Дрались с одними курдами.

Для айсоров персы – как масло для ножа.

Урмийские айсоры шли быстро.

Синко бежал в Тавриз.

Айсоры обложили Тавриз.

Тавриз большой город, в нем очень много дверей в глиняных стенах улиц.

Персидские города считаются не на количество жителей, а на число дверей. Двери низенькие, с деревянными запорами, а что за ними, неизвестно. Айсоры узнали бы, хотя они и сломали бы двери не из любопытства.

Тогда доктор Шед сел на правую сторону передней скамейки своего шарабана.

Черного шарабана с желтыми колесами. Доктор Шед в черном сюртуке, с седыми волосами проехал сквозь войско айсоров в город Тавриз.

Доктор Шед вывел навстречу войску с ободранными ногами и сердцем – не одни только железные подковы лошадей стирают каменные горы – три тысячи пятьсот детей, подобранных им тогда, когда он поехал вслед бегущему народу.

Доктор Шед отдал детей отцам и сам взял Синко рукой за руку, посадил его рядом с собой на переднюю скамейку прямоугольного шарабана и увез судить в Багдад к англичанам.

Никто не преградил дорогу Шеду.

Нет, не нужно было мне писать этого. Я согрел свое сердце. Оно – болит.

Жаль мне Россию. Кто научит русских вьючить на верблюдов полосатые вьюки и связывать шерстяными веревками длинные змеи караванов, которые пойдут через опустелые поля Поволжья.

Доктор Шед, я человек с Востока, потому что идет Восток от Пскова, а раньше от Вержболова, и идет Восток, как и прежде, от русской границы до трех океанов.

Доктор Шед! Горьки лестницы изгнания. Доктор Шед! Пестрой крысой прошел я дорогу от Ушнуэ до Петербурга с бегущими солдатами; я прошел дорогу от Жмеринки до Петербурга в голой толпе пленных, идущих из Германии.

С нами шел вагон с гробами, и на гробах было написано смоляной скорописью: «Гробы обратно».

А сейчас живу среди эмигрантов и сам обращаюсь в тень среди теней.

Горек в Берлине шницель по-венски.

Я прожил в Петербурге с 1918-го по 1922-й.

Именем вашим, и именем доктора Горбенко, который не позволил народу убить раненых греков в Херсоне, и безымянным именем шофера, просящего меня прийти спасать станки, я кончаю эту книгу.