Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры - Йозеф Томан

Мигель грозно посмотрел на слугу.

- Молчу, молчу, - осекся тот. - Пойду за музыкантами, коли вам угодно веселиться...

- Веселиться... - глухо повторяет Мигель, и голос его поглощает бархат портьер.

* * *

Донья Херонима, дыша хрипло, как все тяжело больные, добрела до распятия и сложила исхудавшие руки.

- Господи всемилостивейший, не жалей меня, не жалей жизни моей, призови меня к себе, но не покинь сына моего! Останови шаг его, стремящийся к безднам греха! Просвети мысль его, проясни душу, положи сиянье свое на его сердце! Из тьмы, о господи, выведи его на солнечный свет милости твоей! Спаси душу его, спаси его душу!

Коварный недуг подрывает здоровье Херонимы. Кожа лица сморщилась и приобрела землистый оттенок, щеки ввалились. Тишина запустения окутала замок и двор.

Дряхлая Рухела, переползая от человека к человеку, шепотом, с глазами, полными ужаса, рассказывает, что видела в полночь, во сне, как над Маньярой парит ангел смерти.

* * *

Заботы сморщили лицо города.

Что ни ночь - то какое-нибудь безобразие, что ни день - злая весть: опять дон Мигель де Маньяра...

Севилья была бы счастлива избавиться от Мигеля каким угодно способом. Горожане, сдвинув головы, шепчутся, точно так же, как дворяне и вельможи власти светские и духовные.

На языке у всех храбрость, а сердца дрожат в страхе.

Нет, нет, никто не осмеливается выступить против него, никто не положит предела его преступлениям, даже святая инквизиция отступает перед ним, боится. Человек, пропитанный пороком, как губка водой, держит город в своей власти.

А на улицах поют:

Твой, де Молина, Бурладор теперь почти святой.

Должно быть, ты писал его подкрашенной водой.

Севилья на крутом вине замешана была

Жуана нового - тебе на зависть родила.

За ночь трех женщин обольщает,

Невесту в шлюху превращает...

Жуана мерзкого - в тюрьму!

Пошли, господь, ему чуму!

И святая инквизиция плотно закрывает окна, чтоб не слышать этих песенок, и дипломатически молчит.

Народ хмурится, сжимает кулаки и тоже ничего не предпринимает. Воля его проявляется только в набожных пожеланиях и вере:

- Ничего, десница божия достанет его и покарает!

Мигель летит на коне в деревню Эспирито-Санто, но около Кории-дель-Рио дорогу ему преграждает мост, подмытый полой водой.

Крестьяне столпились около моста, бьются об заклад - до скольких успеешь досчитать, пока мост рухнет.

- Не въезжайте на мост! - кричат Мигелю. - Того и гляди, обвалится! Смотрите - уже обе опоры накренились!

- С дороги! - угрюмо приказывает Мигель.

- Нельзя, сеньор! - кричит староста. - Не берусь я отвечать за вашу жизнь! Не въезжайте на мост!

Но не успели люди оглянуться, как Мигель стиснул коленями коня и галопом выскакал на мост. Он чувствует, как шатается настил, искры сыплются из-под копыт, и, промчавшись с бешеной скоростью, выносится на тот берег.

В то же мгновение треснули своды, и каменный мост с грохотом обрушился в бушующие волны.

Люди не сразу пришли в себя от ужаса, но вот закрылись разинутые рты, и прорывается изумление:

- Кто это был?

- Либо святой, либо сам дьявол...

- Нет, это Маньяра, я узнал его!

- Ну да, сам дон Жуан!

- Ооо! Дьявол!

Изумление возрастает.

- Видали? Чудо!

- Смерть отвергает его...

- Город боится его, церковь боится, инквизиция в страхе перед негодяем...

- Сам бог его опасается!

Пауза - и рассудительный голос:

- Нет, бог бережет его.

А за конем и всадником, который мчится к своей злокозненной цели, долго стоят в воздухе тучи пыли, и люди осеняют себя крестным знамением, словно увидели дьявола.

* * *

В гостиной, у пурпурной занавеси, стоит Мария. Лицо, просветленное страданием, светится любовью и нежностью.

- Простите, дон Мигель, что я пришла к вам, - тихо говорит она входящему.

Мигель, приблизившись, равнодушно смотрит в ее сияющие глаза.

- Я непрестанно думала о вас все те годы, что вы провели на чужбине. И со времени вашего возвращения внимательно наблюдаю за вашей жизнью...

Он нахмурился:

- Следите за мной, Мария?

- О нет, наблюдаю с любовью - и со страхом. Поверьте мне, прошу. Не опасайтесь, я не стану упрекать вас за прошлое. Что было - было самым прекрасным в моей жизни.

Мигель поражен нежностью ее тона. Какою сладостью дышит это существо! Как могло случиться, что я прошел мимо, держал ее в объятиях и ничего не понял?

- Говорите же, Мария! - мягко просит он.

- Я люблю вас, Мигель. Все так же верно и преданно, как прежде.

Девять лет. Девять долгих лет! Возможно ли?

- Я не собираюсь обременять вас, выпрашивая любовь. Мне довольно моей любви к вам. Я буду счастлива ею до конца дней.

Девять долгих лет собачьей преданности.

- Мария, - говорит Мигель, и голос его вибрирует от глубокого волнения. - Вы пришли сказать мне о своей любви в то самое время, когда вся Севилья беснуется от ненависти ко мне?

- Да, Мигель.

- Но почему? Что заставило вас прийти и сказать мне это?

- Я боялась, что вы несчастны, - шепчет девушка. - Хотела хоть немножко порадовать вас... помочь...

Пот выступил на висках Мигеля, он склонил голову. Вот - человеческое. Простое, искреннее, прекрасное. Вот - любовь, о которой он мечтал годы.

Подняв голову, прочитал на лице ее такую жаркую любовь, что затрепетал.

До чего же я нищ рядом с нею! Как завидую ей за это богатство и постоянство чувства! Как я посрамлен ее страстью...

Мария поняла движение его души, и слезы выступили у нее на глазах. В эту минуту она прекрасна.

- У тебя красивые глаза, когда ты плачешь, - пробормотал Мигель и, протянув руки, привлек ее в свои объятия.

И внезапно, порывисто, прижался губами к ее губам.

Да! Поцелую ее - и в меня перельется пламя ее любви: наконец-то я стану счастлив!

Но он прервал поцелуй, отстранился.

Холод, мороз, мрак вдруг наполнили грудь. Поцелуй оставил его равнодушным и пустым, как прежде. Нет для него счастья.

Зависть сдавила сердце - оттого, что сам он не способен на такую любовь, как она. Он ощущает нищету своего сердца рядом с этой чистой и ясной женщиной и хрипит от ярости и ненависти:

- Хотите до конца моих дней играть роль моего ангела-хранителя? Я не нуждаюсь в этом, Мария! Я не хочу вас!

Он зашагал по комнате, он упрямо смотрит себе под ноги и даже не заметил, как Мария молча ушла.

- Не умею любить, как вы! - яростно срываются слова. - Я смеюсь над вашей верностью. Не желаю, чтоб меня опутывали сетями нежности, чтоб за мной ухаживали, как за больным, обкладывали меня компрессами улыбок этой вашей несокрушимой любви - ненавижу, презираю... Нет, нет! - Он вдруг сломился, голос зазвенел болью. - Я лгу, это не так, я завидую вам, Мария...

Тут только заметил он, что Мария ушла, и он говорит в пустоту.

* * *

Толпы подданных дивятся - до чего доходит надменность господ. Сколько зла может натворить человек, если у него мешки золота, сотни тысяч подвластных душ и - скука от безделья. Нагружая суда Маньяры или снимая урожай с олив и с кукурузных полей в маньярских латифундиях, люди с отвращением произносят имя своего господина.

Зато приятно нарушена скука скудеющих феодалов.

От Памплоны до Малаги в патио дворянских домов, у каминов благородных идальго перебирают каждое событие в жизни Мигеля. Вслух осуждают, в душе восхищаются.

Вот человек, который снял маску экзальтированного благочестия.

Вот человек, который делает, что хочет, для кого ничего не значит женская честь, человеческая жизнь и законы, данные нам королями и властителями церкви.

Гордость Мигеля не позволяет ему скрывать свою порочность, и явным становится зло, которое он сеет, и свободнее становятся нравы города.

Молодые франты во всем стремятся подражать Маньяре. Они открыто похваляются своими успехами, заключают пари на благосклонность девиц, выставляют напоказ свою испорченность, бахвалятся целыми списками обольщенных женщин и обманутых мужей.

Вспыльчивые, воинственные петушки ищут случая окровавить свои шпаги. Они одеваются, как Мигель, подражают его походке, угрюмому выражению лица, манере говорить. Они перестают ходить в церковь и насмехаются над родителями, над богом, надо всем, что прежде почиталось возвышенным.

Они ищут ссор и поединков и - с оглядкой - заставляют себя богохульствовать.

А Мигель, властитель половины Андалузии, грешит мыслью, духом и телом, безнадежно погруженный в видения своего перевозбужденного воображения.

Агасфер мечты, которая не осуществилась, но посеяла в нем ненависть ко всему доброму, ко всему, что мирно живет под своим солнцем. В душу его ворвалось порочное коварство, и оно становится беснующейся сущностью зла. Заколдованный круг, из которого не может вырваться Мигель.

* * *

"Любовь монахини, горящая пакля и поцелуй проститутки - одинаково опасны", - гласит испанская пословица.