MCM - Алессандро Надзари

К счастью или сожалению, для себя и Генри он не придумал ничего лучше, чем Гамбеттой вознестись над бедами. Быть может, новый взгляд на город вернёт Энрико голос, откроет новые перспективы, он найдёт выход из неприятной ситуации со срывом цикла статей. Мартин мог вернуть его к жизни и Латинским кварталом, бесстыдно навязать «Прокоп», но отказался от затеи ввиду неудобных вопросов, которые кто-нибудь фамильярно задаст, и душной, спёртой, кислой атмосферы межсезонья, увеличивавшей подобную вероятность. Более того, Мартин чувствовал, что Энрико обязательно найдёт что-нибудь любопытное.

«Всё время мы за Солнцем шли, давай взлетим теням навстречу!» — с утра пораньше растолкал он друга и полтора часа спустя вёл через вход № 12, сбоку от Альмского моста. В программе дня было воистину кругосветное путешествие, а в случае с «Древним городом» — ещё и машиновременное. И повезло же: они успели на борт первого утреннего дирижабельного рейса. Впрочем, не успеть было не трудно: экипаж ориентировался не на график, а на загруженность пассажирами — в этот час редкими, но весьма энергично настроенными.

В последний момент перед отлётом в гондолу юркнула девушка, которую пыталась откликнуть так и не решившаяся взойти на борт и державшая дистанцию женщина неопределённого возраста: «Элиза! Элиза Леонтина! Немедленно сойди, иначе — скандал!» Но на это девушка лишь помахала спутнице — не столько рукой, сколько билетом в ней — и поправила завивающиеся локоны, наконец-то соизволив дать комментарий остальным пассажирам: «Простите, мадам и месьё. Не знаю никакую Элизу. Если угодно, зовите меня Раймонда».

Да, им открылась панорама под стать Венеции канала. В вышине они видали, как из горизонта дали на Сены воды и на крыши серы наносили позолоту дуновеньем злобным… Мартин остановил себя, когда понял, что ритм незаметно для него — и за него — устанавливал тихий такт двигателей дирижабля, в этот момент определённо набиравших обороты, чтобы живо подставить восходившему Солнцу и другой борт судна. Утренний маршрут пролегал своеобразной змейкой, скрипичным ключом с астрономической кульминацией, доступной лишь в редкие дни, подобные этому. Где-то без двадцати минут десять рулевой дирижабля взял курс на 15° восточнее зюйда, а капитан отдал приказ «стоп-машина».

Судно не ушло в дрейф, оно будто попало в область-карман взаиморавного гравитационного притяжения обоих небесных светил, в эти минуты проплывавших по одному азимуту, касавшихся одной и той же небесной струны, певших в одной тональности — бывших контрапунктами, что беззвучно рвали стихийные тверди, разверзавших едва ли ощущаемую бездну, вскрывавших разлом, из которого родятся хтонические сущности. Иль те монстры уже выпущены? Не их ли порожденья, не от смешенья ль дня и ночи гекатонхейры в залах поля Марса?

Мартин вновь увлёкся — всё то жужжание, в целом мерное, но иногда спотыкающееся. Романтические виды — занятие увлекательное, но отчего бы не успеть продать его дважды? Такой же симметрии уже не достичь, но ещё было возможно, инвертировав маршрут, вновь бросить в небе якорь и по борту посвятить светилам. Казалось, ещё возможно было как-то месяца полоску тонкую срифмовать с реки изгибом, Нут достойным, на ряби коей звёзды Солнца злато подменяет.

Позолота, которую несут на рассвете Эвр с Нотосом, Субсоланус с Австром… Несчастливые для Средиземноморья анемои. Быть может, на континенте они лишь обеспечивают перекрёстное опыление? Кто знает, не пыльцой ли Вены золотят сей град? Не ей ли подпитывают и насыщают палитру? Отчего Двадцать округов столь прожорливы на источники света? И не в ответе ли на этот вопрос, а не пóступи — да что там, стремительном аллюре — прогресса состоит объяснение общего курса Выставки на электрификацию?

Ах, если бы только Мартин мог завязать на сей счёт беседу с Энрико, ум которого, похоже, не удалось расшевелить. Быть может, стоит добавить ветра в лицо? «Энрико, скорее на автоматизированный тротуар! Посторонись, кто-то отчаянный на бицикле! Нет? Не впечатлило?» Ну, что же, придётся сойти. Одно что практически до моста Александра ІІІ добрались. Теперь можно было самым удобным образом делать обход Набережной наций.

И сравнение с каналами Венеции отнюдь не лишнее. Итальянский павильон, предваряющий вереницу остальных, был исполнен в венецианском духе, не бывшем нативным для Италии, по многим причинам ей чуждым, выставлявшим всё лучшее напоказ и оставлявшим место для несоответствия экстерьера и интерьера, но наследовавшем восточноимперской традиции, Византии. Он был воздушен и мягок, он был проницаем. Он был местом схождения и расхождения путей. Не придавливал, но притягивал. Он задавал настроение, но не указывал. Нежнейшая готика с данью уважения водной стихии.

Мартин был готов расстроиться, даже оскорбиться, если бы Испания не выставила и свой павильон подобием Альгамбры — будто поднятого с морского дна коралла. И она его не разочаровала: сделала посвящение Севилье и её Хиральде. Любопытно, есть внутри бронзовая статуя и пандус для благородных донов Кихота и Жуана? Впрочем, Мартин готов был закатить скандальчик, выбери Мадрид что угодно тяжеловесное и угрюмое, подобно венгерской половине проекта Франца Иосифа І, уже с воздуха не оставлявшей никаких иллюзий относительно своей сути.

Или вот как Османская империя: ни туда, ни сюда. Казалось бы, вот галереи и портики нижних ярусов, продолжение задаваемой павильоном Италии лёгкости — и, между нами, ложной открытости, в которой было что-то от духа коммерции и присказки «деньги любят тишину», такое ненавязчивое разделение полагавшегося общим пространства на маленькие ситуативно-спекулятивные частные, — а завершается какими-то чуть ли не бойницами, которые даже за римские окна не принять, и грубым, угловатым, сплющенным навершием, причём чем дальше от набережной, тем более отталкивающ его вид, — и, конечно же, куполами.

Не выполняли ли купола роль навигационную строго в морском смысле? Не были ли своего рода буями? А то вот и павильон Соединённых Штатов — однокупольный. Увенчанный золотой клеткой демократии, котлом народов, что придерживает сверху символ нации. И на всякий случай с каждой из сторон света можно найти ещё по одной стимфалийской птице. И вид их отчего-то всклокоченный. Где те тимпаны, что заставили их взметнуться и принять угрожающую стойку? И какую мелодию ими отбили, что привлекла стольких людей, готовых толпиться у входа? Нюх Энрико обострился. Толпа шепталась о ночном нападении на павильон.

— Пресса! Соблаговолите пропустить!

— Вот вашего брата, уж позвольте, ни в коем разе, — прочертил волшебной палочкой защитную руну перед собой полицейский в оцеплении.

— Моего брата определённо стоит. Поверьте, лучше подкрепить фактами и свидетельствами меня, чем моих нечестивых — если не сказать, что нечистоплотных — коллег из желтушных изданий, которые здесь уже наверняка побывали и, в погоне за сенсацией, настрочили невесть что.

— Все вы так говорите.

— Господа, ну право слово, нашли тоже секрет Полишинеля, — вмешался с края толпы некий офицер в русской форме, не слишком заботившийся об акценте. — Господ журналистов вы, быть может, и прогоните, да только, во-первых, месьё прав — свинья свой трюфель всё равно отыщет, а грифы, вне сомнения, уже кружат и гложут, во-вторых, вы переоцениваете выдержку и кротость языка ночной смены и разнорабочих, приводящих территорию в порядок перед открытием.

— И что ж вы тогда здесь, коль вам всё известно, изволите делать?

— Как и все — ждём, когда наконец-то дадут воочию убедиться в дикости налёта, естественно. Чем не часть представления, чем не часть истории Соединённых Штатов?

— Простите, — повернулся к офицеру Энрико, — «часть истории»?

— Да будет вам известно, — ледоколом он проредил торос зевак и доверительно понизил голос, — что сколь бы яростным ни казался налёт, он отнюдь не был спонтанным. Это не простой акт вандализма, хотя по натуре и решительно дикарский. Имейте же в виду: разнесли исключительно стенды и стащили исключительно экспонаты, посвящённые истории североамериканских индейцев. Будто хотели присвоить все эти перья и топорики себе. В их распоряжении была экзотика всего Трокадеро, но нет — их удовлетворил лишь необузданный нрав Дикого Запада. И конечно, конечно, я в курсе, что индейские племена обитают в краю Великих озёр. Будь они способны своровать статую шамана в Гранд-Пале — наверняка б и её прихватили.

— И что же им помешало?

— Помимо того, что они могли о ней и не знать ввиду необразованности и соответственного этому отсутствия интереса к сокровищницам на авеню Николая ІІ? Позволю предположить, что как численность, так и путь их проникновения. Впрочем, должен признать, что про статую ввернул я совершенно зря.