Артур Конан Дойл - Джон Карр

«Придерживайтесь фактов и не сочиняйте небылиц! Писать грошовые побасенки вам больше подходит».

«Бога ради, не надо превращать в спорт оправдание убийства 12 тысяч детей в лагерях. Истина дороже и ваших денег, и вашего спорта».

«Вы напоминаете мне джентльмена, о котором Шеридан сказал, что он черпает факты из своего воображения, а свои фантазии — из памяти».

Это три почтовые открытки из целого вороха ежедневной почты, приходившей после появления в середине января 1902 года книжки «Война в Южной Африке: ее причины и ведение». Но подобные отзывы, обычно анонимные, составляли не больше сотой доли процента в общем потоке благодарностей: «Слава Богу, нашелся хоть кто-то, чтобы сказать слово в нашу защиту».

«Война…», ценой всего в шесть пенсов, разошлась большим тиражом за несколько недель, и не только в Англии, но и в Соединенных Штатах и Канаде. Но гораздо важнее была проблема перевода на другие языки. С этой целью был создан добровольный фонд пожертвований в «Банке столицы и графств», который, кстати, вовсе не был выдумкой только для Шерлока Холмса, как считают многие, а вполне реальным заведением, которым пользовался и сам Конан Дойл. И те, кто писал благодарные письма, делали пожертвования от 500 фунтов ст., как некий «Верный британец?», до почтовых переводов в полкроны или в шиллинг.

Что касается «Верного британца», то управляющий одним филиалом банка по этому поводу писал:

«Позвольте уведомить Вас, что сумма в 500 ф. ст. была вчера внесена на счет Фонда военной книги неизвестным, не пожелавшим назвать свое имя».

Воображение охотно рисует картину, словно взятую со страниц «Новых сказок Шехерезады» Стивенсона, как таинственный незнакомец в маске, прижав палец к губам, под плотным покровом тумана выныривает из экипажа и снимает маску, лишь оказавшись перед управляющим банка. В действительности же, таким способом министерство иностранных дел представляло интересы короля Эдуарда VII. Другими крупными пожертвователями в большом списке вкладчиков были лорд Розбери и А. Г. Харман — по 50 ф. ст.; такую же сумму внес некий А. Конан Дойл. Но так или иначе — фонд рос.

Книга «Война: ее причины и ведение» ни в коей мере не пыталась обелить свою сторону. И в этом была ее главная сила. Объем книги едва ли позволял считать ее памфлетом, как все, включая автора, ее называли: в ней было 60 тысяч слов. И если существовал какой-нибудь факт, который истолковывался превратно, автор немедленно его приводил. Так, признавая необходимость создания «полосы отчуждения», он настаивал на том, что всякий фермерский дом, уничтоженный с этой целью, должен быть восстановлен, а врагу выплачена компенсация.

Но обвинения в зверствах, грабеже, насилии были грубой ложью. И тут автор не вступает в пустые споры. Аргументами ему служат свидетельства очевидцев: бурских солдат и бурских женщин, бурских военачальников, бурских судей, бурских священников, американского военного атташе, французского военного атташе, австрийского генерала Хюбнера и главы голландской реформаторской церкви в Претории.

«Кому же нам верить? — спрашивает автор. — Нашим врагам непосредственно с места действия или журналистам в Лондоне?»

А какова же правда о концентрационных лагерях? Британские власти, решив взять в плен бурских женщин и детей, потому что ничего другого не оставалось, вынуждены были кормить их и заботиться о них. Разве их держали заложниками?

«Имею честь сообщить Вам, — писал лорд Китченер в ответ на бешеные протесты Шалка Бюргера, — что все находящиеся в наших лагерях женщины и дети, которые пожелают уйти, будут переданы на попечение Вашей чести, и я буду счастлив узнать, желаете ли Вы, чтобы они были Вам переданы».

Это предложение не было принято. Бурские «коммандо» не выразили желания принять этих женщин и детей — они были рады избавиться от ответственности за них. «Голодный» паек в лагерях (согласно пробурским, а не английским данным) состоял из ежедневной порции в полфунта мяса, ¾ фунта муки, полфунта картофеля, двух унций сахара, двух унций кофе на человека; детям до шести лет выдавалась кварта молока.

И вновь автор выстраивает факты в боевом порядке. Никто не отрицает ужасающего распространения заболеваний или высокого уровня детской смертности. Но заболевания эти были не тиф и не дифтерит как результат дурных санитарных условий — это были корь, ветрянка, коклюш. Матери с плачем прижимали к себе детей и не давали докторам или сестрам милосердия поместить их в изолятор. И болезнь, молниеносно распространяясь по палаткам, вскоре охватывала весь лагерь.

И еще об одном забыли упомянуть стиды: с начала войны в точно таких же условиях содержались английские беженцы из Иоганнесбурга.

В такую внешне бесстрастную форму тщательного подбора фактов вылилось все негодование автора. Двадцать тысяч экземпляров переведенной книги разошлось в Германии. Двадцать тысяч во Франции. Она достигла и Голландии, России, Венгрии, Швеции, Португалии, Италии, Испании, Румынии; даже на родине был сделан специальный перевод на валлийский. А для норвежского издания часть текста пришлось передать с помощью гелиографа, ибо из-за снежных бурь всякое иное сообщение с Осло было прервано. Зарубежный переводчик или издатель навлекал на свою голову попреки, а то и хуже; порой приходилось биться в тесных цензурных тисках, но у всеми поносимой Британии находились и свои друзья.

Полноте, да не задумал ли он сражаться с ветряными мельницами? «Мы не питали иллюзий, — писал Конан Дойл впоследствии в „Таймс“. — Мы не ждали полного обращения. Но можно быть уверенным, что теперь никто не сможет отговориться неведением».

Если это и была битва с ветряками — то он их сокрушил. И, продолжая сравнение, можно сказать, что жернова многих и очень многих из них, гораздо более, чем он мог надеяться, перестали молоть муку для президента Крюгера. Другие, по примеру влиятельных журналов, до той поры настроенных против Британии, замедлили свое вращение. И когда Г. А. Гвинн сказал, что его труд можно приравнять к успешным боевым действиям какого-нибудь генерала, это были не пустые слова. То же повторяли и Джозеф Чемберлен, и лорд Розбери. Большая часть английских газет, как и его корреспонденты, высказывала благодарность за то, что он вступился за справедливость. Но были и такие, что, в общем одобряя его патриотический труд, опасались, как бы достоинство Великобритании не пострадало от такого заступничества.

Именно с такой позицией: с заносчивым снобизмом, с безразличием англичан к мнению других — всю свою жизнь боролся Конан Дойл. И об этом нельзя забывать, подсчитывая его заслуги перед нацией.