Затаив дыхание - Адам Торп

— Какая ты симпатичная, пахучая, — обронил Джек, ловя исходящий от нее запах пота, чуть приправленный смрадом горелой бумаги, привезенным из центра города.

Пока Милли с трудом открывала закругленную дверцу душевой кабины, он не сводил глаз с ее ягодиц. На самом деле женские ягодицы всегда больше, чем кажутся в одежде, думал он, пытаясь припомнить какую-нибудь музыкальную пьесу, посвященную женским ягодицам. Не вспомнил ни единой и привольно, по-хозяйски разлегся на кровати.

— Господи, хорошо-то как! — воскликнула Милли, стоя под холодным душем. Она уверяет, что холодные обливания продлевают жизнь.

Джек представил себе, как студеная вода затекает в теплые впадинки, каплями повисает на пушистых прелестях жены, и подумал, что все могло бы сложиться куда хуже. У него вдруг возникло ощущение, которое не раз описывала Милли, — когда ты пытаешься вообразить себя совсем другим человеком и не можешь осознать всю глубину подобного несчастья.

Опершись на локоть, он приподнялся и сквозь открытую дверь наблюдал, как Милли растирается полотенцем. Кожа у нее даже зимой выглядит загорелой. Возможно, этим удивительным свойством, как и чуть раскосыми глазами, она обязана не столько поездкам на морские курорты, сколько своему прапрадеду с материнской стороны, который долго жил в Бирме. Не исключено, что на одну восьмую или на одну шестнадцатую Милли — бирманка, ведь ее прапрадед женился на бирманской принцессе — во всяком случае, если верить семейному преданию.

Похоже на то.

Джеку очень нравится смотреть, как жена одевается и раздевается — будто позирует Дега, Боннару и другим гениям, прославлявшим женское тело. Милли ни разу даже словом об этом не обмолвилась, но Джек знал: ей льстит, что он не сводит с нее глаз. Она даже чуточку рисуется, делая вид, что не замечает, как он разглядывает ее груди, пока она натягивает на них новый лифчик и одновременно подробнейшим образом описывает какие-то затруднения с источниками быстро возобновляемой энергии. Джеку, как всегда, очень хотелось, чтобы в процессе раздевания-одевания она одарила его своей ослепительной улыбкой, но для этого не было реального повода. Груди у нее по-прежнему очень крепкие, тени под ними кажутся почти черными. Она стоит перед ним в лифчике, но без трусов. Лифчик приподнял и соблазнительно сблизил груди. Вот бы эта ложбинка была единственным вариантом размежевания и раскола в нашем мире!..

— А ты не хочешь переодеться?

— Да-да, иду.

Джек натянул белые брюки и летнюю рубашку, в которой он будет выглядеть моложаво, но не слишком легкомысленно в глазах Роджера Гроув-Кэри, приверженца старомодных галстуков. Спальню заполнил аромат духов с чуть заметным яблочным оттенком. Милли, все еще полуголая, надевала серьги — ячменные колоски из белого золота. Джек охотно плюнул бы на супругов Гроув-Кэри с их званым ужином и прижался бы к телу жены… Ничего, отсроченные удовольствия становятся только слаще.

Гроув-Кэри жили всего в пятнадцати минутах ходьбы от Миддлтонов, но, боясь опоздать, они поехали на машине, и Милли, как заведенная, каялась в загрязнении окружающей среды. По дороге Джек дал себе слово, что не будет пить лишнего и вступать в долгие оживленные споры, чтобы сохранить силы и азарт для ночных любовных игр. Но тут же вспомнил, что секс теперь под запретом: позавчера, как раз после того как они отпраздновали двенадцатилетие своего супружества, Милли что-то такое почувствовала и решила, что лучше им, от греха подальше, проявить воздержание. Джек тогда сильно огорчился, а позже его огорчение переросло в раздражительность.

Дом Роджера Гроув-Кэри, типичный для Белсайз-Парка[79] дворец с белыми колоннами по фасаду, находился ближе к району Свисс-коттедж. Джек поддерживал отношения с Роджером только из уважения к бывшему учителю, что Роджера больно задевало; правда, с тех пор как он женился на миниатюрной флейтистке, одной из своих аспиранток, обиду сменило чувство самодовольства. Перед флейтисткой открывалась прекрасная карьера, но маленькая итальянка поставила на ней крест, предпочтя родить Роджеру новый выводок детей; отпрыски от первого брака, по его собственным словам, оказались «такими же никчемными, как их мамаша». Едва в Англии появились хиппи, миссис Гроув-Кэри номер один немедленно примкнула к ним и впоследствии стала образчиком этой культуры: изготовляла бижутерию из расплющенных молотком бутылочных крышечек, а потом, в сорок пять лет, сбежала в Нью-Йорк с подружкой старшего сына. Как положено бывшему ученику, Джек поддакивал учителю, охал и хмыкал, но жалел его детей и сочувствовал им. На выпускных экзаменах у его дочери случился серьезный нервный срыв, но Джек ее не винил. На Роджера Гроув-Кэри, с его репутацией беспринципного соблазнителя, косо смотрели даже в мире музыкантов-профессионалов, отнюдь не чуждом страстей.

Роджер приготовил барбекю, как он выразился, «на готовых углях»: в саду стоял алюминиевый поддон с топливом, оставалось только поднести спичку. Джек видел, что Милли ужаснуло очередное проявление человеческого вероломства и пренебрежения к окружающей среде, но Роджер так радовался этому оригинальному изобретению, что она ничего не сказала. К тому же он опять выразил восхищение ее прекрасными глазами, сравнив их с янтарными омутами.

— Боже, какая же вы юная худышка! — упорно не выпуская ее плеча, воскликнул он после приветственного поцелуя (неизменно слюнявого).

Такой комплимент не мог Милли не понравиться.

Роджер держал наготове спрей с воспламеняющейся жидкостью, на случай если спичка не сработает; время от времени он прыскал в поддон просто так, для удовольствия, а может быть, чтобы еще больше шокировать Милли. Может, он страдает пироманией, подумал Джек, глядя на буйное пламя.

— Я слышал, один человек с такой игрушкой сгорел дотла, — заметил он.

— Так ему и надо, — отозвалась Милли. — Это же наносит прямой урон окружающей среде.

— Каким образом? — поинтересовался Роджер, обращаясь к Джеку; упрек Милли он пропустил мимо ушей.

— Струя вспыхнула разом, до самой бутылки, которую он держал в руке. Как вы сейчас держите. При каждом впрыске струя горючей жидкости напрямую связывает вас с огнем.

Роджер снова сжал флакон и вызывающе ухмыльнулся:

— Адская пуповина.

На сей раз Роджер, отрастивший уже изрядный животик, облачился в майку с надписью: «Я видел Эйнштейна, осьминога, играющего в футбол», которая лишь подчеркивала его погрузневшую фигуру. Прежде, сколько помнил Джек, он носил исключительно рубашки с галстуком. Клаудия ушла в дом укладывать Рикко. Из окон верхнего этажа доносились приглушенные вопли.