Дорога. Губка - Мари-Луиза Омон

— Вы не видели моего мужа?

— Мсье Кревкёр, несомненно, жив и здоров. «Робот» попал в бакалейную лавку, ту, что держит мать малышки Лили, а Тирифаи живут от нее еще дальше, чем вы. Примерно в два раза дальше.

У мамы растерянный вид. Видимо, как я теперь понимаю, она не ожидала, что кассирша так хорошо осведомлена о привычках отца.

— Тогда почему его до сих пор нет? Если с ним ничего не случилось, ему давно пора быть дома.

Эту реплику Леопольдина обходит молчанием и в ответ предлагает свою помощь.

— Что вы, что вы, я справлюсь, — говорит мама, — тут нужно немного прибрать, и подвал будет как новенький.

Американец, который, как видно, решил, что мы с мамой живем одни, предлагает отвести нас на сборный пункт для беженцев.

— Спасибо, мой муж должен вернуться с минуты на минуту.

Американец уходит, и мама наконец спохватывается, что до сих пор не спросила Леопольдину о ее собственном доме.

— Стены целы. Подвал не пострадал. У нас нет слухового окна. Я как раз хотела вам сказать: мы можем вас приютить.

— Спасибо. Прежде всего я иду в кухню, надо все-таки поглядеть, что там. Может, вы зайдете, мадам Тьернесс?

— Хорошо, попробую зайти с улицы, мне все-таки хочется хоть немножко вам помочь.

Прежде чем идти в кухню, мама обнимает меня, словно тоже считает, что ей предстоит путешествие в какой-то иной мир.

— А тебе лучше остаться здесь, — советует она мне, что абсолютно излишне.

Из кухни доносятся до меня голоса обеих женщин.

— Такая красивая дверь, чугунная, ручной работы… — сокрушается Леопольдина, которая как будто расстроена еще больше, чем мама. — Это ведь надо, найти собственную дверь посреди улицы, какой ужас, господи боже мой, мадам Кревкёр, какой ужас! Надеюсь, дверь удастся починить. Я так привыкла видеть ее из моей кассы.

— Какая удача! — кричит мама. — Кухонные шкафы целы.

— О, но вот этот-то, застекленный, мадам Кревкёр. Боюсь, в вашем сахаре и шоколаде полным-полно стекла. Какое несчастье, господи боже мой, такие прекрасные продукты.

Заупокойный голос Леопольдины начинает звучать во здравие:

— А вот и вы, вот и вы! А мадам Кревкёр так волновалась из-за вас…

— Мой бедный Анри, — говорит мама спокойно, — ты, наверное, проголодался, а ужин-то еще не готов.

Отец вернулся, но вернулся не один.

8. Нож

К голосам мамы и Леопольдины присоединяется еще один женский голос, но это не голос Фанни. Более низкий, с ярко выраженным местным акцентом, глубокий и властный.

— Что ж, оставляю вас в семейном кругу, все хорошо, что хорошо кончается, — говорит Леопольдина.

— Ни в коем случае, — отзывается мама, — вы поужинаете с нами. И вы тоже, мадемуазель.

Чем больше мама волнуется, тем настойчивее она приглашает к столу, даже если понятия не имеет, чем кормить гостей. Когда отец влюбился во второй раз (событие, которое моя мать объясняет хроническим недоеданием, отвергая все другие мотивы), это привело маму в такое смятение, что в голове у нее все перемешалось. С одной стороны, она считает, что усиленное питание — лучшее средство от супружеской неверности, но одновременно, будучи человеком общительным, придерживается твердого, хотя и весьма спорного убеждения, что калорийность пищи возрастает пропорционально числу сидящих за столом.

Мадам Тьернесс решила остаться, я слышу ее огорченные восклицания:

— Надо же, все тарелки… и чашки… И стаканы, мадам Кревкёр, стаканы…

Я слышу, как она звякает по стеклу лезвием ножа.

— Все стаканы перебиты. Разлетелись на мелкие кусочки, а те, что не разлетелись, дребезжат и хрипят. Не знаю, найдется ли у вас теперь хоть один целый стакан, мадам Кревкёр.

— Надеюсь, мы будем ужинать в подвале, — вступает контральто. — Там все-таки не так опасно, а здесь по щиколотку битого стекла. Оно уже набилось мне в туфли.

— Надеюсь, вы не порезались? У меня есть йод в подвале.

— О, йод, — отвечает великолепное контральто, — не спасет моих чулок.

— Ваших чулок? — говорит Леопольдина. — А что они…

— Да, — говорит контральто с нарочитой скромностью, — это нейлоновые чулки.

— О-о, — почтительно восклицает Леопольдина, — говорят, из нейлона делают парашюты.

— Пожалуй, лучше вам всем спуститься в подвал и там подождать, пока я приготовлю ужин, — говорит мама.

— Нет, нет, я хочу вам помочь, — протестует Леопольдина.

На мгновение воцаряется тишина. Я жду, что сейчас раздастся голос отца или он появится в подвале собственной персоной в сопровождении контральто. Этого требуют законы театра, но отец, как ни странно, безмолвствует, и его общий с контральто выход в подвал задерживается. Леопольдина щебечет, маму я почти совсем не слышу. Мадам Тьернесс сокрушается, что стекло попало в продукты.

— Я думаю, — произносит важный голос, — что кофе и шоколад лучше выбросить, ну а с коробками сардин ничего не могло случиться.

Мама упорно защищает шоколад и кофе, уверяет, что стекло вовсе не опасно, ссылаясь при этом на своего отца, который якобы рассказывал ей, что в некоторых странах стекло преспокойно едят и это, как известно, никому не повредило. И она уверена, что, если бы Альфонс-Теодор Жакоб, ее бедный отец, мог утолить голод хотя бы битым стеклом, он благополучно доехал бы до границы.

— А тут какой-то жалкий осколок, да что там осколок, какая-то стеклянная пылинка, попала в превосходные продукты, и все их взять да выбросить? Ведь тут хватит, чтобы накормить полгорода, просто бессовестно и неприлично это выбрасывать.

Слезы подступают у меня к горлу, меня душит стыд за подлое отступничество.

Отец в конце концов объявляет о себе ударами молотка. Видимо, заколачивает окна в кухне. Работа у него, как всегда, спорится, но он делает все на скорую руку и поэтому постоянно занят переделкой.

Кто-то наконец толкает дверь подвала, появляется брюнетка, одетая во все желтое, и я тут же узнаю в ней Кармен. Увидев меня, она пятится назад.

— Боже мой, как вы меня напугали!

Я опускаю глаза, чтобы не видеть открывающуюся за ней картину. Следом за Кармен идет мама.

— Что же ты не пришел помочь нам, Франсуа? — укоризненно произносит Леопольдина, которая входит под руку с моим отцом.

— А я и не знала, что у вас есть сын, Анри, — говорит Кармен недовольным тоном.

Отца невозможно узнать. Обычно он ведет себя очень сдержанно, даже чопорно, блюдя свое учительское достоинство. Сейчас же он сияет, точно жених за свадебным столом. Мадам Тьернесс, как ни лестно ей внимание мсье Кревкёра, все же несколько сбита с толку такой метаморфозой. Мама же не видит ничего, все ее мысли заняты тем, как накрыть стол, чем заменить разбитую посуду.

— Что там творится, на кухне?

— А ты, малыш, — отвечает Леопольдина, — пошел бы сам и взглянул, на что это похоже! Во всяком случае, не на кухню.

В маминых глазах вдруг появляется что-то прежнее, ее взгляд словно обретает былую остроту.

— Пойдешь завтра, Франсуа, когда будет светло.

Она очень бледна. Ее предсказание сбылось: дни мадемуазель Ремушан действительно были сочтены. Но мама не могла предвидеть, что для Фанни так быстро найдется замена.

Маме уже нечего рассчитывать на период междуцарствия. Однако она не теряет оптимизма: как видно, надеется, что возвышению Кармен быстро придет конец, да и «комната американца» скоро станет жилой. Много лет спустя, в пору сердечных излияний, мама опишет мне, во что превратилась в тот день мансарда. Вся мебель в трещинах, всюду битое стекло, замки сбиты, двери перекошены. Дека старенького пианино, которое мама перетащила с чердака в мансарду, в надежде привлечь американца с музыкальными наклонностями, изрешечена осколками стекла. Однако мама уверена, что за несколько дней она все приведет в порядок.

Чем быстрее сменяют друг друга «юные приятельницы», тем любезнее становится с ними мама. Быть может, она уже свыклась, быть может, не смогла побороть свою врожденную уступчивость, быть может, опустила руки, отчаялась, обрела успокоение в чувстве солидарности с теми, кто брошен, как и она, или неминуемо будет брошен…

В тот вечер мама превзошла самое себя. Кармен (ее имя Астрид — ее назвали так в честь шведской принцессы, супруги герцога Брабантского) агрессивна, назойлива, капризна. Она поливает грязью мадемуазель Ремушан, которая была ее соседкой по подвалу у Тирифаев. Отец слушает с улыбкой. Бедняжка Ремушан, оторванная от дома и семьи, не знает, как вернуться к себе обратно. К счастью, мадам Тирифай женщина благородная, она не бросает тех, кого однажды поручили ее заботам.

У мамы получился премилый ужин, и даже недоверчивой Астрид не удается обнаружить ни единого осколка стекла. Она приступает к еде неохотно, но заканчивает allegro furioso. Сардины вместе с маленькими кусочками маргарина разложены на так называемые солдатские сухарики. За ними следует омлет из свежих яиц и салат с майонезом, а затем шоколадный крем, приготовленный явно не на порошковом молоке. Видно, в маминых теориях есть доля правды, иначе как объяснить, что мои терзания, поначалу мучительные, идут на убыль, по мере того как продвигается к концу ужин. Маме не дает покоя маргарин. Она не перестает повторять виноватым тоном, как обошла весь город, как ей не везло, какие первоклассные продукты она обязательно раздобудет, если мы соберемся как-нибудь в другой раз. И не надо с этим тянуть. Леопольдина и Астрид согласны не тянуть, они заглянут к нам буквально на днях.