Свет в окне - Елена Катишонок

Польша запомнилась словом «фильтрация» и баней с каким-то едким мылом – взять из баульчика свое Лизе не разрешили. Потом посадили в другой поезд. Больше не было видно лиц, к которым успела привыкнуть за несколько дней – должно быть, попали в другой вагон. Она успела устать за долгое путешествие – ехали больше недели – и часто засыпала прямо на полу вагона, на соломе, поэтому не видела, где началась настоящая Германия.

Высадили на одной из станций, отправили в лагерь. Несколько недель жили в бараках, гадая: что дальше? Куда? Приезжали серьезного вида немцы и отбирали людей, иногда спрашивая о чем-то, чаще внимательно рассматривая. Это называлось сортировкой. Лиза ловила на себе недоуменные и недовольные взгляды сортировщиков. Приходили новые поезда с новыми людьми, ошеломленными переездом и заграницей, а Лиза так и оставалась в лагере. Она успела ушить выданный комбинезон со знаком «OST» на груди и терпеливо дожидалась решения своей судьбы. Из обрывков разговоров и реплик солдат она поняла, что мужчин чаще всего отбирают на угольные шахты, женщин – в деревню, и заранее приготовилась копать картошку или свеклу, что потребуется.

Попала Лиза на асбестоцементный завод – место, где она была так же необходима, как аптечные весы грузчику. То ли произошла какая-то ошибка сортировки, то ли лагерное начальство посчитало, что Лиза засиделась на месте – так или иначе, через два дня она была на заводе. Что такое асбест, Лиза не знала и не стремилась узнать – пока хватало цемента. Серый порошок подвозили в вагонетках, и нужно было перегрузить цемент из вагонетки на деревянные носилки, которые рабочие утаскивали куда-то в недра цеха – там делали трубы. Лиза неумело ворочала тяжелой лопатой, так что порошок часто просыпался на землю или в ботинки, а носилки долго не наполнялись.

Выходя из корпуса, директор увидел колонну рабочих, тянувшуюся к рельсовым путям, и замедлил шаг. Не поворачивая головы (знал, что управляющий слушает), задал вопрос; на ответ дернул щекой – признак гнева. Управляющий бросился исполнять приказание. Перепуганную Лизу выдернули из колонны и привели прямо к директору.

Герр Штюбе редко вступал в прямой контакт с рабочими – не стал бы делать этого и сейчас, если бы этот недоумок управляющий сумел отобрать полноценных работников. Что смягчило гнев герра Штюбе, чем вообще гасятся негативные эмоции – это вопрос для психологов; в данном случае главную роль сыграло изумление: вошедшая сделала книксен. Не раболепный поклон, с боязливым взглядом исподлобья, в котором с готовностью сгибаются поляки, а изящный книксен. И вышел он у нее как-то по-детски, словно благовоспитанная барышня пришла в гости.

Убедившись, что работница понимает по-немецки, герр Штюбе коротко кивнул управляющему; тот неслышно прикрыл за собой дверь.

Беседа с девушкой много времени не заняла – ровно столько, сколько директору понадобилось, чтобы рассмотреть ее внимательно и представить, что станет с этой нежной акварельной прелестью, да и с ней самой, через полгода работы на заводе. Если не раньше. Щека вновь дернулась. Как истинный немец, Теодор Штюбе обладал тонким эстетическим чувством, и сейчас это чувство было глубоко оскорблено. Как истинный немец, он был и чрезвычайно расчетлив, оттого его душа не могла смириться с такой бессмысленной расточительностью рабочего материала. Теперь щека задергалась по-настоящему, и в кабинет снова был вызван управляющий.

Так Лиза попала в поместье неподалеку от уютного городка D***, в распоряжение фрау Штюбе.

У хозяйки щека не дергалась и приступы недовольства или ярости, когда они случались, носили не столь выраженный характер. Фрау Штюбе была высокой громоздкой женщиной лет сорока пяти, с массивными боками и грудью и широкими борцовскими плечами, одно из которых было заметно выше другого. Несмотря на такое сложение, она умела выглядеть женственной, подтверждением чему являлись одобрительные взгляды мужчин, которые ценили мощную брунгильдовскую стать. Свежее, несмотря на возраст, лицо, внимательные серые глаза и волосы редкого платинового цвета дополняли облик.

Подобно мужу, Ханнелоре Штюбе, истинная немка, не допускала ни малейшего расточительства в хозяйстве, а потому с недоумением разглядывала Лизу: зачем Тео прислал эту бледную немочь? Однако истинная немка никогда не оспорит волю мужа, и «бледная немочь» была отправлена на кухню. Не к плите, разумеется – упаси бог! – а для уборки. В качестве напутствия Лиза получила три заповеди фрау Штюбе, одна из которых совпадала с библейской: не лениться, не воровать и делать что прикажут. За ослушание полагался концлагерь.

Приказывала сама фрау Штюбе, и не только Лизе: в хозяйстве были заняты больше десятка мужчин и не меньше девушек. У многих на груди были нашиты одинаковые знаки «OST», как у нее; привезли их не то из Польши, не то с Украины, Лиза не сразу поняла. Мужчины держались особняком и независимо, говорили на непонятном языке.

Хозяйство включало, помимо каменного двухэтажного дома, длинный сарай с коровами, птичник и огород, за которым тянулось поле. Фрау Штюбе была спокойна, но требовательна. Уклониться от работы, нарушив одну из «заповедей», было рискованно не только из-за концлагеря, но и потому, что хозяйка умудрялась присутствовать везде одновременно – не для того чтобы следить за работниками, а просто работала сама не меньше других.

Просторная кухня со сводчатым потолком располагалась в подвальном этаже, однако ни темно, ни мрачно там не было. Из высоко сидящих окон лился свет, стены и потолок были чисто выбелены. Огромная квадратная плита находилась посредине помещения, словно выросла прямо из каменного пола. Плиту, пол и лестницу, ведущую на кухню, Лиза мыла каждый день – тщательно, внимательно, не оставляя плохо промытой ни одной каменной плитки: глазу фрау Штюбе мог бы позавидовать орел. Кроме кухонной уборки, в Лизины обязанности входила стирка, и стирки было так много, что во сне Лиза тоже продолжала стирать.

С течением времени круг обязанностей расширялся, но и сноровки прибавилось, так что фрау Штюбе иногда открепляла от кухни вторую работницу, Ясю, и посылала то на огород, то в поле. Рабочий день начинался в пять утра, заканчивался «когда прикажут», зато кормили почти досыта, несмотря на то что вся Германия жила на «рационе». Экономная хозяйка, фрау Штюбе твердо знала, что рабочий скот, будь он четвероногим или двуногим, нуждается в корме, чтобы оставаться рабочим – в противном случае держать его убыточно.

Яся, Лизина товарка, была крепкой работящей украинкой. Черноволосая, с широко поставленными глазами и густыми бровями, сраставшимися на переносице, она была бы по-своему привлекательна, если бы не хмурое, набыченное лицо – Лиза ни разу не видела ее улыбающейся. Она не сразу поняла причину Ясиной неприязни, даже враждебности, по отношению к ней. Разгадка оказалась простой: Лиза постоянно оставалась при кухне и прачечной даже в сезон уборки. Темными зловещими намеками, редкими ухмылками, которые не смягчали угрюмого лица, Яся дала Лизе понять, для какой надобности ее в этом доме держат.

А для хозяйской, вот для какой.

«Собі або синові; а то навіщо потрібна?» На Ясином лице со сросшимися бровями было написано презрительное недоумение, зачем еще, как не для этого, было брать в дом «таку мозгляву шмаркачку».

«Мозглявая шмаркачка», то есть соплячка, исхудавшая за последние месяцы, выглядела по сравнению с коренастой товаркой девочкой-подростком, хотя была всего на два года младше. Украинка говорила с какой-то злобной уверенностью, и Лиза теперь обреченно ждала приезда хозяина или сына, которого ждали с фронта в отпуск. Герр Штюбе появлялся часто, однако на кухню не заходил, да и зачем? Там хозяйничала жена, и Лиза поймала себя на том, что радуется присутствию хозяйки: во-первых, Яся при ней замолкала, а во-вторых не станет же хозяин приставать к работнице на глазах у жены?

Он и не приставал – не потому что боялся жены и не из-за брезгливости, а просто не приходило в голову: дома герр Штюбе отдыхал в кругу семьи.

Кроме хозяев, в доме жил отец фрау Штюбе, костистый лысый старик, ветеран предыдущей войны, и двадцатилетняя дочь, фройляйн Клара. Она не только не обладала могучей материнской фигурой, но была узкогрудой, щупловатой и ходила с палкой, с каждым шагом подтягивая правую ногу, обутую в специальный башмак, тяжелый и уродливый. Сама нога, недоразвитая и тонкая, была искорежена какой-то болезнью. Фройляйн Клара была также подвержена приступам истерии, поэтому раз в несколько недель в доме появлялся серьезный, озабоченного вида доктор и проводил с нею не меньше часа. Доктор не мог вылечить больную ногу фройляйн Клары, но успешно справлялся со вторым недугом – то ли с помощью прописываемых лекарств, то ли своим врачебным авторитетом.

Ровная и однообразная атмосфера дома изменилась летом сорок второго. Стало известно, что сын, Фридхельм Штюбе, ранен и направлен в госпиталь. Лиза не помнила, как эти сведения просочились на кухню, потому что до сих пор о сыне упоминала только Яся, предсказывая, что Лиза непременно станет ему подстилкой, если хозяин не воспользовался; к этому времени Лизин страх притупился, а потом и вовсе сошел на нет.