Фебус. Недоделанный король - Дмитрий Старицкий

– Я искренне верую в то, во что верует римская церковь и чему она публично поучает нас, – твердо ответил д’Альбре.

– Забавно вы отвечаете на простой прямой вопрос, сын мой. Но я готов признать, что в Риме есть группа лиц, принадлежащих к вашей секте, которых вы называете римской церковью.

– Я верую, искренне верую, во все то, во что должен веровать христианин, – взволнованно произнес влиятельный феодал, ни на секунду не забывающий о своем величии даже в узилище.

– О, эти хитрости я знаю, им, поди, уже лет четыреста, если не больше. Вы думаете, что христианин должен веровать в то, во что веруют члены вашей секты, ложно называющие себя христианами, так паче того – истинными христианами. Но мы теряем время в подобной казуистике, сын мой. Пока еще… сын мой. Скажите прямо: вы веруете в Святую Троицу?

– Верую, святой отец.

– Уже лучше. А веруете ли вы в Иисуса Христа, родившегося от Приснодевы Марии? Сына страдающего, воскресшего и телесно вознесшегося на небеса?

– Верую! – ответил д’Альбре несколько быстрее, чем для того требовалось бы.

– Веруете ли вы, что во время мессы, совершаемой священнослужителями, хлеб и вино божественной силой превращаются в тело и кровь Христову?

– Да разве я не должен верить в это?

– Вы маран? – В голосе инквизитора прорезалась ирония.

– Никогда им не был, – возмутился д’Альбре.

– Почему тогда вы отвечаете вопросом на вопрос? Все же вы не на дружеской посиделке находитесь, а на допросе в трибунале инквизиции, и я прошу вас об этом не забывать. Хотя у нас пока еще не само следствие, а так… дознание, – все таким же ровным голосом сделал выговор инквизитор. – Так вот: я вас спрашиваю не о том, должны ли вы веровать, а о том, веруете ли вы.

– Я верую во все то, чему нам приказываете веровать вы и хорошие ученые люди. – Д’Альбре, удовлетворенный своим достойным ответом, гордо скрестил руки на груди.

– Эти хорошие ученые люди принадлежат к вашей секте? Получается, если я согласен с ними, то вы верите мне, а если же нет, то не верите, – все так же ровно вопрошал его францисканец.

– Святой отец, я охотно верую, как вы, если вы поучаете меня тому, что есть хорошо для меня, то я в это верую.

– Интересная трактовка. Получается, что в моем учении вы считаете для себя хорошим то, что в нем согласно с учением ваших хороших ученых людей. Вы же поставили между нами тождество.

– Святой отец, я простой воин, – заволновался д’Альбре. – Я не силен в казуистике и схоластике. Задавайте мне простые вопросы, и я искренне вам отвечу на них.

– Будь по-вашему, сын мой. Верите ли вы в то, что на престоле в алтаре храма находится тело господа нашего Иисуса Христа?

– Верую этому!!! – резко вскрикнул д’Альбре и истово перекрестился.

– Угу… – покачал головой инквизитор. – То есть вы знаете, что там – в алтаре, есть тело и что во всех церквях все тела́ – суть тела́ нашего Господа. Я спрашиваю: находящееся там тело есть истинное тело Господа, родившегося от Девы, распятого, воскресшего и взошедшего на небеса во времена римского императора Тиберия Цезаря и прокуратора Иудеи всадника Понтия Пилата?

– А вы сами-то верите этому? – с подозрением переспросил д’Альбре инквизитора.

– Вполне, – подтвердил францисканец.

– Я тоже верую этому, – с радостной улыбкой заявил д’Альбре.

– Иными словами, сын мой, вы хотите сказать, что вы верите тому, что я верю. И при этом утверждаете, что вы простой воин и вас никто не учил софистике?

– Если вы хотите перетолковать все мои слова по-своему, а не понимать их просто и ясно, то я не знаю, как вам еще говорить. Я человек простой и темный и убедительно прошу вас не придираться к моим словам.

– Если вы простой человек, то и отвечайте просто, а не виляйте из стороны в сторону.

– Я готов, святой отец, спрашивайте.

– Тогда не угодно ли вам поклясться на святом Евангелии, что вы никогда не учили ничему несогласному с верою, признаваемою нами истинной.

Как побледнел д’Альбре, стало видно даже под неверным светом наполовину прогоревших факелов.

– Если я должен дать присягу, то я… готов поклясться, – выдавил из себя он.

– Я вас спрашиваю не о том, должны ли вы дать присягу, а о том, хотите ли вы ее дать? – уточнил инквизитор.

– Если вы приказываете мне дать присягу, то я присягну. Я благородный человек, и мое честное слово до сих пор не подлежало сомнению.

– Ну что вы за человек такой, всё у вас не слава богу… Ни слова у вас в прямоте. Я не принуждаю вас давать присягу, ибо вы, веря, что клясться запрещено, свалите этот грех на меня, который якобы принудил вас к нему. Но если вы сами искренне желаете присягнуть, то я приму вашу присягу.

– Для чего же я буду присягать, раз вы не приказываете мне этого? – упорствовал д’Альбре.

– Для того, чтобы снять с вас подозрения в ереси. Нет, вы точно если сам не конверсо, то потомок конверсос. Все может быть на этом свете, возможно, какая-либо дама из вашего рода и согрешила с иудеем… – Монах впервые позволил себе усмешку. – Еще раз напоминаю, что вам недопустимо задавать вопросы инквизитору. Следует только отвечать на вопросы, которые вам задает инквизитор. Здесь вы обвиняемый, а не мы.

– Без вашей помощи, святой отец, я не знаю, как приступить к этому, – понуро сказал д’Альбре, проглотив оскорбление от фра Фаддея, который его на что-то провоцировал.

– То есть вы утверждаете, что никогда не давали присяги и не знаете, как это делается?

– Не так, святой отец. – Д’Альбре с силой потер ладонью лицо, на котором выступила испарина. – Я этого не говорил. Я давал в свое время клятву верности моему сюзерену – руа франков Луи, одиннадцатому этого имени.

– Вот видите, а говорите, что не знаете… – спокойно произнес инквизитор без тени какой-либо эмоции. – Но если вы хотите услышать от меня, как вы должны поклясться, то извольте. Если бы мне пришлось приносить присягу, то я поднял бы правую руку, сложил бы пальцы как для крестного знамения и сказал: «Бог мне свидетель, что я никогда не следовал ереси, никогда не верил тому, что несогласно с истинной верой».

– Да будет мне свидетелем Бог, что я не отклонялся от истинной веры, – подняв правую руку, торжественно произнес д’Альбре.

– Поклялись ли вы, сын мой? – спросил его францисканец.

– Разве вы не слышали, святой отец? – удивленно округлил глаза д’Альбре.

– Нет, я не услышал присяги, текст которой я вам продиктовал по вашей же настоятельной просьбе. Вместо этого вы опять виляете, играя формулировками. Если вы собираетесь дать такую присягу, как сейчас, чтобы избежать костра, то такая ваша присяга меня не удовлетворит. Сколько бы вы ее ни твердили. Ни десять раз, ни тысячу. Ибо вы – еретики, взаимно разрешаете друг другу известное число клятв, данных в силу необходимости, а учитывая еще мое подозрение в том, что вы ложно принявший истинную веру маран, то… Кроме того, я имею против вас, как я думаю, свидетельства, расходящиеся с вашими словами. В таком случае ваши клятвы не спасут вас от костра. Вы только оскверните вашу совесть и не спасете свою бессмертную душу даже в очистительном огне. Но если вы просто сознаетесь в ваших заблуждениях, то к вам можно будет отнестись со снисхождением. Господь милосерден и церкви своей завещал быть такой же.

– Спрашивайте.

– Для начала поясните мне поведение ваших людей, которые перед лицом смертельной опасности и прямой возможности скорой встречи с Господом нашим не зовут к себе священника, чтобы исповедаться и причаститься Святых Даров, а требуют себе распутных дев и вина.

Склонив голову, д’Альбре удрученно молчал.

– Ну же… – подтолкнул его к откровению инквизитор. – Вам задали прямой и четкий вопрос. И вправе получить такой же прямой ответ.

Наконец обвиняемый, блеснув глазами, нашелся что сказать:

– Я об этом ничего не знаю. Меня держат в изоляции от моих людей. Я даже не знаю, правда ли это.

– Что ж, отдохните, сын мой, подумайте над нашей беседой. Она у нас не последняя, – пообещал инквизитор. – Уведите его.

Когда за миноритами, отконвоировавшими сеньора д’Альбре, захлопнулась дверь и секретарствующий при дознании терциарий сложил листы допроса на стол к инквизитору, поклонился ему и вышел, то и я вылез наконец-то из своей темной ниши.

– Как вам, сир, показались наши методы дознания? – спросил меня инквизитор, вставая.

– Впечатляют… – хрипло ответил я, так как во рту пересохло.

Я вдруг отчетливо осознал, что мои отточенные навыки социальной демагогии, выработанные жизнью в СССР, мне никак тут не помогут, окажись я на месте обвиняемого в этом самом трибунале. Мало каши ели начетчики и талмудисты от коммунизма, и грамотейки у них часто не хватало. Тремя цитатами из «классиков» можно было легко поставить их на место. А тут предо мной стоял матерый зубр, иллюзорно облаченный в тщедушное тело старика в серой рясе из грубой шерсти, подпоясанной простой пеньковой веревкой. А на деле – просто супербизон. И хотя я понимал, что мне сейчас продемонстрировали представительский мастер-класс, все равно впечатляло, внушало и продирало до пяток. По крайней мере, я не желал бы такого священника себе в духовники. Мне б кого-нибудь попроще. Не такого въедливого.