Сталин: операция «Эрмитаж» - Юрий Жуков

3) Я. Рейсдаль. «Речка в лесу». Капитальное произведение крупнейшего пейзажиста Голландии, в такой степени необходимое для Эрмитажа, как указанные выше картины.

4) Стэн. «Гуляки», «Сцена в шинке». Стэн наиболее разносторонний из бытовых живописцев Голландии, ярко отразивший колеблющуюся идеологию мелкой буржуазии, характеристика которой возможна только при наличии нескольких картин художника. Картина «Гуляки» является наиболее значительной из эрмитажных картин мастера. После размежевания с Музеем изящных искусств в Эрмитаже остались лишь безусловно необходимые для полноты его собрания картины художника.

5) С. Рейсдаль. «Вид на реке». Наиболее яркий и типичный образец раннего голландского пейзажа в Эрмитаже. Близкая по мотиву и качеству картина художника была передана ранее «Антиквариату».

6) Гойен. «Зима», «Пейзаж». Как и предыдущая картина, являются наиболее яркими образцами голландского пейзажа в Эрмитаже. Сравнительно богато представленный раньше в Эрмитаже художник, после передачи нескольких его картин в Музей изящных искусств и в «Антиквариат», представлен в настоящее время лишь абсолютно необходимым минимумом.

7) Кейп. «Закат солнца». Этот крупнейший представитель голландского пейзажа второй половины 17 века охарактеризован в Эрмитаже в недостаточной мере, особенно после размежевания с Музеем изящных искусств, ввиду чего данная картина особенно важна для его собрания.

8) Амбергер. Два парных портрета.

9) Кранах. «Сивилла Клеве».

10) И. Остаде. «Замерзшее озеро». По тем же соображениям необходима для полноты собрания.

Эти три картины являются основными памятниками чрезвычайно бедно представленной в Эрмитаже немецкой живописи 16 века, с изъятием которых эта часть его собрания будет разрушена.

Директор Гос. Эрмитажа Легран»[165].

А накануне, 16 ноября, аналогичную по содержанию и стилю служебную записку подписал и заведующий отделением графики Эрмитажа М. В. Доброклонский. Он настойчиво втолковывал: «Все, что представлялось первоклассным и, в то же время, дублировало материал, было выделено „Антиквариату“ при предыдущих изъятиях». Более того, из музея всеми правдами и неправдами уже «было изъято много листов уникального порядка», то есть не имеющих дублей. Поэтому настойчивое стремление объединения получить вновь рисунки и гравюры станет для Эрмитажа «равносильно катастрофе».

Не довольствуясь лишь доводами специалиста, Доброклонский попытался подкрепить свою позицию и более понятными, доступными внешнеторговцам доказательствами.

«При современных условиях заграничного рынка, – отмечал он, – даже значительная изъятая из Эрмитажа партия графического материала вообще не может дать особенно крупной суммы, и достигнутый таким образом результат не явится достаточной компенсацией того ущерба, который в случае подобного изъятия был бы нанесен делу музейного строительства»[166].

И не поленился еще раз уточнить: если Эрмитажу под сильнейшим давлением свыше и придется выдать требуемую партию произведений искусства, она все равно «не сможет послужить приманкою» для какого-либо европейского аукциона.

Начальник сектора науки Вольтер – явно по согласованию с Бубновым – настаивать на изъятии не стал и принял обе записки, и Леграна, и Доброклонского как должное, без возражений. Ну а «Антиквариату» пришлось смириться, и в немалой степени из-за того, что незадолго перед тем, 26 июня, Политбюро приняло решение, грозившее объединению в скором будущем серьезными неприятностями. Наркому рабочее-крестьянской инспекции, наделенному поистине прокурорскими правами, А. А. Андрееву было поручено «мобилизовать большую группу работников РКИ для проверки фондов экспортных товаров, вывезенных за границу и не могущих быть быстро реализованными, с тем чтобы эти товары были возвращены в СССР»[167].

Конечно, в данном решении речь шла отнюдь не только о произведениях искусства, реликвиях, на протяжении нескольких лет вывозившихся в Европу, но так и не нашедших сбыта. Но все же «Антиквариату» пришлось поспешить очистить свои зарубежные склады, прежде всего берлинские, от залежавшегося там «товара». Одновременно он вынужден был прекратить не только настаивать на изъятиях из Эрмитажа и иных собраний, но даже просто предлагать рассматривать свои очередные запросы, дабы не создавать вновь становившиеся столь опасными запасы. Помимо холста Рембрандта «Антиквариату» пришлось удовлетвориться весьма немногим. Из действительно ценного в его руки попал лишь вытканный во Фландрии в первой половине XVI века гобелен «Мадонна с младенцем Иисусом и славящими ангелами» из фондов давно упраздненного музея художественного училища Штиглица.

В том же переломном 1931 году произошло еще одно событие, призванное хоть в какой-то мере компенсировать моральный ущерб, нанесенный стране массовым вывозом и продажей за рубежом культурно-исторического наследия.

Еще в апреле Наркомпрос оповестил о создании достаточно необычного по тем временам учреждения.

«В целях организации, – отмечалось в официальном заявлении наркомата, – памятников, рассеянных по Западной Европе и Америке, касающихся общественно-политической мысли, литературы и искусства как царской России, так и СССР», образовать Комиссию по выявлению находящихся за границей памятников литературы и искусства народов РСФСР.

Возглавил комиссию нарком А. С. Бубнов, его заместителем назначили В. Л. Бонч-Бруевича (организовывавшего в тот момент Литературный музей) и И. X. Луппола, а членами – директора Государственной публичной библиотеки СССР имени Ленина В. И. Невского, директора Музея изобразительных искусств В. П. Полонского, а также представителей от Наркоминдела и Всесоюзного общества культурных связей с заграницей.

Как отмечало заявление, «комиссии поручено установить постоянный контакт с соответствующими учреждениями СССР за границей с целью выявления фондов в заграничных архивах, библиотеках и музеях. Кроме того, решено установить практику использования командировочных за границу работников по заданиям и в соответствии с целями комиссии»[168].

Этим заявлением Наркомпрос, как, впрочем, и власть в целом, пытались внушить твердую уверенность: вот на что уже вскоре может пойти валюта, полученная от продажи произведений искусства. Станет же это возможным только потому, что страна начала выходить из напряженнейшей экономической ситуации. Завершение выполнения пятилетнего плана, на что и ушли все имевшиеся у государства средства, необычайно близко.

Во всяком случае, о том свидетельствовала XVII партийная конференция, открывшаяся 30 января 1932 года. На ней наконец обсудили уже не только планы либо ход строительства – подводились первые, пусть еще всего лишь промежуточные, но все же итоги. И они оказались достаточно внушительными.

Обозначились контуры национальной индустрии. Ясно стало и то, что валюта, с таким трудом любой ценою добывавшаяся все это время Внешторгом, не брошена на ветер, не потрачена впустую. Она помогла достичь – по оценке самой Лиги Наций – всего за четыре года удвоения роста промышленного производства. Возникла и даже заработала классическая производственная цепочка, начинавшаяся добычей угля, руды, нефти и завершавшаяся ныне вполне осязаемыми и зримыми предприятиями, машинами, станками.

В 1925 году в Советском Союзе для собственного сельского хозяйства обширной крестьянской страны произвели всего 469 тракторов, да еще 8 137 привезли из-за рубежа. А к 1 января 1932 года два из трех заводов, Сталинградский и Харьковский, заработавшие пока далеко не на полную мощность, выпустили уже 41 280 тракторов. К тому же завод сельскохозяйственного машиностроения в Ростове-на-Дону, также не завершенный, выпустил 3, 5 тысячи комбайнов.

В 1925 году в стране произвели 80 грузовиков. Шесть лет спустя с конвейеров Московского и Нижегородского заводов, еще работавших только на треть проектной мощности, сошли 20 тысяч автомобилей, грузовых и легковых, для города и деревни.

Надежно действовала и середина цепочки – два гиганта машиностроения в Свердловске и Краматорске, завод револьверных станков в Москве, фрезерных – в Нижнем Новгороде, Ижорский завод, на котором построили для металлургических комбинатов два блюминга, четыре разливочных машины, начали производство крекингов.

Сталь для них поставляли модернизированные, а фактически построенные заново, оснащенные новейшим оборудованием заводы московский «Серп и молот», ленинградский «Красный путиловец», Мариупольский, Златоустовский, Верхисетский, Ижевский, Челябинский. А чугун они получали с первых запущенных домен Магнитогорского, Кузнецкого, Запорожского комбинатов.

Не забыли и о том, что намеревались завершить в текущей пятилетке, но отложили на следующую, вторую: о Луганском паровозостроительном заводе, Челябинском тракторном, Харьковском турбинном, Уральском химического машиностроения, химических комбинатах в Бобриках и Березняках, Чернореченске и Воскресенске.