Исповедь сталиниста - Иван Стаднюк

- Неужели откажутся бесплатно печатать приказы товарища Сталина? - я искренне удивился.

Хвалей насмешливо посмотрел на меня и сказал:

- Ну, вот что, Стаднюк, собирайся в Киев. Бери грузовик, получи в нашей хлебопекарне мешок муки, захвати в военторге крой хрома на пальто и крой на сапоги... Я распоряжусь... Запасись документами, - он требовательно посмотрел на Ушеренко. - А дальше твое дело. Без брошюры с приказами не возвращайся!..

В Киев мы ехали на полуторке. За рулем - шофер Сайченко, в кузове наши "мужественники" - печатник, наборщик и майор Семен Глуховский, который направлялся в Москву в отпуск, надеясь в Киеве скорее достать билет на поезд. Остановились в квартире моего брата Якова на улице Горького, 45. Машину поставили во дворе под неусыпной охраной Сайченко.

Уже в день приезда я обегал все уцелевшие киевские типографии. Никаких надежд на успех! Не было бумаги, краски, нужных шрифтов, не хватало рабочих рук. Никто из киевских издателей не откликнулся на мои просьбы и богатые посулы.

Растерянный и подавленный, вернулся я вечером к брату на квартиру. Семена Глуховского не застал - он уже отбыл на вокзал.

Яков Фотиевич сочувственно выслушал мои жалобы и сказал:

- Не получилось сегодня, получится завтра. Этот майор Глуховский сказал о тебе, что ты парень оторви да брось - энергичный, напористый. Только не хватает у тебя какой-то холеры. Не помню слова... Что-то похожее на ерундистику... Вот этой ерундистики, говорил, пока тебе недостает.

- Может, эрудиции? - уязвленно переспросил я.

- Во-во! Эрудиции!.. А что оно такое, эрудиция? - брат разговаривал со мной только по-украински.

- Ну, общая культура, начитанность, знания истории искусств... - я мысленно корил Глуховского за его словоизлияния перед братом, тем более что мне лично он никогда не говорил о моей недостаточной культуре, хотя я и сам немало размышлял над этим.

- Ты в скольких школах учился, пока закончил десятилетку? - спросил у меня Яков.

- В одиннадцати, - угрюмо ответил я. - Да и то благодаря тебе и Афии. Подох бы с голоду, если б не вы...

- То-то и оно! - Яков недобро засмеялся. - Попробовал бы твой Глуховский пожить на Украине в тридцатые годы, узнал бы, что такое "ерундистика"! - и вдруг разразился густой бранью в адрес Сталина особенно за репрессии. Яков, член партии с 1922 года, исключался из ее рядов и чудом избежал ареста.

Я был потрясен, ибо никак не связывал минувший голод, раскулачивание середняков, жестокие репрессии с именем Сталина, боготворил его личность, а на фронте ходил в атаки с кличем: "За Родину, за Сталина!", славил его в передовых статьях нашей газеты, страшился возмездия, когда при публикации в "Мужестве" его приказов или речей в бытность моего секретарства или при моем дежурстве по номеру вкрадывались опечатки. И еще мне страшно было за Якова: болтнет подобное вне дома, и пропадет...

Мы с Яковом серьезно поругались и потом еще многие годы при встречах продолжали спор, не находя общих точек зрения. Яков несколько смирился только в 1962 году, когда я опубликовал роман "Люди не ангелы", показав в нем тридцатые годы с их страшным голодом, повальными арестами и принудительной коллективизацией.

- А чего ж ты придурялся, что ничего не понимаешь? - с издевкой спросил он тогда у меня.

Но не будем забегать вперед. На второй день пребывания в Киеве я разыскал на Печерске редакцию и типографию газеты Киевского военного округа "Ленинское знамя". Познакомился с начальником издательства и не без труда уговорил его принять у меня муку и хром как плату полиграфистам за сверхурочную работу. Ведь время было голодное, люди жили в нищете.

Задание было выполнено... В послевоенные годы, бывая на писательских съездах в Киеве, я иногда видел того бывшего начальника, но замечал - он смущался, избегал встречи со мной, и я делал вид, что не узнавал его, не помнил о нашей "сделке", а ведь сотворил он мне добро, которое не забывается.

Когда я привез в Винницу пачки брошюр с двадцатью приказами Верховного Главнокомандующего, в которых значилась 27-я армия, сдавать их было некому. Все разъехались то ли по новым местам службы, то ли в отпуска. Не было ни полковника Хвалея, ни подполковника Ушеренко. Надо было пробиваться к новому командующему 27-й армией генерал-полковнику Болдину Ивану Васильевичу, бывшему в 1941 году заместитетелем командующего Западным фронтом. В первые дни войны он попал в окружение, откуда пробился на восток во главе крупного отряда наших войск и был отмечен в известном приказе Сталина № 270 от 16 августа 1941 года. Потом командовал 50-й армией, защитившей Тулу от вторжения немцев...

Не помню, как все случилось, куда и кому сдал я брошюры, но с одной пачкой оказался в кабинете генерал-полковника Болдина. Он с трудом понял, кто я и зачем к нему пожаловал, с интересом листал брошюру, а меня дьявол дернул за язык сказать, что встретил я войну в знакомой ему 10-й армии Западного фронта и, как и он, пробивался из окружения. Ивана Васильевича это очень заинтересовало, он начал расспрашивать меня о судьбе 209-й мотострелковой дивизии, рубежах ее обороны, затем стал вспоминать свою одиссею выхода из вражеского тыла.

- Вам надо книгу писать об этом, - сказал я и тут же пожалел о сказанном.

- Помоги! - предложил Болдин. - Ты же пишущий человек.

- Надо немножко отдохнуть от войны, - мой ответ был уклончивым. - Да и без архивных документов не обойтись.

- Я обеспечу тебе допуск в архивы!.. Езжай в отпуск, а потом заходи ко мне.

- Слушаюсь...

С моим будущим судьба распорядилась по-своему, однако через несколько лет, когда генерал-полковник Болдин уже был первым заместителем командующего Киевским военным округом, я свел его с журналистом Александром Палеем, и при литературной помощи Палея Иван Васильевич написал мемуарную книгу "Страницы жизни" - первую такого жанра, вышедшую в Воениздате в 1961 году.

Но главное для меня - последующие встречи с генералом Болдиным, наши беседы о 41-м годе; они зародили во мне желание засесть за свою собственную книгу о тех тяжких и страшных временах, первых месяцах войны.

2

Известно, что случай часто служит человеку добрую службу...

В конце августа или начале сентября 1945 года мы с моей женой Тоней и малолетней дочерью Галей приехали в Москву к Тониным родителям. Это был мой первый отпуск в жизни. После отпуска мне надлежало явиться в управление кадров Главного политуправления за назначением на новую должность. Хотелось попасть куда-нибудь в южные края - так посоветовали врачи, обнаружив у Гали предрасположение к легочным заболеваниям. Но впереди был еще целый месяц свободного времени, и мы с Тоней беззаботно проводили его в прогулках по столице.