Загадка Скалистого плато - Юрий Ясько

Туриев и Феликс поздоровались, как старые и добрые знакомые. Парамонов сидел на диване, сосредоточенно рассматривал ногти на пальцах.

Туриев не торопился с допросом: пусть человек соберется с мыслями. Да и ему, Борису, надо сосредоточиться наметить про себя план-схему разговора с Парамоновым. Он ходил по кабинету, исподволь изучая лицо Парамонова. Точно его описала Федорова, но не отметила одну характерную деталь: губы — сочные и яркие, словно тронутые помадой. Вот сейчас он начнет задавать этому человеку вопросы, ведя следствие по определенному руслу, словно ненароком направлять, удерживать «на плаву» допрашиваемого.

— Прошу! — Туриев сделал приглашающий жест.

Парамонов, ссутулившись, подошел к стулу, отодвинул его от стола, сел.

— Давайте побеседуем, а потом составим протокол, внесем в него самое важное. Согласны?

— Неужто для беседы меня сюда на самолете доставили? — В смешке Парамонова чувствовалась неуверенность. — Вины за собой не знаю. Да, несколько лет назад познакомился с Луцасом, бывали вместе, помогал ему по работе, не гнушались распить бутылку.

— Луцас перед отъездом на Кавказ разговаривал с вами?

— Говорил, что собирается поехать к морю. Он не первый раз уезжал, особенно летом, по турпутевке и за границу ездил.

— Ваше постоянное место работы?

— Осветитель в драмтеатре. Зарплата — хуже некуда. Вот и приходилось подрабатывать у Луцаса, он не жадничал, иной раз до трехсот рублей в месяц отваливал.

— Только за то, что помогали леса ставить да краски растирать? Да и что там растирать, все краски — фабричные. Не слишком ли высокая оценка вашего труда?

— Иногда приходилось выполнять его поручения…

— Какие? — Борис лег грудью на стол, потянулся за пачкой сигарет, Парамонов услужливо пододвинул ее. Закурили.

— Встречался по его просьбе с одним туристом, Гансом. На эти свидания. Ян давал мне золотой портсигар, я передавал его, тот доставал из него записку и возвращал портсигар.

— Сколько было таких встреч?

— Пять за последние шесть лет. Ганс, видимо, любит нашу Ригу…

Туриев напрягся, чувствуя, как сдавливает затылок. Покрутил головой, придавил сигарету в пепельнице.

— Вы уверены в том, что не передавали от Луцаса никаких сведений, касающихся оборонных интересов нашей страны? Боюсь, что беседу с вами надо перенести в другое ведомство.

Парамонов расхохотался. Он всхлипывал, повизгивал, из его глаз текли слезы. Туриев уж подумал, нормальный ли этот Илья Софронович. Успокоившись, Парамонов небрежно махнул кистью руки и осипшим голосом проговорил:

— Ганс Рейкенау — обыкновенный спекулянт. Он перекупает произведения искусств. Луцас с ним был связан только этим бизнесом. Я категорически утверждаю. Однако Ян побаивался его. Была причина для этого. Однажды, когда мы основательно подзаправились в Юрмале, я спросил у него, почему он так боится этого квелого немца. Ян аж зашипел, приставил палец к губам и сказал: «Его отец мне жизнь спас». Я спрашиваю: как — спас? И Ян рассказал. Он работал у этого немца, когда в плен попал, его вроде бы как продали в рабство. Работал садовником, хозяин с ним обращался хорошо. Прожил у него Луцас до конца зимы сорок пятого года. В начале марта хозяин вызвал его в свои апартаменты и говорит: «Скоро войне конец, ты поедешь домой, и тебя сошлют в Сибирь, потому что ты работал на врага. Но есть выход: мы тебя поместим в концлагерь, откуда поможем бежать, но в лагере ты подбери двух-трех человек, чтобы они были свидетелями того, что именно ты организовал побег. Однако не просто подбери людей, а тех, кто находится под особым контролем охраны, кто, в случае ликвидации лагеря, обречен на уничтожение. У таких людей на спине нарисован белый круг. Он же будет и на твоей куртке». Луцас согласился. Но Рейкенау предупредил, что услуга за услугу: Ян должен кое-что раздобыть в России, точнее — на Кавказе. Что раздобыть — об этом Ян мне не сказал. Из лагеря ему и двум нашим удалось спокойно уйти, а шесть лет назад в Ригу по путевке интуриста прибыл сын хозяина, Ганс. Они с Луцасом встретились только один раз, потом на встречи ходил я. Когда Ян собирался уезжать на Кавказ, я спросил: «По заданию Ганса?» Ян ответил: «Плевать я хотел на него, хватит платить за свою слабость, лучше бы я подох в неволе». Подумал несколько секунд и добавил: «Ганс с нашей помощью из Союза несколько древних икон вывез». У меня все внутри оборвалось. Ян понял, что я испугался, хлопнул стакан коньяку, ударил меня по плечу и сказал: «Дрожишь? Свидания с ним забыл? Ты ему адреса носил за мои денежки». Когда я узнал, что Луцаса убили, — Валя сказала, — неделю беспросыпно спал. Потом решил пойти, куда следует, но меня опередили — ко мне явился товарищ Гронис.

— Ганс ничего не передавал через вас Луцасу?

— Один раз. Круглый предмет, плоский, завернутый в парусину.

Парамонов прижал ладони к груди, умоляюще пробормотал:

— Сказал всю правду и про Луцаса, и про себя.

— Всю правду о себе мог бы рассказать только Луцас… — А ничего не поручал вам Луцас перед отъездом на Кавказ?

Парамонов вздохнул.

— Луцас приказывал мне выехать в Д., чтобы найти одного мужика — Зарова и доложить, обнаружил я его или нет.

— Ну и…

— Я сказал, что боюсь, и умолял его не поручать мне больше опасных дел. Ян рассвирепел, обозвал меня скотиной и выгнал из своей мастерской, а на следующей неделе уехал на Кавказ. Может быть, в Д. Вот все, что знаю.

Туриев еще несколько секунд выжидающе смотрел на Парамонова.

— Сейчас начну оформлять протокол, а это — дело серьезное, — предупредил он. — От ваших показаний зависит, быть вам задержанным или проходить по делу свидетелем. Если еще что-то припомните — не скрывайте.

— Луцас хвастался, что таких портсигаров на всем белом свете три, они вроде пароля служат, владельцы портсигаров связаны одной тайной, одной целью.

— Какой?

Парамонов развел руками.

— Вообще-то Луцас страшным хвастуном был, говорил, что со временем станет одним из богатейших людей Европы, мир ахнет от того, что он и еще кое-кто будут иметь.