Чертово колесо - Михаил Гиголашвили

На другом конце зала Балда приблизился к человеку в лыжной шапочке, который стоял за колонной и сонно посматривал вокруг. Под глазами — большие мешки, лоб узенький и вогнутый.

— Сова! — указывая на него, сказал Балда.

Сова кивнул, не вынимая рук из карманов замшевого потертого пиджака:

— Я про дело знаю, с Балдой перетерли. Все будет как надо. Только камешек бы посмотреть...

— Я друг Тите, ты слышал? — обозлился Нугзар.

— Да хоть самого Бога! Камень посмотреть надо. — И Сова прикрыл глаза.

— Посмотри! — не снимая с пальца кольца, Нугзар сунул ему под нос руку.

Сова взглянул одним глазом, другим....

— Ладно... Где?.. Кто?.. Когда?

— Рядом со мной сидит. Баба в серьгах. Она — конец, а концы надо в воду прятать, так?

— Можно и в воду, а можно и в канализацию, — пожал плечами Сова. — Утопить, что ли, бабу?

— А ты как хотел? — в свою очередь спросил Нугзар.

— Как? Да ножом, по-простому!..

— Ну... А потом в воду...

— Далась тебе эта вода!

— Я так хочу. Мостов тут много...

— Мостов будь здоров, — согласился Сова. — Только они у всех на виду. Так что это отпадает.

— А что тогда?

— Ты чего волнуешься, я не понял? Тебе не все ли равно? Ты покажи заказ, оплати его, а дальше не твое дело, что да как, — заворчал Сова, прикрывая то один глаз, то другой.

— Тела не должно быть!

— Вот ты о чем хлопочешь... Что, известная фигура? Нугзар пожал плечами.

— Местная?

— Нет.

— Тогда нечего волноваться. Наши менты даже запроса не посылают на иногородних, прямо в крематорий — и прощай, мама! Не до того им, — успокоил его Сова. — Чужие самое легкое — никому они не нужны.

Нугзар почувствовал замешательство, чего с ним давно не случалось. Нервы были напряжены. С одной стороны, он понимал, что Гита должна исчезнуть, с другой — не хотел отдавать ее этим людоедам.

— Или сделаешь, как я сказал, или ничего не надо, — нахмурился он, сам не понимая, что с ним творится — какая разница, будет ее тело утоплено или нет... Будто от этого она останется в живых!..

— Да как же театры на мостах играть? — пробурчал Сова. — Не будь ты друг Тите, я бы взял с тебя стольник за ложный вызов — и все...

— Концы в воду — и точка!

Сова и Балда смотрели на него с нескрываемым удивлением. Потом Балда открыл рот, но Сова опередил его:

— Или ты, друг, шутишь, или я не понял, чего тебе надо. В каком это смысле концы в воду?

— В прямом.

— Она — конец, так? Конец в воду? Так? Утопить, что ли? — снова начал он.

— Вроде Муму, — добавил Балда.

— Муму тянет, — заключил Сова, отворачиваясь в Балде: — На хер ты меня сюда вызвал?

Нугзар чувствовал: происходит что-то непонятное, у него кружится голова, и он, увидев себя со стороны, понял нелепость разговора. Хотел уже полезть в карман за деньгами, чтобы расплатиться за «ложный вызов», но тут в ушах завыл ветер, залаяли собаки, заклацали затворы автоматов, зазвучали выкрики конвоя. «Нет... Никак... Нельзя...»

— Делай как хочешь, — примирительно сказал он.

Сова тоже смягчился:

— В принципе можно и в воду. Вон у нас на Смоленке, около кладбищ, и днем никого, а ночью ни души не сыщешь. Живот вспороть, чтобы не всплыла... Лишняя возня, конечно, хлопоты... Так приведешь ее сегодня к полуночи?

— Куда?

Сова объяснил:

-К Смоленским кладбищам... Армянское найди и идите себе, гуляйте по ограде. А дальше тебя не касается... Ты оглянулся — а бабы уже нет. А кольцо потом через Тите отдашь.

— Хорошо.

— Значит, ждать?

— Да.

25

Скинув Байрама и «витьков» в их селе и договорившись встретиться вечером, они поехали в Нальчик — предусмотрительный Анзор настоял на том, чтобы где-нибудь сделать опорный пункт. Конечно, гостиница была не лучшим местом, но выбирать не приходилось.

— Странно, — сказал Гуга, глазея по сторонам. — В Орджоникидзе одни красавицы по городу ходят, а тут — одни уродки. Нет, не нравится мне Нальчик.

— А типы какие! Смотри, — мотнул головой Ладо на парней возле кинотеатра: фетровые широкополые шляпы, черные мятые кургузые костюмы, застегнутые наглухо рубашки, красные носки, копны волос, угрюмые лица. — Да-а-а... Где эта чертова гостиница, скоро?

Две десятки, вложенные в паспорт, сработали безотказно. Минут через двадцать приятели лежали на кроватях, рассматривая добычу.

— Сколько у нас? — поинтересовался Гуга, который в поле не ходил и теперь был особенно чуток к этому вопросу.

— Пока мало, — отозвался Анзор и добавил, что все факты надо держать вместе, у него.

Это не особо понравилось Ладо, который вдруг подумал, что делить мацанку будет нелегко: на поле ходили он и Анзор, аборигены давали куски «на общак и водилу», но «общак» — понятие растяжимое, сколько положено водиле — тоже неясно, кто сколько наработал — неизвестно. Но логика в словах Анзора была железная, всем известная. Конечно, наркотики лучше держать в одном месте, чтоб во время возможных обысков и шмонов легче от них избавиться. И затевать по этому поводу препирательства не имело смысла. Поэтому Ладо нехотя отдал свою добычу, незаметно оторвав от нее маленький кусочек.

Анзор ловко развернул особую тряпочку, сунул туда мацанку и запихнул сверток куда-то в глубь куртки, приговаривая:

— Надо работать. Пока дождя нет, надо ехать работать. Отдохнем — и снова поедем, помацаем ночью. Надо пиво купить, закуску, чтоб «витьки» работали с удовольствием.

— И свечи, — добавил Ладо. — Ночью на поле могут понадобиться.

— Какие свечи? Может, еще прожекторы в поле понести, чтобы псы слетелись? Ведь конопля цветет раз в году! Не сомневайся: не только вся Кабарда — весь Кавказ этого ждет. И угрозыск тоже... Они тут целый год к сезону готовятся, — объяснил Анзор и отрезал: — Никаких свечей!

К вечеру они тихо въехали в село. Фары были потушены, номера замазаны грязью. На улочках никого. Бездомные собаки гонялись друг за другом. Редкие уцелевшие лампионы тускло горели вдоль главной улицы. Дальше все тонуло во мгле. Изредка из-за какого-нибудь забора доносился всплеск голосов, собачий лай, куриное паническое квохтанье. Потом все опять стихало.

С трудом угадывая дорогу, они подъехали к кладбищу. Как ни странно, Байрам и «витьки» уже ждали их, варя на костре чифирь. Выпили. Покурили две гигантские мастырки. Проверили, все ли взято для ночной работы и, с трудом поместившись в машине, помчались по ночному безлюдному шоссе в Старый Урух, на прежнее поле. По дороге Байрам наставлял:

— Ночью на поле всем вместе кучковаться. Кто его знает, на кого там нарвешься. Здесь Кабарда! В поле сидят, анашу через сито пробивают, а под рукой — дробовик. Как въедет из двух стволов... Иди и объясняйся потом, кто и что, и за чье здоровье пьем! Вот, кстати, — он показал вынутую из кармана лимонку, — если что — кинем и бежать! Ясно?

Всем было ясно. На дороге милицейские посты словно вымерли. Никого.

— Что это ментовской мрази не видать? — опросил Анзор.

Байрам зашикал на него:

— Молчи! Зовешь их, что ли?! Нет — и слава Богу. Спят, суки, отсыпаются. Плохо, что их сейчас нет. Значит, ночью будут, как пить дать!

По рытвинам и кочкам добрались до поля. Поспорили, что делать с машиной. Гуга тоже хотел идти мацать, Байрам предлагал загнать машину в поле, Анзор настаивал на том, чтоб Гуга отъехал на главное шоссе, как днем.

— В поле машина — это же конец, никуда не денешься! На глухой дороге стоять не надо — а ну придут псы, спросят: «Что ты тут делаешь, кого ждешь?» Самое хорошее — стать где-нибудь на трассе, открыть сиденья и лежать. Если что — устал за рулем, ночую, еду в Ессентуки лечиться...

Так и решили. Назначили время и отправили понурого Гугу. Байрам изредка посвечивал фонариком, отыскивая путь. Остальные шли за ним цепочкой. Первые головки дались Ладо с трудом — сразу заныли воспаленные ладони. Но вскоре, покрывшись первым слоем, успокоились. Он углубился в черные заросли, ни на минуту не теряя слухом остальных. Ночью все держались поближе друг к другу. Байрам изредка делал короткие переклички.

Поле, нагретое за день, хранило тепло, медленно остывая. К ночи пряный запах еще окреп, сгустился, пыльца роились, как мошкара, лезла в нос и рот, порошила глаза. Ладо, работая без остановок, ожесточенно набрасывался на крупные головки, случалось, даже подпрыгивал за ними. Будоражащее опьянение завладело им. Он словно под гипнозом смотрел на большие головки, ясно торчащие на фоне лунного неба, выискивая среди них самые породистые.

Постепенно мысли оставили его. Он оказался на малом пятачке сознания, мир сузился до шуршания кустов. Ладо смутно ощущал свою слитность с этим шумом, похожим на прибой или ветер. Чудились какие-то смутные вскрики, хохоточки, шепотцы, сонное бормотанье — будто все огромное поле было заполнено людьми, тихо делавшими что-то тайное и постыдное.