Флэш по-королевски - Джордж Фрейзер

И я принялся за работу. Должен признать, процесс доставлял мне удовольствие — такое удовольствие может испытывать только истинный трус, ибо только трусы и задиры лучше всех знают, как мучительна бывает боль. Де Готе был не намного храбрее меня: еще пара витков, и он закивал головой словно Панч, и это почему-то привело меня в невероятную ярость. Я крутанул еще раз от души, и шнурок порвался. Тогда я вытащил кляп.

Он стонал и обзывал меня по-всякому, так что мне пришлось поучить его манерам, воткнув в ногу острие ножа.

— А теперь говори, ублюдок, почему ты хотел убить меня?

— Таков был приказ барона. Ах, Боже милостивый!

— Оставь Бога. Зачем? А как же десять тысяч фунтов, черт тебя побери?

— Их… их никто и не собирался платить.

— Хочешь сказать, моя смерть была предрешена с самого начала?

Он перекатился на бок, стоная и кусая губы, и посмотрел на меня расширенными от ужаса глазами.

— Если я скажу вам… все… О, моя нога! Если я скажу… Вы клянетесь, даете слово джентльмена, что отпустите меня?

— С какой стати? Ты и так все расскажешь. Хотя ладно, даю слово джентльмена. Говори.

Но он настаивал, чтобы я поклялся еще и памятью матери. Уж не знаю, чего он хотел добиться этими клятвами, но, смею заметить, он был не в себе, кроме того, эти иностранцы так и стремятся заполучить слово англичанина при первой же возможности. Это общеизвестно.

Итак, я произнес все клятвы, и вот что выяснилось. У принца Карла-Густава не было никакого триппера, он был чист как младенец. Но Бисмарк с Детчардом затеяли выкрасть его и поставить вместо него меня. Это им удалось. Историю про болезнь придумали исключительно для моего удовольствия, и если сейчас она выглядит шитой белыми нитками, то я могу сказать в свое оправдание, что в тот миг, в уединенном замке Бисмарка, с Крафтштайном, готовым в случае чего порубить меня на котлеты, она звучала весьма убедительно. Короче, их маленький план заключался в следующем: через несколько дней, когда Штракенц будет убежден, что заполучил для своей герцогини настоящего консорта, меня убьют в Йотун Гипфеле, а Де Готе испарится по ту сторону германской границы. Поднимется стон и плач, мое тело найдут и доставят в Штракенц, орошаемое слезами всех верноподданных.

А затем — о чудо из чудес! — в моих вещах обнаружат бумаги, из которых становится ясно, что никакой я вовсе не принц Карл, а отчаянный английский самозванец по имени Флэшмен, агент лорда Палмерстона, если вам угодно; готовивший одному Богу известное, какое страшное покушение на безопасность и благополучие герцогства Штракенц. Начинаются хаос и замешательство, происходит беспрецедентных пропорций дипломатический скандал.

Поначалу я отказывался поверить.

— Проклятый лжец! Неужто ты рассчитывал, будто я поверю в эту несусветную дичь? Да и кто вообще в нее поверит, раз уж на то пошло?

— Да все, — лицо его кривилось от боли. — Вы же не принц… выяснят, кто вы на самом деле — даже если потребуется время… найдут нужных свидетелей. Кто же усомнится? Все это правда.

Голова моя шла кругом.

— Но Бога ради, зачем? Какую выгоду может получить Бисмарк из всего этого?

— Дискредитация Англии. Лорда Пальмерстона. Крайнее озлобление и гнев здесь, в Штракенце. Немцы и датчане здесь на ножах… начнутся беспорядки и кровопролитие. Вот чего хочет барон… Ах, Herr Gott,[47] нога горит!

— К черту ногу! Какого беса ему понадобились кровопролитие и беспорядки?

— Как… как предлог. Штракенц, Шлезвиг и Гольштейн — яблоко раздора для датчан и немцев. Беспорядки в одной из этих земель распространятся и на другие — старинное соперничество между Копенгагеном и Берлином вспыхнет с новой силой. Под предлогом защиты интересов Германии Берлин введет войска в Штракенц, потом в остальные два государства. Кто сможет ему воспрепятствовать? Никто.

— Но как они объяснят мое убийство?

— А его нет нужды объяснять. Вы — английский агент, и этого достаточно.

Так, думаю, в жизни не слыхал ничего нелепее. Так я ему и сказал. Кто же примет меня за агента?

— Пощупайте за подкладкой своего мундира, с правой стороны, — несмотря на боль, на лице его появилась злорадная ухмылка. — Она там, чувствуете?

Бог мой, он прав. Я вспорол подкладку ножом, и извлек лист бумаги, исписанный непонятными маленькими значками — одному Богу известно, что они означали, но, зная Бисмарка, я не сомневался: это окажется надежной, истинной, неопровержимой уликой. Я хлопал глазами, пытаясь вникнуть в то, что продолжал выкладывать де Готе.

— Все было спланировано до мелочей, — говорит он. — Провал исключен. За вашей смертью последуют скандал и бунт, и Германия не упустит возможность применить силу.

Я тщетно старался охватить весь этот невероятный замысел. И найти в нем изъян.

— Ага, постой-ка, — говорю. — Все это здорово. Но то, что Бисмарку пришла в голову блестящая идея ввести в Штракенц войска, еще ничего не решает. Есть же правительство в Берлине, которое, предположим, вовсе не разделяет воинственный пыл Отто. Как тогда?

— Я же говорю, все спланировано, — кричит он. — У него есть друзья — влиятельные люди — в высоких сферах. Все согласовано: как только Штракенц даст повод, они начнут действовать по инструкциям барона. Он способен управлять событиями… у него есть дар предвидения. Das genie.[48]

Что ж, возможно, он и гений. Сейчас я, естественно, понимаю, что у него все получилось бы — сомневаюсь, что можно найти другой такой блестящий и изуверски просчитанный дипломатический ход. Хотя Бисмарк и был одним Из самых гнусных ублюдков, занимавших когда-либо кресло канцлера, он являлся величайшим государственным деятелем нашего времени. Впрочем, не все ли равно: получилось, не получилось. Где теперь Штракенц? Там же, где Шлезвиг и Гольштейн — похоронен в просторах Германской империи, созданной Отто Бисмарком.

И вот моя злая судьбина распорядилась — создав это сверхъестественное внешнее сходство — чтобы я оказался первым камнем, заложенным в фундамент его великой мечты. Это был его первый шаг к власти, первый ход в большой игре по объединению Германии и превращению ее в первое из государств мира. Сидя на сырой траве в Йотун Гипфеле, я понял, что сумасшедший план, в котором мне пришлось играть свою роль, построен на безупречной логике: все, в чем нуждался Бисмарк — это чтобы в Штракенце промелькнула маленькая искорка. А трут уже наготове — это я. А далее, направляемый гением барона, трагический фарс пойдет своим чередом.

Стон де Готе снова вернул меня на землю. Он лежал передо мной — этот мерзавец, намеревавшийся всадить мне пулю в спину — да-да, и уже разукрасивший мое лицо сабельными шрамами. В ярости я пнул его ногой. «Так вот какую участь ты и твои проклятые дружки уготовили мне, — кричал я, — заманили меня в эту чертову страну, ложно обвинили, обрекли на смерть либо от рук бисмарковской шайки, либо от властей!». Он орал и умолял меня остановиться.