Эра Меркурия. Евреи в современном мире - Юрий Слёзкин

 Из трех еврейских утопий одна была у власти. Многие евреи, которые не уехали в Москву, жалели об этом. Большинство молодых евреев, которые уехали в Москву, жалели и презирали тех, кто в нее не уехал. Отец Рози-нера вернулся из Палестины и назвал сына Феликсом (в честь основателя ЧК). Отец Агурского вернулся из Америки и назвал сына Мелибом (Маркс-Энгельс-Либкнехт). Михаил Байтальский переехал из Одессы в Москву и назвал сына Вилем (Владимир Ильич Ленин). Моя двоюродная бабушка Белла приехала из Польши и назвала дочь Искрой, а сына Марленом (Маркс-Ленин). Матерей двух моих ближайших московских друзей зовут Ленина и Нинель («Ленин» задом наперед). Таков был древнееврейский язык международного пролетариата — подлинный язык рая.

 Путешествие из черты оседлости в Москву и Ленинград было миграцией в не меньшей степени, чем переезд из Одессы в Палестину или из Петрограда в Нью-Йорк. На него могло уйти почти столько же времени, и в первые послереволюционные годы оно было гораздо более опасным. Рожденное революцией, оно было очень велико по количеству участников, привело к почти волшебному преображению и стало одной из наиболее важных и наименее известных вех в истории России, европейского еврейства и современного мира.

 В 1912 году в Москве жило около 15 353 евреев, или меньше 1% населения города. К 1926 году это число выросло до 131 000, или 6,5% населения. Примерно 90% иммигрантов были моложе пятидесяти лет, а 30% были в возрасте от двадцати до тридцати. К 1939 году еврейское население Москвы достигло четверти миллиона человек (около 6% всего населения, вторая по величине этническая группа столицы). В Ленинграде число евреев выросло с 35 000 (1,8%) в 1910 году до 84 603 (5,2%) в 1926-м и 201 542 (6,3%) в 1939-м (также вторая по величине, и со значительным отрывом, этническая группа города). Еврейское население Харькова составляло 11 013 (6,3%) в 1897 году; 81 138 (19%) в 1926-м; и 130 250 (15,6%) в 1939-м. И наконец, в Киеве (относившемся к прежней черте оседлости) было 32 093 еврея (13%) в 1897 году; 140 256 (27,3%) в 1926-м и 224 236 (26,5%) в 1939-м. В канун Второй мировой войны 1 300 000 евреев жили в местах, которые за четверть века до того были для них закрытыми. Более миллиона из них были, по словам Мордехая Альтшулера, «иммигрантами первого поколения, перебравшимися на жительство в места, расположенные вне черты оседлости».

 К 1939 году 86,9% всех советских евреев жили в городах, около половины из них — в 11 крупнейших городах СССР. И почти треть всех городских евреев проживала в четырех столицах: Москве, Ленинграде, Киеве и Харькове. Почти 60% еврейского населения Москвы и Ленинграда были в возрасте от 20 до 5017. Как писал еврейский советский поэт Изи Харик (1927):

 Давайте всех мы перечислим,

Кто спешно выехал в столицу:

 Четыре лавочника, резник...

А восемь девушек — учиться.

Примерно четверо меламдим,

Двенадцать молодых парней,

Что в срочных поисках работы

Полгода мечутся по ней.

Толстушка Добэ с пацанами

Умчалась к мужу-кустарю.

Он там давно (Ловите, если Кого из них я повторю.)

И Бейлке — к русскому курсанту,

А Бэрке — там уже сто лет.

И сам раввин попал, представьте,

В число подобных непосед.

Привозит кучу подаяний

Он из Москвы к себе домой.

— Ах, хорошо в Москве, евреи!

— Твердит он всем. — Ах, боже мой!

 ...............................

 И все, кого ни назову,

 Ну так и просятся: в Москву!

 Некоторые из иммигрантов занялись привычными меркурианскими делами. Почти полное уничтожение дореволюционного класса предпринимателей и переход к НЭПу в 1921 году открыли необычайные новые возможности для четырех лавочников и мужа толстушки Добэ. В 1926 году евреи составляли 1,8% населения СССР и 20% всех частных торговцев (66% на Украине и 90% в Белоруссии). В Петрограде (1923) доля частных предпринимателей, использующих наемную рабочую силу, была среди евреев примерно в 5,8 раз выше, чем среди прочего населения. В Москве в 1924 году еврейским «нэпманам» принадлежало 75,4% всех лавок и магазинов аптекарских и парфюмерных товаров, 54,6% мануфактурных, 48,6% ювелирных, 39,4% галантерейных, 36% дровяных и лесных складов, 26,3% всех кожевенно-обувных магазинов, 19,4% мебельных, 17,7% табачных и 14,5% всех магазинов готового платья. Новая «советская буржуазия» была в значительной степени еврейской. В нижнем слое категории «непманов» евреи составляли до 40% всех советских кустарей и ремесленников (35% портных Ленинграда, к примеру); в верхнем на их долю приходилось 33% богатейших предпринимателей Москвы (обладателей торговых и промышленных патентов двух высших разрядов). 25% всех евреев-предпринимателей Москвы (по сравнению с 8% предпринимателей-неевреев) принадлежали ко второй группе.

 Преобладание евреев в экономике НЭПа нашло отражение в нэповской иконографии «буржуазной опасности». В советской литературе 1920-х годов есть немало еврейских контрабандистов, спекулянтов и совратителей девушек-комсомолок. Один из них — Соломон Рубин из пьесы В. Киршона и А. Успенского «Кореньковщина», который говорит о себе: «Я как бородавка, — прижигают ляписом в одном месте, я выскакиваю в другом». Другой — Исайка Чужачок Сергея Малашкина: «Небольшого роста, с лица и тела щупленький, на тонком лице, похожем на челнок, имел только три достоинства — большой красный нос, широкие желтые, хищно выдающиеся вперед зубы и еще две — цвета кофейной гущи — бусинки глаз, которые были, несмотря на необыкновенную подвижность всего тела Исайки Чужачка, неподвижны и казались мертвыми». И тем не менее канонический советский «буржуй» никогда не стал евреем. Главными классовыми врагами в демонологии эпохи НЭПа были русские крестьяне («кулаки»), русские лавочники и православные попы — наряду с безродными трусливыми «мещанами» и иностранными капиталистами. (В исправленной версии «Кореньковщины», опубликованной под названием «Константин Терехин», еврейский нэпман Соломон Рубин превращается в нэпмана-антисемита Петра Лукича Панфилова.) В целом доля евреев среди плакатных нэпманов была намного меньше доли евреев среди реальных советских предпринимателей, а у многих подчеркнуто еврейских литературных буржуев имелись подчеркнуто еврейские большевистские антиподы. Гротескно лицемерному Арону Соломоновичу Фишбейну Матвея Ройзмана противостоит поселившийся в его доме неимущий кузнец и рабфаковец Рабинович. А в романе Бориса Левина «Юноша» легкоранимый Сергей Гамбург отрекается от своего отца, который «спекулировал мукой, мануфактурой, обувью, сахаром, граммофонными иголками — чем попало».

Сергей Гамбург не любил своих родителей. [...] Ему противно было наблюдать, как родители, заискивая и унижаясь, лезли в аристократию... В доме был такой же абажур, как у Синеоковых. Отец для своего кабинета специально переплел книги, которых он никогда не читал, под цвет шелковых обоев. В гостиной появился рояль, хотя никто не играл. У сестры Иды абсолютно нет никаких музыкальных способностей, но к ней аккуратно ходит учитель музыки... Приобрели тигрового дога ростом с теленка. Мать и отец и все в доме боялись этой большой, с человеческими глазами собаки... Устраивали «вторники» и приглашали избранное общество. Сергей великолепно знал, что все идут к ним потому, что у них можно хорошо покушать... Мать говорила «коклетки», Сергей морщился и, не поднимая головы, поправлял «котлеты».

 В конце концов, Сергей решает уйти из дома. «Спекулянты, — думал он о них с омерзением. — Взяточники. Прохвосты». Жалкие попытки родителей удержать его приводят к взрыву.

— Вы мне противны, — со страшной злобой процедил Сергей. — Понимаете — противны. Я вас просто ненавижу! — Он оттолкнул отца и дернул дверь.

— Сережа! Сергей! Опомнись! — умоляла мать и хватала его за рукав шинели.

— Черт с ним! Черт с ним! Черт с ним! — кричал папа Вбежала сестра Ида в украинском костюме со множеством лент. Она жестами и мимикой, точно ей не хватало воздуха, показала в сторону своей комнаты. Это означало: «Ради бога, тише, у меня там сидят знакомые, и все слышно».

 Сергей хлопнул дверью, и зазвенели розовые чашки на буфете.

 Еврейская революция была такой же частью НЭПа и сталинского Великого перелома, как и русского революционного движения, большевистского переворота или Гражданской войны. Никакой царский указ не осуждал веры и занятий Тевье с такой безжалостностью, с какой могла это сделать его дочь Годл — в новой ее ипостаси журналиста, ученого или партработника. Киршон, Ройзман и Левин — все они были евреями (и пролетарскими писателями), и даже антисемитская книга Малашкина будто бы очень нравилась одной из самых влиятельных евреек Советского Союза, жене Молотова Полине Жемчужиной (Перл Карповской).

 Когда НЭПу пришел конец, и всех уцелевших частных предпринимателей — включая многочисленных еврейских «отцов» — начали травить, сажать, обирать и выселять, большинство сотрудников ОГПУ, заведовавших этой операцией, сами были евреями (в том числе глава валютного отдела Управления экономических дел ОГПУ Марк Исаевич Гай [Штоклянд]). К 1934 году, когда ОГПУ превратилось в НКВД, евреи «по национальности» образовали самую большую национальную группу среди «руководящих работников» советской тайной полиции (37 евреев, 30 русских, 7 латышей, 5 украинцев, 4 поляка, 3 грузина, 3 белоруса, 2 немца и 5 прочих). Двенадцать ключевых отделов и управлений НКВД, которые отвечали, среди прочего, за милицию, трудовые лагеря (ГУЛАГ), контрразведку, аресты, «наружное наблюдение» и экономический саботаж, возглавлялись евреями (все они, за вычетом двух, были выходцами из черты оседлости). А Народным комиссаром внутренних дел был Генрих Григорьевич (Енох Гершенович) Ягода.