Спецназ не сдается - Михаил Нестеров

— На всякого, — закончил Кашинский.

Полчаса назад Тритон вернулся с очередной вылазки. Он проплыл к служебному катеру, перерезал швартовы и отправил его в далекое плавание; теперь его мог догнать только попутный ветер. Кашинский на подсознательном уровне брал на себя больше работы. Потому, наверное, что был отцом, дедом, изо всех сил старался избавить своих чад от той работы, которая, быть может, была им в тягость. Баловал, конечно. Он хотел успеть сделать больше, словно торопился куда-то, и часто ловил себя на грустной мысли: «Старею». 53 года — самый расцвет сил для мужчины, но Тритон, оставивший часть своего здоровья на подлодке и в секретном подразделении, был гораздо старше своих лет. До сего дня он не ощущал на себе этого тяжкого груза, он дал знать о себе только здесь, вдали от родины, перед лицом реальной опасности.

И совсем некстати.

Три дыхательных аппарата были притоплены в десяти метрах от северной стены форта. Диверсанты проникали на объект в гидрокомбинезонах. И сразу же напоролись на неприятность. Ситуация — копия той, что случилась с Перминовым на толкаче. Тритоныч снял держащиеся на соплях прутья, и Сергей первым влез в каменный мешок. Глубина воды в нем достигала метра, выходов из него — два: через дренаж и через арочный проем. Высота арки, не считая той части, что была скрыта под водой, — метр. От проема до каменных стен не больше полметра. За них не спрячешься, а к этой полуподвальной камере подходили двое охранников с собаками. «Вот тебе и точное расписание», — выругался Сергей.

Он быстро оценил ситуацию. Периметр двора ярко освещен. На круговой площадке второго этажа тоже прохаживаются охранники. Собаки в десяти метрах и продолжают приближаться, через секунду-другую учуют чужого. А назад, к дренажному отверстию, не успеть. Из этой ситуации было только два выхода: замереть, надеясь, что собаки не учуют постороннего запаха, и снимать сразу четверых — двух охранников и их натренированных четвероногих друзей. Можно убрать из бесшумного пистолета, который Сергей сжимал в руке, однако на виду у «кольцевых», которым сверху видно своих товарищей.

Соображать некогда, и Перминов действовал по инерции. Он подал знак Тритонычу, благо того было видно в мутноватом свете камеры: «Назад!» И еще несколько коротких жестов: «Четыре. Справа от меня. Я — вниз!»

Другой бы ничего не понял, однако старый диверсант словно слушал четкие и громкие распоряжения командира. Он еще не выпустил из рук двух чугунных прутьев, которые с таким усердием спиливал. И ему не пришлось перехватываться, поскольку держал он их за нижние концы. Тяжеленные, зараза! Тем не менее Кашинский, уложившись в пару секунд, приставил их на место и скрылся под водой. Он держал их фактически над головой, его сжатые кулаки едва прикрывала вода. И каждую секунду он думал: «Сейчас выпущу! Нет мочи!» Руки налились свинцом в мгновение, словно он несколько часов держал над головой эти чертовы болванки. Голова у него была повернута вправо, и в откатах слабых волн он умудрялся делать короткий вдох-выдох. При этом наружу выступали лишь губы, вытянутые трубочкой. И никакой дыхательной трубки, разумеется, лишь маска, и та висела на шее.

Неизвестно, кому было тяжелее — Кашинскому, который едва удерживал за края неподъемные болванки, или Перминову. Сергей, отсемафорив товарищу и опустив на лицо маску, без единого всплеска опустился под воду, упершись вытянутыми руками в одну стену, а ногами, обутыми в резиновые чулки, в другую. И почти сразу же увидел яркий луч света, скользнувший в камеру. И не понял, расслышал ли он лай собак. Скорее всего они рычали, вплотную подвинувшись к входу.

По лучу фонаря, который шарил по помещению, Сергей определял места, которые он освещал. Вот яркое пятно надолго приклеилось к решетке. «Держи, Тритоныч!» — мысленно семафорил товарищу Сергей, находясь на глубине всего лишь метра, но без единой возможности глотнуть воздуха.

Долго, очень долго охранник рассматривает решетку, как бы не заподозрил неладного. Но сейчас собаки уже не чуяли людей, разве что тупо соображали, что они должны быть где-то рядом. Порыкивают? Наверняка. Но пора бы им совсем успокоиться.

Прошла минута. Пока все нормально: Кашинский выжимает из своих рук всю мощь, Сергей подобно огромной пиявке распростерся на скользком дне камеры, замутив воду поднявшимся илом. Все нормально, пока охранники не ступят в само помещение. Но рискнут ли бродить по нему по пояс в воде?

Луч фонаря изменил направление, он пробежал по стенам и... словно юркнул под воду, высвечивая мутное дно, на котором расплывчатой тенью обозначился силуэт человека. Расплывчатой — это хорошо. Рябь, проникающая в камеру с моря, смазывала очертания диверсанта, затаившегося у правой от охранников стены. Когда свет прошелся по телу Сергея, ему показалось, что с него сдирают кожу, обнажая крутые переплетения мышц. Вот свет залил лицо... но мгновением позже оставил его в тени.

Две минуты прошло. Усердие охранников удивляло. Собаки еще не успокоились? Видимо, нет, поскольку фонарь в руке стражника снова был направлен на решетку.

«Держи, Тритоныч!»

Кашинский боялся выдать себя скрежетом зубов и... матом. В любое мгновение он, закаленный в самых невероятных условиях, готов был бросить эти гребаные болванки, которые он, как Паниковский, пилил целых два часа и сменил два «полотна», и открыть по иранским придуркам огонь из автомата.

«Сколько можно!» — стонал он. Ему казалось, он держит не металлические прутья, а диван со своей стокилограммовой тещей — за ножки и в горизонтальном положении, чтобы древняя, как Китайская стена, старуха не сползла к борту.

«Твою мать!» — выбивался он из сил. В ушах пульсировало непомерное давление, в них начал трепыхаться, как карась в бредне, пронзительный писк. Нет, первой лопнет голова, а уж потом треснут мышцы на руках.

Свет снова прошелся по телу Перминова. Сергей представил, что видит сейчас охранник под толщей воды: будто бы небольшое углубление или нанос ила. Впрочем, черт его знает, что он видит. Похоже, фонарик в руках слепого пирата Пью. Ему проще ткнуть палкой или пальнуть в подозрительное место из пистолета.

Почти три минуты уже светит, баран! Еще немного, и придется продувать балласт, подумал Сергей. Больше трех минут без воздуха он не выдержит.

И снова луч фонаря уперся в решетку.

«Все, бросаю!» Тритоныч, понимая, что положение у Сергея такое же безнадежное, решил досчитать до трех.

«Один...» — считал Кашинский, уже с минуту находясь без воздуха.

«Два...» — И подумывал, сколько времени у него уйдет на то, чтобы взять такими безжизненными руками пистолет.

«Три!»

Только он собрался осуществить свои планы, как камера погрузилась в полумрак. В нее попадал лишь свет с периметра дворика, и то как-то наискось.

И тут Кашинский совершил настоящий подвиг: он держал прутья еще полминуты — не меньше. Когда из-под воды абсолютно бесшумно появился Перминов и с еле заметным шипением втянул в себя воздух, Тритон, приподняв голову, хрипло прошептал:

— Отдирай меня, Серега... Прикипел, на хрен!

Сергей подал ему знак: «Тише!» Необходимо было определить, куда направляются обходчики с собаками. Если пойдут обратно, то придется ретироваться обоим и уже вдвоем держать проклятые железки. Другого выхода пока не было.

Но вот Перминов расслабился: обходчики поднялись по лестнице и скрылись за поворотом, который вел в караулку, а собаки составили компанию двум оставшимся на втором этаже караульным.

Кашинский вполз в камеру и сел на дно. Его, без грузового ремня, малость покачивало.

— Ну, и чего ты расселся? — спросил командир. — Полезли обратно, снаружи передохнем минут десять-пятнадцать.

И когда они выбрались из камеры, Кашинский, повторно готовя автомат к работе, неожиданно спросил:

— Я видел венок у тебя в сейфе: «Якову Моравецу от друзей». Зачем ты его припас, сынок?

Перминов долго глядел в глаза товарища. Ему не хотелось отвечать на этот вопрос. И как объяснить старику, что он хотел спасти Якова, надеть, как порванную шляпу, ему венок на шею и бросить, глядя в глаза: «Это тебе от всей команды. Носи».

Та злость на друга уже прошла, венок не пригодится. Он понял и простил — и это главное. А с другой стороны, часто задавал себе вопрос: имел ли он вообще право судить Якова? Что он знает о нем с тех пор, как тот связался с командой генерала Воеводина? Что знает о причинах, которые толкнули его на все те поступки, которые он совершил? Да и без них получалось, что Сергей лез не в свое дело. Но ведь погибли люди. Пусть не по вине Якова, но при его участии, что ли.

Запутался. Не хочется думать об этом. Хочется домой. Всей командой.

Домой означало просто на родину, а дома как такового у Сергея больше не было. Его дом превратился в рыбацкую шхуну, которая дожидается его в нескольких милях отсюда. И тогда его слова, обращенные к любимой женщине, обретут окончательный смысл: «Я иду в море. Чтобы встретить утреннюю дымку, а потом ночную прохладу. Я пойду все дальше и дальше, и мне будут махать шестами плавучие маяки и вешки, и всегда под килем будет ровно семь футов. А ветер — только попутным».