Последнее отступление - Исай Калашников

Дора поманила пальцем Нину. Знаками показала, чтобы она хватала того, что справа… Девушки разом упали на колени, прижали руками козлят.

— До чего хорошенький! — Нина подняла козленка, прижалась лицом к теплому, пушистому боку. Козлята, совсем еще маленькие, были красновато-бурыми, с пестрыми продольными полосами. Легкие, с испуганными черными глазами, они слабо бились в руках девушек и жалобно пищали.

— Что мы будем с ними делать?

— Домой отнесем. Они хорошо приживаются. Подрастут, будут такие ласковые да привязливые… Все равно что дети.

Девушки вышли из ельника.

— В какой стороне деревня? — спросила Дора.

Нина остановилась. Кругом дыбились горы, густо заросшие сосняком. В низинах кудрявились кустарники, среди них торчали черные конусы елей.

— Не знаю. Убей меня, не знаю.

— А деревня-то под боком. Перевалим через этот хребет — и дома. Версты четыре напрямик. Сейчас тропка будет…

Девушки возвращались с мельницы. Зерно смололи ночью, рано отправили подводу с братишкой Доры, а сами пошли напрямую через горы. Нина настояла на этом. Она и на мельницу поехала для того, чтобы посмотреть лес.

Солнце только что поднялось из-за лохматых гор.

Косые лучи просачивались сквозь ветви деревьев, пятнами ложились на отсыревшую за ночь землю, покрытую редкой травой и рыжими иглами хвои. В стороне от тропы, скрытый кустами, журчал ручей.

Малохоженая тропа поднималась к вершине глубокого распадка. Нина прижимала к груди притихшего козленка, шептала:

— Какой ты миленький! Я тебя молочком кормить буду, молочком!

Впереди осыпались, защелкали камни. Нина остановилась.

— Ой, что это? — тихо спросила у Доры.

Дора тоже остановилась, прислушалась. По лесу кто-то шел. Под ногами похрустывали камешки.

— Не медведь?

Дора прошла немного вперед.

— Вон он, медведь. Смотри.

С крутого каменистого косогора спускался приказчик Федота Андроныча.

— Сейчас мы его напугаем, — шепнула Дора и крикнула: — Гэк!

Крик, умноженный эхом, прокатился по распадку. Приказчик вздрогнул, опустил руку в карман, прижался спиной к толстой сосне.

Девушки засмеялись. Нина громко, так, чтобы он услышал, сказала Доре:

— Очень храбрый молодой человек.

Приказчик с шумом скатился с косогора, тяжело дыша, остановился на тропе. Правую руку он все так же держал в кармане. Круглые желтые глаза его смотрели на девушек изучающе. Ловкий, гибкий, он чем-то напоминал кошку, готовую сделать прыжок.

Увидев козлят, приказчик позавидовал:

— Вот удача так удача. А я, как видите, с пустыми руками.

— Вы охотились?

— Да, охотился.

— Это без ружья-то? Охотничек… — прыснула Дора.

— Ничего смешного. Я петли ставлю, западни. С ружьем пока не время… Разрешите, я понесу козленка, — попросил он у Нины. — Вы, если не ошибаюсь, дочь здешнего учителя? Ссыльного… Я его очень уважаю. Здесь, в селе, это единственный человек, достойный уважения, даже восхищения.

— Что вы! А я, а Дора? Разве мы не достойны восхищения? — со смехом спросила Нина.

— Разумеется. Вы прелестные девушки, — он прищурился, внимательно посмотрел на Нину. Ей стало неловко под взглядом его желтых глаз.

В деревне Дора остановилась у своего дома, предложила:

— Ты бери обоих козлят. Зачем их разлучать…

— Я одна их не унесу.

— Могу помочь, — вызвался приказчик.

Дома опустили козлят на пол. Они растерянно стояли на тонких, подрагивающих ножках, водили длинными острыми ушами. Нина налила в блюдце молока.

— Кормить хотите? Они так есть не станут. Вы их с пальца. Окуните палец в молоко и в рот… — посоветовал он.

— Откуда вам известны эти премудрости?

— Я охотник. Правда, я охочусь на крупную дичь, но не упускаю и мелкую, если попадется…

В его словах, как показалось Нине, звучал какой-то скрытый смысл. Она резко обернулась. Но приказчик спокойно разглядывал козлят. Лишь в уголках его губ затаилась непонятная усмешка. «Большой умник он, что ли?» — подумала Нина. Она поймала козленка, намочила палец в молоке, сунула ему в рот. Козленок чмокнул губами, присосался…

— В самом деле ест! Соси, миленький…

— Вы не познакомите меня со здешними ребятами и девушками? — Он поднялся, собираясь уходить. — А то я, знаете, со скуки умираю.

— Пожалуйста. Но… — Нина замялась, вспомнив, как приняли ее семейские. — Но я боюсь, что вам, Виктор Николаевич, будет не совсем приятно… То есть не совсем весело…

— Об этом не беспокойтесь. Договорились?

Виктор Николаевич медленно шел по улице, тихо насвистывал. Он насвистывал всегда, если был чем-то доволен. Губы сами собой сжимались в трубочку, сам собой выливался мотив старинного романса. Слов он не помнил, кроме начала: «Все хорошо, все хорошо, грустить не надо…» Все хорошо… Все идет как надо. Со всех сторон жмут на комиссаров. По всему видно, скоро так даванут, что от большевиков останется мокрое место… Грустить не надо… «Торговля» идет отлично. В буреломе, в заброшенной медвежьей берлоге, понемногу прибавляется оружия. Сегодня он положил туда не какую-нибудь берданку, а ручной пулемет! Бережно, как младенца, спеленал его промасленными тряпками и опустил в берлогу.

А девчонки напугали. Подумал, выследили. Как еще не выхватил револьвер. Наделал бы шуму. Этого совсем не нужно. Главное — тишина. Дочь учителя, между прочим, недурна. Неплохо бы затуманить ей мозги… Очень даже неплохо. Бедный приказчик — без пяти минут зять ссыльного большевика…

В доме Федота Андроныча был переполох. Сам купец в смятении бегал по двору, тряс кошлатой бородой. Увидев приказчика, он закричал:

— Где прохлаждаешься?!

— Тихо, тихо, Андроныч, не так круто заворачивайте.

— Разговаривай, разговаривай, тебе, дьяволу, все равно. А тут на добро покушаются. Сволота хлеб из амбаров вытряхивает. Давай живенько спрячем куда-нибудь.

— Сядь! — спокойно сказал приказчик. — Куда спрячешь? Сколько спрячешь?..

Федот Андроныч сел на предамбарок, схватился за голову руками, завыл, как от нестерпимой боли.

— Ой, ой, душегубы, чтоб вам ни дна ни покрышки!

— Да замолчите вы! — свистящим шепотом приказал Виктор Николаевич. — Пусть берут. Придет время — вернете.

— Поди-ка ты к… — Федот Андроныч вскочил, уставился на приказчика бешенными глазами. — Все посулами прикармливаешь. Подавись ты ими! Лошаденок моих замучил, каждую ночь гоняешь, денег сколько выклянчил.

Федот Андроныч трусцой побежал к дому. Виктор Николаевич презрительно сплюнул. Ослеп человек от жадности, разум потерял. С таким болваном недолго и влипнуть.

Заложив руки в карманы, Виктор Николаевич пошел вслед за купцом. Федот Андроныч стоял в сенях возле кадушки, пил воду большими глотками. Железный ковш постукивал о зубы.

— Вот что, Андроныч, если ты еще раз об этом заикнешься, хотя бы во сне…

— Погорячился… Добро-то наживал не ты. Тебе что! Тебе оно чужое…

Во дворе злобным лаем залились собаки, загремела щеколда калитки.

— Идут, антихристы!

Виктор Николаевич вышел на крыльцо. Во дворе стоял Клим Перепелка, отбиваясь от наседавших псов длинным бичом.

— Что же это вы зверья пораспустили. Цыц ты, стерва! — Клим изловчился и черешком бича наотмашь ударил старого пса по боку. Пес взвыл, волчком завертелся на месте.

— Эй ты, антилигент, открывай ворота!

Из дома вылетел Федот Андроныч, погрозил Климу кулаком.

— Я те открою! Чего налетел басурманином? Почему без спросу во двор лезешь? Обскажи поначалу…

— Обсказать завсегда могу, — Клим вынул из кармана кисет, похлопал по карманам. — У тебя есть бумага, антилигент?

Виктор Николаевич протянул кожаный портсигар, набитый папиросами.

— Курите.

Клим зацепил ногтями папироску, вытянул, закурил. Жмуря глаз от дыма, сказал:

— Господские папиросочки-то.

— Господские, — подтвердил Виктор Николаевич. — Раньше господа курили, а теперь можно и нам, трудовым людям.

— Нет у нее скусу, трава травой, — Клим повертел папироску в руках, впился глазом в Виктора Николаевича: — Откель будешь?

— Городской. Работаю у Федота Андроныча. Спасибо ему, дал возможность зарабатывать на пропитание. В городе сейчас голод, безработица.

— У Федота Андроныча сердце доброе, это мне известно, — с усмешкой сказал Клим. — Ну вот что, Андроныч, отмыкай свои амбары. Малость потрусим твое хлебушко.

— С какой такой стати?

— А с какой оно стати преет в амбаре, когда народ голодает?

— Так оно мое, кровное… Вот он, Виктор Николаевич, человек молодой, тоже голодает… хе-хе… Но ты же не уступишь ему свою бабу. Али уступишь?

— Как двину по твоим зубам, так со смеху закатишься! Тереха, открывай ворота.

Виктор Николаевич подошел к воротам, откинул железный крючок. Федот Андроныч смотрел то на него, то на Клима, топтался на месте.