Радость на небесах. Тихий уголок. И снова к солнцу - Морли Каллаган

— Но ты же этим и занимаешься из вечера в вечер.

— Пройти через его книги. Теперь, когда я его узнал… все, что случилось с ним, должно было случиться где-то здесь. Мне бы хотелось побродить тут одному. А ты иди-ка спать.

— Я теперь не могу уснуть, если тебя нет рядом.

— Знаю, — сказал он. — Ведь и со мной — то же самое.

Он смотрел, как она села в машину и развернулась.

Задние фонари скрылись за углом. Ал зашагал в западном направлении. Все его чувства обострились. Вскоре он уже шел по улицам, где ходил и работал молодой Шор. Алу казалось, что он ощущает в себе того молодого человека, его тогдашние мысли и стремления. Однако дверей, которые открывались перед Шором и закрывались за ним, теперь нет; нет и ресторанов, куда он тогда заходил. Их снесли. На их месте высились огромные башни из бетона и стекла. Ночью тут был совсем новый город — освещенные прожекторами опустевшие башни и безлюдные улицы. Конторские служащие на ночь сбежали отсюда. Однако от золотистого ореола пустых стеклянных башен в прожекторных лучах, от боя курантов на старой ратуше воображение Ала разыгралось. Он вернулся на тропу, которую Старки Кьюниц проложил в университеты мира и по которой сам Кьюниц, озадаченный и растерянный, дальше уже не пойдет. Зато он, Ал Дилани, сумеет пойти дальше. И академический мир вынужден будет обращаться к нему — величайшему из современных знатоков творчества Юджина Шора. Он понял, насколько злободневен этот вопрос: в мире, полном преступников, кто же преступники? Священники, грабители банков, управляющие банками, уличные проститутки? Отчужденные преступники, восстановившие против себя огромную орду респектабельных преступников.

Ал свернул на Куин-стрит, миновал два залитых светом шпиля ратуши, поблескивающий в ярком свете прожекторов бассейн на широкой площади и пошел дальше на запад, к юридическому колледжу. Вот и он — за высокими копьями старинной чугунной решетки, за широкой полосой газона. Ал представил себе, что из затененных дверей выходит Шор — студент-юрист — и направляется по дорожке к старинной калитке в чугунной ограде. Для чего эта ограда? Чтобы не допускать людей к закону? Или чтобы не допускать закон к людям? Человек изучает закон и узнает, что люди неспособны жить, только лишь блюдя законы. Это пустая жизнь. Чугунная ограда вокруг сердца.

Повернув назад, к кварталам молодого Шора и его ранних рассказов, Ал вскоре оказался возле собора, среди домов с меблированными комнатами. Шпиль собора был тоже ярко освещен прожекторами, теперь этот шпиль отбрасывал свет и на улицы внизу, а тогда они были темные и таинственные.

«Хватит. На сегодня достаточно», — сказал себе Ал устало и пошел к Янг-стрит, в беспорядочно раскинувшийся праздный район неоновых вывесок и реклам. Ночь впервые в этом году была по-весеннему теплой. Ал неторопливо шагал в потоке прохожих. По сторонам тянулись закусочные, бары с гологрудыми девицами, бары с голозадыми девицами, дансинги, кинотеатры, специализирующиеся на фильмах ужасов, книжные магазинчики, предлагающие порнографическую литературу, восточные лавки и лавчонки, один из углов облюбовали проститутки и сутенеры. По улице гуськом шли восемь молодых бритоголовых буддистов в желтых одеяниях и провозглашали нараспев: «Кришна! Кришна!» А вслед за ними грациозно семенил стройный пепельный блондинчик, обмениваясь шуточками с ухмыляющимися типами в подъездах. Какая-то девица задела Ала плечом — молоденькая девчонка, проститутка в задорной шапочке, очень хорошенькая. Она бойко застучала каблучками дальше, подходя то к одному мужчине, то к другому, словно танцуя неторопливый радостный весенний танец. Потом повернула обратно и снова задела Ала плечом.

— Мне нравится твоя шапочка, — сказал он. — Чудесная шапочка.

— Другой такой нигде не увидишь, — ответила она.

— А я видел.

— Где это?

— В Париже. Я видел девчонку, такую же, как ты, точно в такой же шапочке.

— В Париже? Пойдем со мной, и снова побываешь в Париже — десять минут туда и обратно.

— Я и так опаздываю, — сказал он.

— Ну и ладно, — ответила она весело и пошла дальше.

Еще одна проститутка, в длинном белом пальто, задумчиво стояла в подъезде. Это была ее игра — унылое одиночество, тем не менее клиента она нашла раньше веселой. Широкоплечий хмурый мужчина подошел к ней, и они свернули за угол. Однако почти следом за ними свернула туда и веселая девчонка с молодым человеком, который, немного поторговавшись, вылез из машины.

Ал направился к ярко освещенному ресторану напротив большого универсального магазина. Из дверей ресторана вышел полицейский, подталкивая к своей машине двух девиц. Одна из них, высокая, пышногрудая, красивая, излагала ему, что она о нем думает. Вторая, совсем девочка, свежая, со вздернутым носиком, сразу влезла в машину.

— Да садись же, Мейбл, — сказала она с надменным равнодушием. — Чего зря время тратить?

Однако полицейский заметил, что Ал, остановившись в нескольких шагах, внимательно на него смотрит. Ал расхохотался. Полицейский, не обращая на него внимания, открыл дверцу машины.

— Так это вы! — сказал Ал. — Как поживаете?

— Проходите, проходите, — отрывисто сказал полицейский.

— Ал Дилани. Вы меня не помните?

— Я так легко не забываю. Особенно свидетелей, которые много о себе понимают.

— Ну да — свидетель. Совершенно верно. А как чтение? Все еще мусолите страницы?

— Само собой: девки мусолят бумажки, а я — страницы.

Полицейский ухмыльнулся, и Ал понял, что его совсем не просто вывести из равновесия — слишком в себе уверен.

— Пожелайте барышням спокойной ночи, — сказал полицейский, и Ал почувствовал, что каким-то образом над ним взяли верх. Полицейский сел впереди, и, когда машина медленно тронулась, Ал наклонился к открытому окну.

— Почитайте вот эту! — крикнул он, бросив книгу на колени полицейского. — Она про здешние места.

Машина продолжала набирать скорость.

«Почему я, собственно, это сделал?» — спросил себя Ал. Он стоял на краю тротуара, пытаясь дать себе ответ на этот вопрос.

Джейсон Дансфорд захватил книгу домой. Он и Элен, его хорошенькая, в милых веснушках жена, жили в четырехкомнатной квартире в одном из тех многоэтажных домов, которые строились по пригородам. Элен любила читать, ее самая близкая подруга была библиотекаршей. Едва Джейсон вставил ключ в замочную скважину, как его кольнуло скверное предчувствие, уже давно ставшее неотъемлемой частью его жизни. Элен была алкоголичкой. И по его вине, думал он. Такая уж у полицейских сумасшедшая работа.

А он хотел стать инженером. Но его отец, типографский наборщик, умер, когда он еще учился в школе. Школу пришлось бросить: надо было содержать мать и двух младших сестренок. Первые два года службы в полиции Джейсон мечтал о быстром повышении и в недалеком будущем видел себя знаменитым криминалистом. Но его усердие и жесткая принципиальность вызывали раздражение сослуживцев, которые считали, что он слишком уж серьезно относится и к себе, и к своим обязанностям. Его отвели в сторонку и объяснили, что надо жить самому и давать жить другим. Не стоит настраивать против себя влиятельных людей. Это было сказано потому, что из-за него чуть было не уволили инспектора Хиггинса: Джейсон показал, что в его присутствии этот добродушный инспектор, всеобщий любимец, освободил от штрафа за какие-то дорожные нарушения одного репортера, своего старого приятеля. Сослуживцам Джейсона вовсе не улыбалась мысль, что в его присутствии они должны будут ходить по струнке. В конце концов Джейсон понял, что его добросовестность и старания никому не нужны, и превратился в самого обычного полицейского, в угрюмого, обманутого в своих надеждах полицейского, который глубоко затаил опасное чувство, будто его незаслуженно обошли и продолжают обходить. Тем не менее он ни разу не избил задержанного, если тот не бросался на него первый. Он научился молча выслушивать ругань. Он выработал в себе очень действенную, почти судейскую надменность и грубовато-прямолинейную манеру речи. «Полицейскому люди открываются своей изнанкой, — говорил он своему приятелю Айре Мастарду. — Я стараюсь все время про это помнить». Джейсон не терял контроля над собой, когда студенты во время демонстрации кричали ему «свинья». Слишком велико было его презрение к этим юнцам, перед которыми открывалась дорога ко всему, о чем он когда-то мечтал. С годами он начал презирать каждого встречного.

В то утро он вернулся домой, как возвращался каждый раз — тая надежду увидеть там, как когда-то, ту милую, умную девушку, которую полюбил еще мальчишкой. Полицейский и его друзья — это обособленный круг. Полицейскому не просто завязывать приятные знакомства. Бридж, игра в шары, спортивные состязания Элен не интересовали. На вечеринках Джейсон мучился, глядя, как она виснет на каком-нибудь дюжем постовом, чтобы не упасть, или, пошатываясь, бормочет всякие непристойности. И они перестали ходить на вечеринки. Единственная задушевная подруга Элен, библиотекарша Молли Даунс, застенчивая, приятная, умная девушка, потихоньку пила. Она часто оставалась у Элен на всю ночь. И сейчас, сжимая в руке книгу, Джейсон никак не решался повернуть ключ, боясь, что услышит голоса — и один будет голосом Молли. Затем, как всегда, он расправил плечи, чтобы Элен сразу, едва он войдет, могла увидеть и поверить, что, до какого бы состояния она себя ни довела, у нее всегда есть опора — сильный, любящий ее муж.