Когда говорит кровь (СИ) - Беляев Михаил

Их улица.

И вот спустя столько лет они вновь стояли на камнях ее мостовой.

Родовые дома Скофы и Эйна находились друг напротив друга и выглядели тоже почти одинаково. Оба были в два этажа с небольшими пристройками, оба обнесены невысокими заборчиками, только вот семья Скофы Рударии разбила на своей земле огородик с пряными травами и репой, а у Эйна, как и двадцать один год назад, росли четыре персиковых дерева.

— Даже не верится, что мы снова тут стоим. Правда, Скофа? Только подумать, двадцать один год прошел, — растерянно проговорил Эйн.

— Ага, кажется, только вчера мы играли тут всей гурьбой или лазали за фруктами в соседние сады, а потом прятались на чердаках от их хозяев и родных, чтобы нам уши не надрали.

— Помню, однажды мы так целый день просидели, и только ночью на улицу вылезли, а потом ещё шестидневье носа на соседние улицы не показывали. Но кто ж знал, что мясник из-за пары слив так взбесится, что за нами с тесаком бегать начнёт? А ещё лучше было, когда мы немного подросли и начали лазить к соседским девчонкам.

— И соседские парни за это приходили толпой нас бить.

— Ну как нас. Ты то, помниться, тогда бегал неплохо.

Скофа тут же осекся и съежился, словно стараясь занять как можно меньше места в этом ставшим таким неуютном мире. Но его командир только благожелательно улыбнулся, приобнял его за плечи и сделал пару шагов вперед. Громко втянув носом вечерний воздух, он проговорил мечтательным голосом.

— Как же давно все это было… целая жизнь ведь прошла.

— Что-то ты себе совсем кратенько года отмеряешь, командир, — проговорил изувеченный варварами солдат. — Тоже мне — жизнь. Лично я, несмотря на все старания харвенов, намерен прожить ещё как минимум полвека. И за это время настругать как можно больше отпрысков, чтобы потом было кому рассказывать, о нашей героической молодости и славных победах. Да-да, не смейтесь. Видал я и себя, и как на меня бабы теперь смотрят. Хвала богам, дурные тоже рожать могут. А вообще, может, хватит уже тут стоять и сопли на кулак наматывать? Вы, кажется, хотели родственников повидать. Ну так идите, видайте. Там с ними по былым временам и похныкаетесь. И, кажется, что кто-то обещал мне горячий ужин. Не так ли, Бычок? Было дело?

— Так, Мертвец.

— Ну вот и славно. А теперь — веди меня в свои родные стены и главное — к родному столу. Уж больно я по домашней стряпне соскучился.

Разойдясь с Эйном по разные стороны, Скофа подошел к ограде родного дома, и уже было потянулся к крючку калитки, как рука его замерла, не в силах сделать это простейшее движение.

— Чего опять застыл, Бычок? Забыл, как калитка открывается?

— Двадцать один год Мицан. Я не был здесь двадцать один год. А вдруг меня забыли уже или семья съехала и тут вообще теперь другие люди живут? А может и не захотят меня тут видеть?

— Ну, топчась у порога, ты этого точно никогда не выяснишь. Давай, Бычок, чуть больше решимости. Подцепи защелку и потяни немного вверх.

— Легко говорить.

— А защелку открыть и вправду не так трудно как кажется. Давай покажу, как это делается.

— Да иди ты, не про защелку я. Вот чтобы ты сделал, окажись сейчас у родного порога?

— Не знаю, Бычок. Да и не узнаю вовсе. Я, в отличие от тебя, к родным не рвусь.

Скофа осекся и тут же открыл калитку. Он возвращался домой здоровым и целым, и при его виде у родных вряд ли прибавится седых волос.

Дойдя до двери, что была покрыта старой облупившейся краской, успевшей из оранжевой стать грязно-ржавой, он глубоко выдохнул и несколько раз ударил по ней кулаком. Раздававшиеся с той стороны гулкие голоса тут же стихли и вскоре послышались тяжелые шаги, сменившиеся скрипом задвижек. Дверь распахнулась, и в проеме показался коренастый мужчина лет тридцати. У него была густая черная борода, длинные волосы, собранные в хвостик на затылке и маленькие серые глаза, смотревшие с прищуром. При виде незваных гостей он открыл было рот, явно намереваясь сказать, что им тут не рады и таверну стоит поискать на соседней улице, но тут же осекся. Его брови сошлись сначала в галку, а потом резко вспорхнули вверх, округляя изумлённые глаза.

— Великие боги, Скофа?! Да ты ли это?

Перешагнув порог, он тут же стиснул брата в крепких объятьях.

Когда Скофа уходил в армию, Сардо было двенадцать лет. Он запомнился ему щуплым, слегка застенчивым мальчиком, который часто болел, отчего родные всерьез боялись, что Моруф приберет его к себе в скорости. Сейчас же перед ним стоял мужчина. Крепкий мужчина с сильными руками, что чувствовалось даже по его объятьям. Всё в нем поменялось. Только длинные волосы, как и прежде, он собирал в хвостик.

— Мы и не знали, жив ты или мертв. За все эти года от тебя не единой весточки!

В любой тагме в распоряжении солдат были писцы, которые могли записать под диктовку их послание и почтовая служба, готовая доставить его в любой город или даже деревню Тайлара. Первые месяцы службы Скофу часто посещало желание написать родным. Он хотел рассказать им, как устроился в армии и почему решил выбрать именно такую жизнь. Вечерами на лежанке, он сочинял в голове письма, что разрастались день ото дня, полнясь все новыми деталями и объяснениями. Но вместе с воображаемым письмом рос и страх перед возможным ответом, а ещё больший — перед его отсутствием. И всякий раз письмо родным так и оставалось лишь в его мыслях.

Постепенно месяцы превращались в года, и слова оправданий блекли и стирались из его памяти. Да и дом становился таким далеким, таким недоступным, что и скучать по нему было глупо. А вот смерть всегда шла рядом. И постепенно он разучился думать о будущем и о возвращении домой. А вместе с тем и тосковать по своему прошлому. До последних дней войны, когда он неожиданно для себя понял, что вот и все: все опасности остались позади, как и его служба государству. И старая жизнь вновь готова его принять.

— Да я… это…я… — только и выдавил он из себя.

— А, не важно. Пойдем скорее в дом, брат, семью увидишь. Вот же они удивятся. А это кто с тобой?

— Это Мицан Паэвия, мы с ним с одной десятки. Мицан — это мой младший брат Сардо.

— А, ну знакомы значит будем. Заходите, давайте. Время ты удачно подобрал, как раз за стол садимся. Мы, конечно, ничего такого не готовили, да и гостей не ждали, но не боись, найдем чем накормить родича.

Скофа сам не до конца веря, что это происходит наяву, перешагнул порог своего дома. Там его ждал короткий коридор, все такой же темный и подсвеченный лишь одной пузатой масляной лампой, а сразу за ним начинался большой трапезный зал, в котором пахло чесноком, подгоревшим маслом и свежем хлебом.

По краям трапезной, прижимаясь к побеленным стенам, стояли полки с всевозможной кухонной утварью, посудой, амфорами и горшками самых разных размеров. Как и принято было во всех тайларских домах, у противоположной входу стены, рядом с ведущей на кухню дверью располагался большой длинный стол с двумя лавки, на которых сидели его родные. Хотя прошло два десятка лет, Скофа пусть и не без труда, но узнал свою мать, ссохшуюся и посидевшую за это время, и двух сестер, что из девочек превратились в женщин. А вот сидевшие за столом коренастый мужчина и двое подростков — один тощий и узколицый, а другой крепкий и с большими руками, были ему совсем незнакомы.

А прямо перед ними, на расстеленном по всему центру трапезной красном ковре, играли в игрушки дети — два мальчика лет пяти, трехлетняя девочка и годовалый малыш, который с ревом пытался отнять у нее деревянную лошадку.

Когда гости переступили порог, взрослые тут же замолчали, уставившись на них с изумлением.

— Смотрите-ка, кто к нам на ночь глядя заглянул! — прогремел Сардо.

Изумление сменилось слезами напополам с радостью. Вскочившие со своих мест сестры и мать обнимали и целовали его, знакомили с детьми, наперебой рассказывая то о своей жизни, то спрашивая его и не дослушав ответа, вновь обнимали, смеялись и вновь говорили о переменах в семье.