Бел-горюч камень - Ариадна Борисова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В фойе Изочку остановила дежурная по столовой «санитарка» с красной повязкой над локтем:
– Покажи руки. Ты их мыла?
– Не мыла, – растерялась Изочка, протягивая ладони. – Я думала, здесь есть рукомойник…
– Нет тута умывалки. Вертайся обратно и вымой.
– Поела уже? – на бегу спросила Полина Удверина.
– Руки мыть иду.
– Вот дуреха! Сказала бы, что мыла!
В начале коридора девчачьего общежития шумела возбужденная толпа.
– Куда прешь! – сердито закричала бритоголовая девочка с лицом как колобок. – Не видишь – очередь!
Расстроенная Изочка разглядывала настенный щит с портретами пионеров-героев и тайком – бойких девочек, а девочки украдкой посматривали на нее.
Добраться до свободного умывальника удалось не скоро, пол кругом уже был залит водой, и мыла не досталось. Здешняя дежурная объяснила, что по бруску хозяйственного мыла выдают жилым корпусам с утра на целый день. Вторая, бритый колобок, бросила на Изочку презрительный взгляд и велела:
– Кто последние, швабры в руки – живо полы подтереть!
Из-под рук ее вывернулась чернявая первоклашка и вприпрыжку поскакала к двери, на ходу вздевая телогрейку. Пришлось Изочке одной вытирать полы.
Полина уже мчалась из столовой в корпус и, увидев Изочку, громко расхохоталась:
– Копуша!
Худая, совсем не похожая на повариху женщина в засаленном переднике проворчала:
– Второго нету, подмели вчистую. Борщ остался и сладкий чай.
Не глядя, плеснула в железную миску свекольно-капустной водицы с картофелинкой на дне. Чай был чуть подсахаренный. Несколько последних ломтей хлеба, показав Изочке язык, рассовал по карманам скуластый мальчишка. Впрочем, голодной она себя не чувствовала, да и дядя Паша успел сунуть ей в сумку тети-Матрениных калачей и кулек ирисок…
От крыльца по всему двору ветвились тропинки, одна сворачивала за столовую, где раздваивалась и вела к побеленным известью дощатым уборным «М» и «Ж». Изочка отправилась к другому краю двора, где располагалось подсобное хозяйство, и обрадовалась: там за березами скрывался коровник. За изгородью жевала сено белая с рыжими подпалинами корова. Просунув руку между жердями, Изочка погладила жесткую коровью холку:
– Хорошая… Вечером я тебе хлебушка принесу…
Корова волооко поглядывала на Изочку и, шумно дыша, подрагивала ухом.
– Я была знакома с такой, как ты. Ее звали Мичээр. Она жила у матушки Майис. Мы с Сэмэнчиком пасли Мичээр летом…
То лето, казалось, было давным-давно, словно Изочка постарела. Поговорив с коровой, она закрыла глаза и несколько секунд постояла в оцепенении. Перед нею разгонялись знакомые дорожки травяного аласа. Побежать бы вот так, с закрытыми глазами к сайылыку и обрывистому берегу Лены. Ни разу бы не споткнулась, помня на летней тропе все выступающие из земли камни, все кустики, растущие вдоль. И теперь бы побежала свободно по снежному лугу, с ликующим сердцем, раскинув руки навстречу ветру. Куда? Она не знала. Не знала, ждал ли ее нескошенный алас у берега Лены, будет ли ждать улица имени Байкалова… Изочка любила свою улицу: магазин через три дома от начала – место встреч местных сплетниц, барачные дворы с кучей разновозрастной ребятни; водоколонку, к которой зимой ходят в калошах, – случалось, что к не замерзающей вокруг луже намертво пристывали подошвы валенок неопытных водоносов… А может, на всей земле для Изочки не осталось места, где бы ее кто-то ждал.
К ночи по корпусу прокатилось: «Отбо-ой!», и горластый коридор заглох. Взрослые строго следили за тишиной, могли наказать за непослушание и разговоры «карцером» – так воспитанницы называли кладовушку рядом с гардеробной, где хранились под замком банки с краской, разные инструменты и ведра. Про этот карцер рассказала Изочке взрослая девочка Галя, староста комнаты. О кладовке ходили жуткие слухи. Когда-то в ней приютили на время бездомную уборщицу, а она вместо благодарности взяла и умерла прямо в кровати.
Изочка переоделась в пижаму и скользнула в резко пахнущий хлоркой холод постели. Девочки тоже легли и затихли. Сквозь щель в двери проступал коридорный свет.
– Эй, Снегурочка! – прошелестела Полина, приподнявшись на локте. – Изольда… или как там тебя!
Изочка решила не откликаться.
– Уснула, что ли?
– Нет.
– Отвечай сразу, если спрашивают, Изо-льда, – зашипела Полина. – Откуда такое имя?
– Из оперы Вагнера «Тристан и Изольда».
– Из оперы?
– Меня папа так назвал. Он любил оперу.
– Я тоже ее люблю, – заявила Полина. – Нас иногда водят в театр. Когда вырасту, я выучусь на оперную актрису и, может быть, спою партию Изольды на сцене… А она – кто?
– Исландская принцесса, колдунья.
Из-за слова «колдунья» Изочка вспомнила дайе Басиля и прикусила кулак, чтобы не заплакать.
– Мы будем звать тебя просто Иза. Или по фамилии.
Изочке не понравилось.
– Меня все зовут Изочкой.
– Будто малышку…
– Я привыкла.
– Леопарда с тобой разговаривала?
– Какая Леопарда?
– Леонарда Владимировна, – прыснула в кулачок Полина. – Здесь все ее так называют, даже взрослые, когда думают, что мы не слышим. Ты с Леопардой осторожней, она хитрая. Любит, чтобы девочки приходили к ней жаловаться друг на друга и воспиталок.
– А Бэлу Юрьевну мы Белочкой зовем, – сказала большеглазая Наташа. – Белочка у нас хорошая…
Полина затрясла плечами от смеха:
– Белки, леопарды – не детдом, а зверинец!
Галя взмолилась:
– Давайте спать!
– Соня-засоня!
– А я сейчас няне скажу, и она Бэлу Юрьевну кликнет, – пригрозила Галя.
– Жалобная книга!
Галя сердито поднялась, распущенные волосы разлетелись, как полы белого плаща. Полина свесилась с койки, смеясь, поймала старосту за край пижамы.
– Все, все, сдаюсь!
– Ладно. До первого обзывания.
Минуту царило спокойствие. И снова стрекочущий шепот:
– Готлиб, у тебя «эти» пришли?
– Кто?
– Кто-кто, – придушенно закатилась Полина. – Красная армия!
– Красная армия? – переспросила Изочка, чувствуя подвох. – Что за армия?
– Месячные, – сказала строгим «докторским» голосом Наташа, и все три девочки, включая засоню Галю, засмеялись.
– Раз не знаешь, значит, не пришли.
– Мы – девушки, а она еще нет!
– Впрямь же мала́я. Дитя-а-а… – зевнула Галя.
– Сколько тебе лет, Готлиб?
– Двенадцатый пошел.
– А нам с Наташкой по тринадцать.
– Галке семнадцать скоро!
– У тебя мама умерла? – внезапно спросила Полина.
Изочка всхлипнула, и комната умолкла.
– Мама, – нежным басом пробормотала во сне взрослая Галя и повернулась на другой бок…
Чтобы не жалеть себя, Изочка попробовала представить какой-нибудь праздник. Но не представлялось. Вспомнились слова из характеристики, составленной Татьяной Константиновной: «…замкнутая, склонная к упрямству, не инициативная». Услышав их утром от «Леопарды», Изочка удивилась, а обиделась только сейчас.
Девочки, ставшие девушками из-за непонятной Красной армии, спали. Разметалась по подушке соломка Полининых желтых волос. Лицо разгладилось, спокойное – не верится, что больше всех кричала и злилась. Примостив под щеку мягкую ладонь, похрапывала староста Галя. Дверной луч выткал серебром красивую полосу на белой макушке. Наташа, с головой укрытая одеялом, лежала как гусеница в коконе…
Изочка слушала усталый скрип и дыхание стен, вобравших в себя бестолковые звуки дня. Вот он и кончился, этот первый недомашний день, чужой и неприятный, большей частью заполненный чужими и неприятными людьми. Под смятенной робостью, окутавшей душу, шевелилось что-то неуловимо знакомое, строптивое – наверное, та самая склонность к упрямству. А ведь сегодня, несмотря на непокорные мысли, Изочка честно старалась жить в коллективе и по коллективным правилам.
Хорошо, что мысли не проступают на лбу. Знай их классная руководительница Татьяна Константиновна, она бы добавила в характеристику кучу возмущенных слов и была бы права. Не на что обижаться…
Изочка все не могла уснуть. Опасалась, что не сумеет привыкнуть к детскому дому на полном государственном обеспечении и Родине-матери.
Глава 21
Сквозь волнистые туманы
Учились детдомовцы в школе пригородного поселка, в двадцати минутах ходьбы от дач. Перевод в другую школу казался Изочке огромным и страшным событием, но незнакомый класс отнесся к новенькой без особого интереса. Только поселковые мальчишки после уроков закричали вслед:
– Инкубатор!
– Сирота казанская!
Изочка собралась было кинуться на обидчиков с кулаками, и хорошо, что Полина удержала:
– Плюнь-разотри. Рук не хватит со всеми засранцами драться.
Медленно покатился по времени снежный ком однообразных, многолюдных дней. Мало-помалу режим с подъемом в шесть часов утра, ежевечерние линейки с разбором поведения и толкотня в умывалке сделались обыденными.
