Кремлевский волк - Стюарт Каган

Внутри страны коммунистическая партия должна была снова столкнуться с довоенными внутренними проблемами в партии и с её надводными и подводными течениями.

По сравнению с военным временем изменилось и руководство государством. Больше уже не назначались комиссариаты для решения каждой отдельной проблемы, когда число наркомов увеличили до великого множества. Теперь четырнадцать «олигархов» заправляли всем: Сталин, Каганович, Молотов, Берия, Маленков, Булганин, Ворошилов, Хрущёв, Андреев, Микоян, Шверник, Вознесенский, Жданов и Косыгин. Они составляли Политбюро.

Лазарю казалось, что вся жизнь большого государства идёт только через него. Однако иногда молния бьёт дважды в один день. Было одно из жарких воскресений августа, когда Михаил пришёл на квартиру к Лазарю. Он появился неожиданно, не предупредив, чего никогда не делал раньше.

Его лицо выражало скорбь.

– У меня плохие новости, – сказал он.

– Что-то с Розой? Юрием? Или твоей женой?

Михаил отрицательно покачал головой.

– Нет. Бери ещё ближе. Я только что получил известие от Фогельсона.

Михаил при этом так посмотрел вокруг, как будто искал места где спрятаться. Лазарь нахмурился.

– Фогельсона? Кто это такой?

Михаил понял, что он не рассказал брату о Фогельсоне.

– Это тот самый человек, которого я видел в квартире дяди Лёвика в Бронксе. Помнишь, я тебе рассказывал? Я только позже узнал его фамилию…

– Хорошо… Фогельсон. И что из этого следует?

Лазарь хотел закруглить разговор и начал поворачиваться, однако Михаил схватил его за руку.

– Это не Фогельсон. Он просто мне сообщил. Это дядя Лёвик. В прошлый четверг он проснулся, начал одеваться, а когда наклонился, чтобы завязать шнурки на ботинках…

Михаил не договорил. Он закрыл глаза, и по его щекам покатились слёзы. Лазарь в оцепенении уставился на него.

– Лазарь, ведь ему было больше ста лет. По-моему, кто-то сказал, сто два года. Он никогда не болел. Он прожил хорошую жизнь. И так спокойно умереть! Не боли, ничего. Нагнулся завязать шнурки и всё. Безболезненно. Так можно умереть, ты согласен?

Лазарь не имел желания продолжать разговор. Он хотел, чтобы Михаил ушёл.

– Ты меня простишь, я уверен – сказал Лазарь.

Его грудная клетка часто вздымалась. Он хотел выпрямиться. Ему было тяжело дышать. Михаил не сопротивлялся. Он знал своего брата. Что он чувствует, должно остаться при нём. Михаил ушёл.

Лазарь считал, что ему нельзя было показывать свои переживания. Он должен оставаться стойким. Оставшись один, он не мог усидеть в четырёх стенах. Он вышел на улицу, где должны быть люди и яркое солнце поможет держать чувства под контролем. Ему надо подышать. Ему надо походить по улицам, даже если и не положено. Было воскресенье, народу почти было. Надвинув на глаза белую фуражку с широкими краями и наклонив голову, он медленно бродил по пустынным улицам. Он пошёл по улице Богдана Хмельницкого, оказавшись на углу улицы Разина и площади Ногина, он свернул по направлению к Рыбному переулку, месту, где он жил первое время, переехав в Москву. Опустив руки в карманы, он вдруг в одном из них нащупал бумагу. Это оказался белый конверт с его именем, написанным до боли знакомым почерком. Может быть, Михаил незаметно сунул этот конверт ему в карман? Он недоумённо вертел конверт в руках. Судя по дате, письмо было написано неделю назад, сразу после смерти дяди Лёвика. Под датой стояло слово «Philadelphia». Хотя подпись отсутствовала, но сомнений не оставалось: письмо было от Морриса! Он написал его на идише. Наконец, он развернул сложенный листок бумаги и начал читать:

«Йитгадель вейиткадаш шемеи раба беалма дивера хиреутеи, вейанмлих малхутеи бехайеихон увейомеихон увехайеи дехол бейт Израель баагала увиземан карив, веимеру: амен».

Подписи не было, но подчерк он узнал сразу – то была рука Морриса. Это была еврейская молитва. Лазарь снова и снова перечитывал эти несколько строк. Что-то родное и почти забытое зазвучало в них. Он взглянул на небо. Затем прикрыл глаза, но яркое летнее солнце заставило его глаза слезиться. И вдруг он дословно, сам, вспомнил эту старую еврейскую молитву, прославлявшую Израиль.

«Господи. Да святится имя твоё. И да придёт царствие его уже в наши дни, в нашей жизни и в жизни всего Израиля. Аминь.

И да святится имя твоё, снова и снова. И пусть имя Господне святится, благословится, будет возвышено, прославлено, хотя Он и превыше всех похвал, песен и обожания, которые мы можем произнести, Аминь.

Для нас и для всего Израиля, пусть обещание мира и обещание жизни сбудутся. Аминь.

Пусть тот, кто делает мир на небесах, опустит его на нас, на весь Израиль, на весь мир. Аминь.

Пусть источник мира пошлёт его на всех, кто скорбит и утешит всех в скорби. Аминь».

Он с упоением повторял и повторял её. Его как будто озарило, давно услышанные слова родной еврейской речи звучали так понятно! От них становилось на душе легче…

Это была часть молитвы «Кадиш», из «Врат Раскаяния» из молитвы «Коль Нидре» еврейского праздника Йом Киппур, самого святого праздника евреев.

Лазарь уже не смотрел на строки. Они вернулись ему, слова, которые сияли. Слова, которые он отбросил, и которые в течение десятилетий мало что значили для него. Но дядя Лёвик умер, и губы Лазаря дрожали и упрямо повторяли:

«Пусть источник мира пошлёт его на всех, кто скорбит и утешит всех в скорби».

Он вернулся домой только во второй половине дня. Мария с Майей уже ушли. Вероятно гуляли в парке с Полиной Жемчужиной и детьми. По воскресным дням они часто проводили время вместе. Мужья были постоянно заняты на работе и почти не имели возможности уделять внимание семьям. Около телефона лежала записка: «С ближней дачи звонил Сталин». Лазарь набрал номер. На другом конце провода Сталин сразу же взял трубку.

– Товарищ Каганович, – произнёс он в своей обычной манере. – Звоню вам всё утро по неотлагательному делу, касающегося лично вас.

Сталин сделал ударение на последние слова. Лазарь внимательно слушал. Он ждал. Сталин сам скажет, в чём дело.

– Ко мне попал любопытный документ, в котором Михаил Моисеевич Каганович обвиняется в том, что он является германским агентом, уполномоченным стать вице-президентом фашистского правительства после гитлеровской оккупации страны.

Тут уже Лазарь не мог сдержаться.

– Что?! – взорвался Лазарь, крикнув во всю силу своего голоса.

В этот момент, видимо, Сталин отвёл трубку от уха. Но Лазарь даже и не думал извиняться. Он просто был не в состоянии поверить в то, что услышал.

– Вам повторить то, что я уже сказал, товарищ?

– Нет, не нужно. Я всё ясно слышал. – Голос Лазаря обмяк. Он уже почти хрипел.