Факультет патологии - Александр Минчин

– Как ты узнал, ах, да, я забыла, что ты наблюдательный.

– Быстро, а то не пойдем никуда.

– Чтобы тебя обошли все несчастья…

Я целую ее губы долго, сильно, больно, бесконечно, вечно.

Я не знаю, сколько проходит времени, но его проходит ровно столько, сколько нужно до начала самого обеда.

Я звоню в дверь. И нутро мое подбирается. Я взглядываю на свою спутницу: она чиста. Только губа немного кривится и вздута. От моего поцелуя.

Открывает мама. Прихожая у нас большая… Она входит, мною вперед пропущенная, тихая, скромная, стройная.

– Здравствуй, мама. Это Наташа.

– Здравствуйте, – она улыбается, – очень приятно.

И в этот момент выходит мой отец. Я застываю. Он останавливается и долго смотрит на меня. Не моргая. Потом вдруг раскрывает руки, и мы обнимаемся, похлопывая друг друга.

– Блудный сын, – шепчет он, я целую его всегда и вечно выбритую щеку. Он разжимает объятия.

– Простите, девушка, у меня с сыном свои проблемы. Поэтому вы – не первая… Не по приличиям.

– Ты ее тоже обнимать собираешься? – шучу я.

– С удовольствием, если она не против, она очень стройная. Как вас зовут?

– Наташа.

Он представляется полностью. Со всеми регалиями.

– Мне очень приятно, – говорит она.

– Знакомое имя. У тебя, кажется, была Наталь… – он осекается.

Она делает вид, что не слышала.

– Пап, это тебе, – протягиваю я.

– Спасибо большое, уважил отца.

И мама кладет в испаритель шампанское.

– Как вам мой сын, Наташа? Не устали еще?

– Что вы, это он немного устал от меня.

– Это у него случается. Я бы не устал, это точно…

Она улыбается. Батя молодых любит больше, чем солнце и его сияние.

– Прошу в комнату, Наташа.

Она проходит, он открывает дверь, ухаживая за ней. Стол накрыт очень красиво, хрусталь, посуда, серебро, как всегда умеет накрывать только моя мама.

– Садитесь на диван, Наташа, чувствуйте себя, как дома, свободно.

– Благодарю вас.

Я не узнаю ее. Он садится в кресло.

– Чем вы занимаетесь, если не секрет? – Учусь в том же институте, что и Саша.

– И по какой специальности?

– Русский язык и литература.

– Приятное совпадение. – Он расплывается в улыбке, и я улыбаюсь, на него глядя. Мы знаем, почему мы улыбаемся: он меня из-под палки туда загонял, я не хотел там учиться, в театральный все рвался.

– Вы не обращайте внимания, Наташа, это у нас семейное. Саша вам потом, если будет интересно, расскажет. А вы живете в Москве, с родителями?

– Нет, я из Сочи, они живут там.

– Но они вас не загоняли и не заставляли в этом институте учиться? Как я Сашу, он меня этим до сих пор упрекает.

– Нет, что вы, я сама хотела, они, наоборот, не желали.

– А почему вы хотели?

– Я всегда мечтала быть учительницей, учить детей.

– О! Вот видишь, – теперь она для отца лучший человек, – тебе надо с Наташи пример брать, выбрала институт и хочет работать по специальности. Его же, – и он показывает на меня, – от школы, как черта от ладана тянет. У него, видимо, еще не прошли воспоминания, когда он сам в ней учился. Ох и нахлебался я с его учебой, Наташа, сказать кому, не поверят! Учителя руки к небу воздели, когда он ее закончил, и на Восток молиться собирались. Хоть и неверующие были.

Она вежливо улыбается. А я смеюсь, вспоминая.

– Директор школы его фамилию без крика вообще произносить не мог. Только в крике и получалось. Первый драчун и хулиган в школе был, и какой! Даже вам сказать неудобно, стесняюсь.

Ну, батя сел на своего коня. Пора его останавливать.

– Пап, сейчас ты начнешь, какой ты усидчивый был, работоспособный и как любил учиться прилежно, и как я не в тебя.

– Вот видите, – мы смеемся, – он все сам знает. А до сих пор такой же остается, не меняется.

Она сидит и слушает.

Я смотрю на нее. Какая ж она обалденная. И так сидит красиво, очень элегантно, то ли изящно, не знаю точно слова, но напряженно.

– Вы, Наташа, явную ошибку сделали, с ним связавшись, позвольте мне вам как старшему заметить. И немного знающему.

Она почти смеется:

– Почему?

– О, если бы я знал это «почему», я бы его сам с ног до головы переделал.

– Такой плохой? – спрашивает она.

– Нет, он не плохой мальчик, в нем много есть хорошего, добрый. Но непослушный. Абсолютно. Так что вы учтите и проверьте, не ошибаетесь ли вы, с ним встречаясь.

– Хорошо. – Теперь она смеется, расслабляясь.

– Пап, с чего ты взял, что мы встречаемся?

– А-а… ну как тебе сказать, догадался. Я все-таки прожил немалую жизнь, могу разобраться. А ты хочешь сказать, что нет?

– А-а, ну как тебе сказать. Я прожил недолгую жизнь, и я не знаю, как это называется, может, и встречаться.

– А я бы встречался, – уверенно говорит он, – она красивая девушка, эффектная.

– Благодарю вас за комплимент, вы очень добры.

– Что же тебя останавливает?

– Ну, не думаю, что я бы Наташе понравился… тем более после тебя, такого «крассавца».

Он вечно меня подкалывает.

– Почему, вы мне нравитесь, – тихо говорит она.

– А, вот как! Может, я тогда выйду, чтобы не мешать, – говорю я.

– Ладно, стой уж, Отелло. Вы так не шутите, Наташа, он ревнивый, как сто чеченцев, глотку перережет. Он, собственно, и вырос среди них, вместе с ними якшался, к умным мальчикам, начитанным, его не тянуло.

Я улыбаюсь, мне забавно слушать отца. Все то же самое, все одно и то же, только интонации другие, мягче.

– Пап, а у нее не плохие ноги, да? – спрашиваю я, так как он часто смотрит на разрез у колена.

Он не смущается:

– Как тебе сказать, даже очень не. Но в этом ничего зазорного нет, ты не смутишь меня…

– Еще бы!..

– Это приятно, когда женщина обладает красивыми, я бы сказал, зовущими ногами. Как вы считаете, Наташа?

Она делает движение.

– Мне трудно судить…

– Как сказал еще Пушкин: «В России вряд ли вы найдете две пары стройных женских ног!» Замечательно сказано. Так что вы, Наташа, составляете прекрасное исключение. И я только восхищаюсь, любуясь, а плохих мыслей у меня нет, как Саша представляет.

Мы смеемся.

– Пап, а чего сегодня празднуем?

– Спроси у матери.

– Мам, – кричу я, – какое торжество?

– У папы пять лет, как он защитил докторскую диссертацию.

– Не в пример некоторым, – говорит он, – кого за письменный стол не загонишь.

Тут я согласен. Бате есть что праздновать, ему эта диссертация боком далась: семь лет ночами писал, а днем работал, и в отделении оперировал, и на кафедре преподавал, – нелегко было.

– Пап, поздравляю от всей души.

– Простите, – сказала Наташа, – я не знала, какое у вас событие, поэтому… – она встала, взяла конвертную сумочку и быстро ее раскрыла, протянув ему маленький бархатистый коробочек.

– Не стоило, право, Наташа. Но благодарю нас от всей души. Вы очень тронули меня.

Я смотрю на нее удивленно.

Господи, почему все так поздно замечаю я. Он раскрывает коробочку черного бархата, там запонки, они сияют и переливчато горят.

– Я очень люблю запонки, Наташа, и у меня их вечно нет, жена теряет. Так что большое спасибо!

– Я рада, что вам нравится, я, правда, не успела…

– Что вы, это прекрасный подарок. – И тут он вглядывается. – Подождите, да это же золото.

Она стоит молча. Нет, я балдею от нее, ее фигуры, бедер, всего ее вида, – я уже опять хочу в ту старую маленькую комнату и мять, ломать, сжимать ее страстно бьющееся тело.

– Это очень дорогой подарок, Наташа, я не ожидал. Я не могу принять его.

– Что вы, не стоит упоминания.

– Вы студенты, вам нужно деньги экономить.

– Папа, успокойся, это от чистого сердца, и не надо никого обижать.

Вечно деньги для него роль необыкновенную играют. Может, потому, что трудно даются. Давались, сам все зарабатывал.

– Ну, хорошо, уговорили. Тогда за мной вам тоже подарок к вашему дню рождения.

– Спасибо большое. – Она садится. Он добавляет:

– Хотя я считаю, что первый и самый ценный подарок я вам уже сделал: Сашу…

Мы все смеемся.

– Нелегкий подарок, должен вам сказать, Наташа, тяжелая ноша. Так что не обижайтесь на меня!

Она смеется очень звонко.

– Санечка, пойди на минуту сюда, – зовет мама.

Я иду на кухню, она раскладывает все по тарелкам сразу из холодильника: отец любит, чтобы то, что должно быть холодным, было холодным, ледяным, а что горячим, то таким, чтобы в рот невозможно было взять.

– Очень приятная девочка. Это что, новая? У нее сильный вкус.

– Ма, какие-то ты слова находишь.

– У-у, давно ли ты такой выборочный к словам стал? Неужели это серьезно, такое только с Натальей было.

– Ма, мы потом поговорим, хорошо?

– Хорошо, – она улыбается, – помоги мне это отнести.

И тут меня как током обжигает. Я бросаюсь в комнату, и вовремя: ее рука уже к сумочке тянется. Я наклоняюсь и шепчу:

– Наташ, не кури, умоляю, он ненавидит, когда кто-либо курит из близких ему, особенно женщины.

Она улыбается мне, когда я отклоняюсь, и говорит: