Факультет патологии - Александр Минчин

– Это переводится как-то?

– Нет, это имя основателя и создателя этой парфюмерно-косметической фирмы – «Кристиан Диор».

– Ну, давай выпьем. – Она прозрачным взглядом смотрит на меня. Но я-то понимаю, что она слышала.

– А почему ты принесла даже свои стаканы? Мои тебя не устраивают? Они разбиться же могли.

– Не потому. Хорошее вино нужно пить из тонкого стакана, чтобы его влага прозрачными рубинами переливалась и сверкала, иначе вкус и ощущение, восприятие будут не те. Есть такая поговорка даже: «Тонкое вино надо пить из тонкого стакана».

– О, да ты глубокий знаток!

Она улыбается, и рука ее поднимается.

– Са-ша, – (говорит она по слогам), – я хочу, чтобы…

Я поднимаю быстро свой стакан: вино сверкает, оно и вправду красиво переливается. -…ты был у меня… всегда.

Я перестаю играть (постоянно) и наклоняюсь, целуя ее:

– Ты мне нравишься. Спасибо.

– Я буду без ума, если это будет так…

– Что? – не понимаю я.

– Всё, – не отвечая, отвечает она.

Так я и не понимаю, то ли то, что она мне нравится, то ли чтобы я был с ней всегда.

И вино тонкой струйкой падает, льется на наш поцелуй.

Она растворяется во мне настолько органично, что я не верю, что она такая, что она женщина и она моя.

И все же что-то сковывает меня с ней, стесняет, мешает, не дает до конца быть самим собой. Как я был с другими…

Она лежит на моей руке и целует мочку моего уха.

– Наташ, ты любишь Хайяма, наверно?

– Нет, не терплю, он слащавый. А почему ты вдруг спросил, а?

– Мне так показалось, когда ты говорила о вине… вдохновенно.

– Ты всегда такой?

– Какой?

– Ты все подмечаешь и анализируешь?

– Не все, но частично.

– А-а. Это мне в тебе нравится.

– Что это? – дурачусь я, играя словами.

– Наблюдательность твоя.

– Даже тебя вынаблюдал.

– Нет, это я тебя.

– Нет, я, – я.

– Когда, скажи, когда?

– Ой, ты мне ухо откусишь.

– Это и хочу я, – говорит она.

– Когда ты стояла у памятника Ленина в серой юбке и пуховом тонком свитере. Я еще удивился, что до этого не видел тебя.

– А я еще раньше увидела.

– Не-а, этого не может быть. Если я не видел тебя…

– Когда ты метался по шести номерам волейбольной площадки и орал на своих подопечных так, что в стенах звенело, отдавалось. Теперь веришь?

Я потрясен.

– Не-а.

– Вы играли за третье место. А я еще подумала, ты смотри, как мальчик старается. В белых носочках. И тогда мне что-то понравилось в тебе. (Это точно, белые носки – моя слабость, я всегда в них играл.) – Что, скажи?

– Не скажу, ты и так избалованный.

– Да, зато ты в скромности росла! Она вздрагивает.

– Я не то имел в виду. Я имел в виду, когда выросла – не имела внимания. Имела ведь?

Она молчит.

– Я надеюсь, ты не обиделась.

– На что?

– Нет, я так, не важно. И она говорит:

– Я стою у входа в спортивный зал, смотрю на тебя и думаю: смотри, какая звезда, и чего они его слушают. Но играл ты хорошо, почти классно, я согласна.

– Еще б они меня не слушали. Я из них команду создал. Из ничего.

– А вот я бы тебя не слушалась, никогда.

– Хочешь поспорим, что бы слушалась.

– На все что хочешь, никогда.

– Наташ, не целуй меня.

Она не понимает, потом поняла и целует меня.

– А я этого и хотел, – смеюсь я, и мы снова целуемся в губы. И так всегда я – выигрываю… – А почему ж ты ко мне не подошла?

– Вот еще, а почему я должна была к тебе подходить?

– Ну, поздравить с победой, я все-таки за твой факультет играл тоже, сказать, что ты восхищена, как ты восхищена и так далее…

– Не догадалась.

– А почему ж потом подошла?

– Забыть не могла.

– Неправда.

– Правда, то, что увидела тогда… Нет, не скажу. И ты очень внимательно смотрел наверху тогда, начал. А я думаю, чего это он так пристально смотрит на меня, я же ему не волейбольный мячик и не судья, на которого он смотрел пристально, споря, когда было не в его пользу, а он считал, что в его. Я смеюсь, не могу остановиться.

– Я не знал, что у тебя такое тонкое чувство юмора – есть.

Она неожиданно замолкает и говорит очень серьезно:

– Во мне все есть, что хочешь; и все для тебя…

Ее грудь касается моей, нежно.

– Ты понимаешь меня?..

Я молчу и только мну ее грудь своими губами. У нее божественная грудь с неописуемыми сосками, розово-красными, пурпурного цвета, и они такие какие-то небольшие, мягкие, то твердеющие, нежные, то безвольные и слабеющие под моими губами, то напрягающиеся, но беззащитные.

Я останавливаюсь, мне кажется, она вздрогнула.

– Что такое?

– Нет, ничего, мне очень приятно, не обращай внимания.

Я вхожу в нее медленно. Она отдается мне долго и страстно, растворяется во мне страстно и долго. Она моя.

Поздно вечером мы едим большой второй апельсин, и она сначала кормит меня.

– Какой у тебя большой рот, я хотела сказать – глубокий…

– Разве это плохо?

– Смотря для чего. – Она смеется. – Мне кажется, что ты иногда ее съешь…

– Кого ее, тебя?

– Мою грудь.

– Она мне нравится.

– Мне нравится, что она тебе нравится, – говорит она и наклоняется.

– Ты ее съешь, если тебе хочется. Я разрешаю, пожалуйста.

Я улыбаюсь смущенно, стараюсь, чтобы не увидели ее фосфоресцирующие глаза.

Раздается звонок телефона в коридоре.

– Отвернись, пожалуйста, – говорю я.

– Ты всегда такой застенчивый? Я не люблю своего тела.

– Ну пожалуйста, Наташ.

– Не-а. – Она смеется. – Я ни разу тебя не видела смущенным, я и не знала, что ты стесняешься.

Я резко набрасываю ей простыню на лицо, и, пока она приходит в себя, я уже за шкафом, бегу в коридор, по пути к телефону. И слышу, как она смеется.

– Да.

– Санечка, здравствуй.

– Здравствуй.

Молчание в трубке.

– Ты не рад, что я тебе звоню?

– Нет, почему, это нормально.

– Ты же мне оставил телефон и разрешил, чтобы я звонила. – Она подчеркивает слова.

– Да, мама.

– Как живешь, мой родной?

– Нормально, спасибо.

– Ты был сегодня дома?

– Да, но скажи ему, что я ничего не ел из его холодильника, а кормил мальчика, он бедный и вечно голодный. Я всего пробыл там полчаса.

– Санечка, ну не надо так говорить. Ты же знаешь, что ему не жалко, он и живет-то для тебя. У него тяжелый характер, но он хочет, чтобы из тебя человек получился. «A mensh», как он говорит, а по-другому он с тобой справиться не может и, как всегда, перегибает палку. Я ему говорила много раз. Ты же его знаешь: упрется и все, даже когда не прав. Я сама от этого нередко страдаю. Но он же любит тебя.

– Я согласен. Что еще?

– Я тебе помешала? Ты так говоришь.

– Нет, я просто спал и раздетый стою в коридоре.

– Папа хочет пригласить тебя завтра на обед, у него годовщина, юбилей. Я приготовлю много вкусного. Ты… придешь?..

– Я не знаю, мам, рано еще.

– Я тебя очень прошу, будь умней его, хоть раз. Ты же у меня умница, ты мое золотко. Для кого же мне еще жить, если не для тебя.

– Хорошо, хорошо, мам. Только не говори так, мне больно.

– Так что, сыночек, мне сказать ему? И вдруг у меня мелькает в голове:

– А если я приеду не один, это ничего?

– Конечно, – счастлив ее голос, – с кем угодно и сколько угодно. Ты же знаешь, я всегда твоим близким и друзьям рада. Это что, тот мальчик, ну, голодный?

– Нет, девочка.

– Я ее знаю? Или это новая девочка?

– Это не важно, мам, увидишь завтра.

Она счастлива, что я приеду, и ее уже не волнует ничего больше: у меня самая лучшая мама. Но я вырос уже и, к сожалению, сам не понимаю этого. Я изменился.

– Значит, вечером мы ждем тебя. Спокойной ночи. Извини, что разбудила.

Я смеюсь:

– Это ничего.

Она лежит и спит, так мирно дышит. Я стараюсь очень тихо, бесшумно лечь рядом, не потревожив ее.

Я ложусь и закрываю глаза устало, я не знаю, от чего, почему, но мне как-то устало. И вдруг она прыгает на меня, я вздрагиваю от неожиданности.

– А-а, испугался, один-один, ты ловко провел меня, теперь я сравняла счет.

– Наташ, у меня разрыв сердца так случиться может, тебе не жалко его?

– Жалко, но я сберегу твое сердце.

– Спасибо большое.

– Но – сначала я его разбить должна и – взять себе кусочек. – Она целует мой подбородок.

– Кто это был, очередная девочка, которых ты сюда не приводишь?

– Нет, это была моя мама, мы приглашены завтра на обед.

Она замирает, не дыша.

– И ты возьмешь меня с собой? К твоим родителям?

– А что, ты прокаженная?

Она не выдыхает и очень серьезно говорит:

– Просто это очень неожиданно, я не готова.

– Пустяки, это в шесть часов, подготовишься, еще целый день будет.

– Я о другом. Я не думала, что у тебя… это так, я думала… это все поверхностней, проще…

– А в этом ничего такого нет, мои родители всегда знали всех моих друзей, знакомых.

– А-а… я думала…

Она не договаривает. А я думаю: до конца ли я был искренен в предыдущей фразе и просто ли она моя знакомая.