Жена бургомистра - Георг Эберс

— Я не хочу мучить вас, Мария, вы должны только выслушать меня. Молчаливая клятва, которую я дал, была для меня серьезным, невероятно серьезным делом, и я старался откупиться от нее смертью. Вы слышали о том, как я во время осады Бошхэйзенских шанцев бросился, как бешеный, сквозь ряды испанцев. Ваш бант, голубой бант из Дельфта, лента небесного цвета, развевался у меня на плече, когда я устремился навстречу мечам и копьям. Но мне не суждено было умереть, и я вернулся невредимый из схватки. О Мария, ради этой клятвы я перенес мучение, не имеющее себе равного. Освободите меня от нее, дайте мне хоть раз, только один раз высказать вам прямо…

— Остановитесь, Георг, остановитесь! — умоляла молодая женщина. — Я не хочу, я не смею слушать вас… ни сегодня, ни завтра, никогда, никогда до конца века!

— Раз, только один раз я должен сказать вам, что я люблю вас, что жизнь и счастье, мир и честь…

— Ни слова больше, юнкер фон Дорнбург. Вот наш дом. Вы наш гость, и если вы прибавите еще хоть одно слово к тому, что вы сейчас сказали жене вашего друга…

— Мария, Мария… О не беритесь еще за молоток. Как можете вы так бессердечно разрушить счастье человека…

Дверь отворилась, и бургомистерша вступила на порог. Георг стоял перед ней и, протягивая к ней руку, как бы прося о помощи, мрачно говорил:

— Отвергнуть на смерть и отчаяние! Мария, Мария, за что вы так поступили со мной?

Тогда она положила свою правую руку в его и сказала:

— Для того чтобы мы оба остались достойными уважения друг друга в горе.

Она с силой вырвала из его пальцев свою руку, холодную, как лед, и вошла в дом; а он несколько часов подряд бродил, как пьяный, по освещенным улицам, а вернувшись, с пылающей головой бросился на свою постель. На столике подле кровати лежала плотно сшитая книжечка. Он схватил ее и стал писать дрожащими пальцами.

Часто карандаш его останавливался, часто он смотрел подолгу, тяжело дыша, с широко раскрытыми глазами куда-то в пространство. Наконец он отбросил записную книжку в сторону и полный беспокойства метался на постели до утра.

XXX

Незадолго до солнечного восхода Георг вскочил с постели, схватил свой ранец и уложил в него все свои немногочисленные пожитки. Только книжечка на этот раз не нашла себе места среди прочих вещей.

В самую рань, вместе с первыми работниками, отправлявшимися в мастерские, на двор вошел музыкант Вильгельм. Юнкер увидел его и вышел к нему навстречу к воротам.

На лице музыканта было заметно немного следов перенесенной нужды, но он дрожал всем телом от волнения, и лицо его поминутно то краснело, то бледнело, когда он сейчас же поспешно стал рассказывать Георгу о цели своего раннего прихода.

Вчера незадолго до возвращения городских гонцов испанский парламентер вручил бургомистру ван дер Верффу письма. Одно из них было написано рукой юнкера Николая Матенессе и заключало в себе одно только известие, что сестра Хенрики прибыла с Белотти в Лейдендорф и нашла себе убежище у фермера старшего дворянина ван Матенессе. Анна находится, как сообщало письмо, в очень печальном состоянии и тоскует по своей сестре. Бургомистр передал это письмо девушке, и Хенрика, не откладывая дела в долгий ящик, поспешила к музыканту с требованием помочь ей выбраться из города и проводить ее до испанской линии. Вильгельм выдержал тяжелую борьбу. Никакая жертва не казалась ему слишком большой для того чтобы снова увидеться с Анной, а то, что посчастливилось гонцам, могло удаться и ему. Но имел ли он право содействовать бегству заложницы, задержанной по приказанию городского совета, обмануть городскую стражу, покинуть свой пост? Георг, с того времени как Хенрика потребовала от него проводить сюда из Лугано ее сестру, был посвящен во все, что имело к ней какое-нибудь отношение, знал и о том, что здесь замешано сердце музыканта.

— Я должен, и тем не менее не имею права! — воскликнул Вильгельм. — За моей спиной ужасная ночь. Вдумайтесь в мое положение и в положение фрейлейн Хенрики.

— Возьмите отпуск на завтра, — дал ему решительный совет Георг. — Когда стемнеет, я провожу из города вместе с вами Хенрику. Она должна поклясться, что в случае сдачи города вернется в него. Что же касается меня, то с английскими знаменами я уже не связан никакой присягой. Четыре недели тому назад нам было предоставлено право вступить на нидерландскую службу. Мне стоит сказать одно слово капитану ван дер Лану, и я буду полным хозяином своей жизни.

— Благодарю, благодарю, но фрейлейн Хенрика запретила мне просить у вас какой-нибудь помощи!

— Глупости! Я отправлюсь вместе с вами, и, когда наша цель будет достигнута, я проберусь к гёзам. Наше исчезновение не опечалит городской совет: когда Хенрика и я оставим город, в Лейдене станет двумя едоками меньше, только и всего. Небо сегодня сумрачно — ночь, вероятно, будет темная. У Гогенортских ворот стоит на страже начальник кавалерии ван Дуивенворде. Он знает нас обоих и пропустит. Я поговорю с ним. Двор фермера стоит в глубине деревни?

— Нет, в самом начале, на дороге в Лейден.

— Отлично, мы еще поговорим с вами в четыре часа в «Векселе»!

— А Хенрика…

— Пусть она увидит только у ворот, кто провожает ее.

Придя в условленный час в «Вексель», Георг узнал, что Хенрика получила от Николая новое письмо. Оно было передано форпостам самим юнкером и содержало в себе только следующие слова: «До полуночи испанский пароль „Лепанто“. Твой отец сегодня же должен узнать, что Анна здесь».

Выступление из Гогенортских ворот было назначено на девять часов вечера. Георг отправился к капитану ван дер Лану и коменданту ван дер Доесу и получил от первого желаемую отставку, а от второго письмо к его другу, адмиралу Бонзоту. Когда он сообщил своим людям, что задумал покинуть город и пробраться к гёзам, они объявили, что желают следовать за ним на жизнь и на смерть. Только с большим трудом ему удалось отговорить их от этого намерения.

Перед ратушей Георг умерил свои шаги. В этот час бургомистра всегда можно было застать здесь. Уйти ли ему из города, не простившись с ним? Нет, нет! Но ведь со вчерашнего вечера он потерял право смело смотреть ему в глаза! Он боялся встретиться с ним, и ему показалось, что он стал для него совершенно чужим. Поэтому Георг быстро прошел мимо ратуши и, вспыхнув, сказал себе: «Если даже я расстанусь с ним, не простившись, я все-таки не останусь у него в долгу. За его доброту мне приходится заплатить тяжелой мукой, может быть, даже смертью. До него меня любила Мария, и, прежде чем я уйду, она должна узнать, чем она для меня была, есть и будет».

В сумерки он вернулся в свою комнату, попросил слугу отнести свой ранец в сторожку у Гогенортских ворот к начальнику кавалерии Дуивенворде и затем, спрятав на груди свою книжку, пошел в переднюю часть дома проститься с Марией.

Нерешительно взошел он на лестницу и остановился в верхнем коридоре. Сердце его билось так сильно, что у него захватывало дыхание. Он не знал, в какую дверь ему постучать, и на него напал мучительный страх. Он стоял несколько минут неподвижно, как парализованный. Наконец он собрался с духом, встряхнулся и пробормотал: «Каким я трусом сделался!» При этом он открыл дверь и вошел в столовую. Адриан сидел за столом за своими книгами, освещенный горящей лучиной. Георг спросил его о матери.

— Она, верно, прядет в комнате, — ответил мальчик.

— Позови ее, мне нужно сказать ей важную вещь!

Адриан удалился и вернулся с ответом, чтобы юнкер подождал в кабинете его отца.

— Где Варвара? — спросил Георг.

— У Лизочки.

Немец кивнул и, прохаживаясь взад и вперед вдоль обеденного стола, думал: «Так нельзя расстаться, нужно, чтобы я хоть раз, хоть единственный раз услышал от нее, что она любит меня; я хочу этого, хочу… Пусть это будет бесчестно, клятвопреступно, я искуплю этот грех, искуплю своей жизнью».

Пока Георг ходил по комнате, Адриан складывал свои книги и наконец сказал:

— Б-рр… Юнкер, на кого вы похожи сегодня! Можно просто испугаться вас. Мать уже здесь. Вон стучит кремень: это она, вероятно, зажигает свечу.

— Есть у тебя свободное время? — спросил Георг.

— Я готов.

— Так беги к Вильгельму Корнелиуссону и скажи ему, что я останусь здесь. Мы будем в девять часов, ровно в девять.

— В «Векселе»? — спросил мальчик.

— Нет, нет, он знает где. Только иди поскорей, мальчик!

Адриан хотел идти, но Георг подозвал его к себе и тихо спросил его:

— Ты умеешь молчать?

— Как жареная камбала!

— Сегодня ночью я ухожу из города и, может быть, уже никогда не вернусь.

— Вы, юнкер? Сегодня?

— Да, друг мой. Подойди и поцелуй меня на прощание. Носи это колечко на память обо мне!

Мальчик дал себя поцеловать, надел кольцо на палец и сказал с влажными от слез глазами:

— Так вы это говорите серьезно? Да, голод! Богу известно, как мне хотелось бы убежать с вами, если бы не было Лизочки и мамы. Когда вы вернетесь?