Маленький Большой Человек - Томас Берджер

Так вот этот красавец сам разливал в стаканы содовую, ставил стаканы на серебряный поднос, а маленький мальчишка-негритос, разряженный под арапа в тюрбан и шаровары, хватал поднос и семенил к столику. Я сунул ему монетку, которую дал мне Преподобный, но этот арапчонок и тени благодарности не показал, а только укусил её, монетку-то, чтобы проверить, не фальшивая ли, и сунул в туфлю с загнутым кверху носком. Вы спросите, зачем я это сделал, да просто затем, чтобы казаться взрослым и сделать вид, что это я привёл сюда миссис Пендрейк, а не наоборот, потому как мне было уже почти шестнадцать. Я хоть и уступал ей ростом, но за столом это было незаметно.

Она сразу поняла ситуацию, потому как вообще в отношениях мужчины и женщины видела все насквозь, и, не привлекая внимания, сунула мне доллар, чтобы я смог расплатиться, когда придет время.

Минуты две я был абсолютно счастлив и все было как во сне: мы с нею вдвоём, одни; она зовет меня «мальчик мой» и «дорогой», а на губе у неё розовая пенка от содовой с вишневым сиропом. И никогда в жизни я не видел ничего прекраснее, чем её лицо под меховой шапкой! Мы вдвоём – и никто нам не был нужен, и никого больше не существовало в этой кондитерской лавке, а, может, и на всем свете тоже…

И тут подходит этот чёртов хозяин заведения и скалит свои лошадиные зубы, что у него, наверно, сходит за улыбку, и говорит миссис Пендрейк:

– Может, парнишка съест пирожное?

Говорил он не так, как она – изысканно культивированно, и не безграмотно, как я, а просто как-то погано. А ещё – он был первым, кто не пасовал перед миссис Пендрейк, а смотрел на неё в упор, нагло прищуриваясь.

Она запнулась на секунду, а потом говорит мне:

– Знакомься, Джек. Это мистер Кейн.

Надо сказать, что я к тому моменту уже кое-что знал про хорошие манеры, и потому встал, чтобы не позорить её, но этот тип ничего не сказал, не протянул руки и вообще меня проигнорировал; он ушёл за мраморную стойку, снарядил там поднос с печеньем и карамелью и отправил их мне посредством арапчонка в шароварах.

– Как это мило, – сказала миссис Пендрейк, когда сладости были доставлены на наш столик. – Мальчик мой, надеюсь, ты не станешь возражать, если я пойду и заверну покупки, покуда ты занят всем этим? Мне необходимо купить ещё кое-что, но я не прощу себе, если ты переутомишься в первый же день после болезни.

Я так любил слушать её голос, что от меня порой ускользал смысл сказанного. Вот и теперь я не сразу сообразил, что она оставляет меня одного, и понял это только тогда, когда она тронув меня за плечо, направилась к двери. Ей пришлось самой открывать тяжёлую дверь, потому что этот самый управляющий как раз отвернулся и не смотрел в её сторону, хотя всего минуту назад, когда собирались уходить две костлявых уродины, в которых я узнал жену нашего церковного старосты и её великовозрастную сестру, пребывающую в девичестве, – он вскочил и, заискивающе раскланявшись, проводил их на улицу.

Ну, подумал я, если он рассчитывает получить за свои дурацкие пирожные весь мой доллар, то он ошибается. Я вообще не хотел никаких пирожных и меня немного задело, что миссис Пендрейк забыла указание доктора насчет того, что мне не следует увлекаться сладостями. Почувствовав себя обиженным, я откинулся на стуле и уставился в потолок, и что бы вы думали я там увидел? Совершенно верно,- там была моя старая мучительница! Голая женщина, та самая, из салуна в Эваневиле. Й тут мне вспомнился Льюк Инглиш и то, что он сказал про девку в заведении миссис Лиззи. Он, конечно, всё наврал, но я знал, где находится эта самая Лиззи – на другом конце города, на втором этаже над салуном – и там точно были шлюхи, все время торчали в окнах, а иногда, увидев на улице мальчишку моего возраста, какая-нибудь из них кричала:

– Иди сюда, за доллар научу! – или что-нибудь ещё в таком же роде.

Вот возьму и отправлюсь туда с её долларом, и поделом ей будет, нечего было бросать меня одного – думал я про себя. Потом встал и пошёл к стойке, чтобы расплатиться, и тут только сообразил, что от доллара моего, глядишь, ничего не останется, потому как содовая у них тут идет по никелю (пятаку) за стакан, да ещё этот подонок, наверное, возьмет за пирожные, хоть я их и не ел, и ничего тут не поделаешь, хотя с другой стороны я испытал какое-то облегчение оттого, что теперь не придется идти к миссис Лиззи. В голове у меня и в душе в тот момент царила полная неразбериха.

Но подонка, однако, на месте не было; не знаю, куда он делся, но за себя оставил какого-то старого хрыча в усах подковой, который сказал, что за меня уже заплачено. Так что доллар мой остался при мне, хотя радости особой мне это не принесло, потому как выйдя на улицу, я почувствовал страшную слабость в коленках. Я взглянул налево, направо, надеясь увидеть миссис Пендрейк, чтобы мне Шайен не пришлось осуществить свою угрозу. Меньше всего на свете хотелось мне в эту минуту оказаться с девкой; но раз уж я поднялся и ушёл, не став дожидаться за столиком, я чувствовал, что просто должен это сделать.

И вдруг я увидел на мокром снегу следы её ботинок. Уж не знаю, чем они отличались от множества других, но я узнал их, как узнал бы все, к чему она прикасалась хоть пальцем. Я мог бы, потянув носом воздух, точно сказать, заходила ли она в эту комнату последние два-три дня. Пожалуй, единственное, что не притупилось у меня за время жизни в городе, это чутье. Следы вели вниз по тротуару до угла, поворачивали налево, потом опять до угла и опять налево – я шёл по следу, притворяясь лоботрясом, слоняющимся без дела – и когда они второй раз повернули налево за угол и вывели на задворки торгового квартала, на улочку, где не было никаких магазинов, а стояли жилые дома – я понял, что она солгала.

Через пол-квартала от угла я увидел слева переулок, который вёл назад, к торговым рядам. Этим переулком недавно проехала повозка, запряженная мулом, которой правил негр, лет ему около семидесяти. Нормальный индеец возраст мула бы тоже определил.

Короче говоря, в этот самый переулок и направились следы ботиночек миссис Пендрейк, и повели назад, в сторону торговой улицы. Потом свернули в какую-то калиточку, затем задним двориком какого-то магазина провели мимо уборной, уперлись в дверь и оборвались. Я помедлил у изгороди возле калитки, потому как тут показался тот самый негр на повозке, запряженной громадным мулом и ему, негру, то есть, точно было под семьдесят. Они, негры-то, большие мастера заливать, как Лавендер, про то, как тайны узнают по яичному желтку и прочей дряни, но я так полагаю, что яйца тут вовсе ни при чем, а просто они вечно околачиваются на задворках да на кухне, спальни подметают да прихожие, а при такой жизни ничего не стоит нахвататься секретов, тайн да всякой грязи, даже если и сам того не хочешь. Этот негр спросил у меня, который час, и проехал мимо на своей скрипучей повозке; потом на другой стороне переулка появилась чёрная собака и стала рычать на меня. Правда, вскоре она умолкла…