Лучшее лето в её жизни - Лея Любомирская

Ана София изящно облокачивается на стойку.

– Скажите, – говорит она стоящему вполоборота официанту, – вы что… что… Что это вы делаете с моей салфеткой?!

Виржилиу Андраде испуган и зол. Ана София выскочила, не заплатив, и еще пообещала лично пожаловаться управляющему. Конечно, управляющий ему ничего не сделает, Виржилиу – отличный официант, никто с его квалификацией не стал бы работать за те деньги, что ему здесь платят. И управляющий это прекрасно понимает. Но все равно неприятно.

«Как она ухитрилась узнать свою салфетку?! – думает Виржилиу. – Неужели по отпечатку губ?!»

Виржилиу вызывает в памяти образ размазанного красно-коричневого пятна, и по телу пробегает дрожь – слабые отголоски первой судороги. Виржилиу силой воли успокаивает дрожь и оглядывается. Ему на глаза попадается большой рулон пищевой пленки. Виржилиу отрывает кусок пленки и старательно заворачивает в нее салфетки. Отлично. Даже лучше, чем пакетики. И как он раньше не догадался использовать пленку?

Из блокнота, в который он записывает заказы, Виржилиу вырывает листочек и пишет мелкими, но удивительно четкими буквами: «Ана София Мендонса. Журналист. Романистка. Премия Камоэнша за лучший дебют 1989».

Виржилиу думает о своей коллекции и мечтательно улыбается. Когда-нибудь ей цены не будет. Когда-нибудь его станут умолять продать ее – хоть всю, хоть по частям. А он все равно не продаст. И не завещает никому. Лучше сожжет перед смертью. Или велит положить в гроб вместе с собой.

Представив себя в гробу, заваленного экспонатами, Виржилиу Андраде начинает хихикать и никак не может остановиться.

Каблук попадает в щель между двумя круглыми камешками, которыми вымощен тротуар, и Ана София резко останавливается.

«Урод! Извращенец! Фетишист! – взбешенно думает она. – Придурок! Как таких на работу принимают?!»

Метрах в двадцати от Аны Софии из дверей дорогого бутика выходит какой-то смутно знакомый припудренный тип. К нему тут же суются две девчонки лет по пятнадцати, с глянцевыми журналами в руках. Тип неприятно улыбается, берет у одной из девчонок фломастер, делает драматическую паузу… и оставляет автографы на круглых щечках. Девчонки млеют.

«Певец, – вспоминает Ана София. – Или актер?»

Мысли ее принимают другое направление.

«А может, – думает она, – этот мальчишка в кафе – мой поклонник? Может, он читал моих „Бронзовых змей“? Может, он хотел иметь что-нибудь мое на память, а попросить постеснялся?»

Ана София несколько секунд стоит неподвижно, потом разворачивается и идет к кафе.

Виржилиу Андраде забирает со стойки салат и суп для первого столика, когда его окликают.

Виржилиу оборачивается.

– Мне бы хотелось, – сухо говорит Ана София, – получить наконец мой кофе. И расплатиться. Вы же не думали, – высокомерно добавляет она, – что я могла уйти, не заплатив за обед?

– Да-да, – с запинкой отвечает Виржилиу. – То есть нет-нет. Конечно, мы не ду… я даже близко не думал! Вы не представляете, как я вас уважаю! Вы бы не оставили мне автограф? Меня зовут Виржилиу. Виржилиу Андраде…

Ана София победно улыбается и усаживается за столик в углу.

«Слава богу, убралась, – с облегчением думает Виржилиу Андраде, ссыпая на стойку чаевые. – Правильно я придумал попросить у нее автограф. Теперь точно не нажалуется». Он достает из кармана бумажку, на которой написано: «Виржилиу Андраде – самому странному из всех официантов. Ана София Мендонса», рвет ее и выбрасывает в ведро. Официальные автографы ему в коллекции не нужны.

– Эй, Андраде! – ехидно зовет судомойка Карла Соуза. – Что это у тебя сегодня с жилетом?

Виржилиу ощупывает себя и обнаруживает, что вместо щегольского хлястика у него сзади болтается крошечный обгрызенный хвостик.

Не разуваясь, Ана София присаживается к секретеру и выдвигает ящик с карточкой: «Любовники/поклонники».

Достает из кармана жакета лоскуток черного шелка. Кладет его в герметично закрывающийся пакетик, на бумажной наклейке мелкими, но удивительно четкими буквами пишет: «Виржилиу Андраде. Официант» – и засовывает пакетик в ящик между грязным платком премьер-министра, поцеловавшего ей руку на церемонии вручения премии Камоэнша, и расческой издателя Нуну Эштевеша, с которым у Аны Софии двадцать лет назад был головокружительный секс в книгохранилище.

Воображаемый друг

Портрет неизвестного в шляпе

– Совсем ничего не вспомнил? – Рита наливает минеральную воду в электрический чайник.

– Пойдешь греть?

– Нет. Просто хочу из чайника.

Рита достает из коробки чашку без ручки и ложечку.

– Будешь?

Хорошо тем, кто может просто покачать головой.

– Нет.

– А я буду, – с вызовом говорит Рита, – я сумасшедшая.

– Ты не сумасшедшая. Ты просто эксцентричная.

– Которая живет в лифте.

– Ну надо же тебе где-то жить, – успокаивающе говорю я.

Рита вздыхает, наливает себе воды из чайника и начинает помешивать ложечкой, чтобы скорее вышел весь газ.

– Расскажи, что ты вспомнил, – просит она.

…синие купальные трусы. В такую стилизованную маргаритку. Не плавки, а именно трусы, знаешь, из плотной ткани, довольно длинные и очень широкие. Внутри у них была сеточка. Карлу страшно раздражала эта сеточка, уж не знаю почему.

– А кто это – Карла?

– Что?

– Ты сказал: «Карлу страшно раздражала сеточка».

– Я сказал?

– Ну точно, что не я.

Если б я мог, я бы пожал плечами. Понятия не имею, кто такая Карла.

– Жена. – Рита удовлетворенно кивает и подливает себе воды из чайника. – У тебя была жена по имени Карла. Вспоминай про нее.

– Рита, – говорю я, – имей совесть. Я не могу взять и вспомнить сразу все. Я и так уже вспомнил про трусы.

Рита хрюкает в чашку.

– Да ну тебя, – говорит она, – у меня из-за тебя вода носом пошла.

Рита допивает воду, вытирает чашку салфеткой, прячет чашку обратно в коробку, а смятую салфетку кладет в пакет для мусора. Она очень аккуратная, Рита. И чистенькая. Каждый день ходит мыться куда-то к соседям, возвращается довольная, порозовевшая, с мокрыми волосами. Если бы я мог, я бы на ней женился. Жалко, что я не могу.

– Я буду переодеваться, – говорит Рита, – не смотри.

– Я не смотрю.

– Смотришь-смотришь. – Рита стягивает через голову цветной свитер. – Я как на тебя ни гляну – ты смотришь.

– А ты знаешь про мои трусы в маргаритку.

Рита хохочет и вдруг умолкает.

– Я сумасшедшая, – печально говорит она. – Ты же знаешь, что я сумасшедшая, да?

Хорошо тем, кто может насмешливо улыбнуться.

– Да, ты сумасшедшая. А я, наверное, репродукция из каталога в рамочке. Портрет неизвестного в шляпе.

Рита опять хохочет.

– Я буду переодеваться, – говорит она, отсмеявшись. – Не смотри.

И переворачивает меня лицом к стене.

Домашнее животное господина архивариуса

Выражение «кормить (покормить) животное господина архивариуса» встречается только в местечке Алмаш-ду-Мештре (население 2 тыс. человек) и, по всей вероятности, связано с какой-то местной легендой. Оно обозначает неубедительную отговорку, неуважительную или несуществующую причину: «Да-да, а еще ты КОРМИЛ ЖИВОТНОЕ ГОСПОДИНА АРХИВАРИУСА», – говорят тому, кто опоздал и пытается оправдаться.

К сожалению, ни память горожан, ни документальные источники не сохранили для нас саму легенду, так что потомкам остается только догадываться, что это был за господин архивариус и чем было замечательно его домашнее животное.

Нельзя сказать, что сеньор Аждрубал Томаш да Фонсека, наш главный архивариус, – самый старый человек в городе.

У нас полно стариков, по сравнению с которыми сеньор да Фонсека – просто мальчишка.

Например, есть дона Анжелина Коррейа, та самая, что ездит в коляске с моторчиком, по утрам кормит белых голубей на площади у церкви Божьей Матери Легкой Смерти, а всех остальных гоняет своей здоровенной палкой и однажды убила насмерть сизаря, который накануне удрал из голубятни у Жоау Паулу Силва-и-Кошта. Жоау Паулу похоронил сизаря, а доне Анжелине объявил войну на всю жизнь. Правда, сейчас у них перемирие, потому что дона Анжелина подарила Жоау Паулу три банки клубничного варенья и разрешила обтрясывать ее фиговое дерево когда вздумается.

А еще есть дона Балбина де Соуза, та, что одевается во все черное, а платок надвигает на самый нос, так что видна только бородавка с двумя черными волосками и одним седым. Дона Балбина, хотя и страшно старая, каждое утро встает в пять утра и доит корову Мимозу, а потом ее дочка Мария Тереза, не коровы дочка, а доны Балбины, развозит молоко покупателям на мотоцикле «Вешпа». Мария Тереза тоже страшно старая, хотя и не такая, как дона Балбина, и мотоцикл у них тоже старый, только корова Мимоза еще довольно молодая, хотя тоже уже в годах.