Библиотекарь - Михаил Елизаров

В первом самом большом отряде преобладало крестьянское вооружение – вилы, топоры и ножи. Эти читатели явно еще не принимали участия в битве и горели нетерпением. Бог знает, каких профессий и судеб были эти люди, но сейчас все сделались воинами. Они пристально смотрели на нас, и в каждом взоре была одержимость.

Второй отряд представлял сборную, сколоченную из вчерашних знакомцев. Виднелись строительные ватные шлемы, обшитые поверху бляхами, и рогатые звериные черепа. Охотничьи гарпуны, рогатины и остроги мешались с баграми, арматурой и дубинами.

Костяк третьего отряда составляли заметно поредевшие латники. После боя у завала их осталось всего четверо. Зато к ним примкнуло подкрепление – полтора десятка человек. Выглядели они совсем не воинственно, без каких бы то ни было доспехов. Вместо оружия у бойцов были странного вида гнутые желоба с ковшеобразными углублениями и надетые через плечо широкие сумки. Латники возились возле устройства, похожего на передвижной строительный компрессор, устанавливали какие-то ящики, тянули шнуры. Всем заправлял воин с железной культей.

Ко мне подошел Гаршенин и тихо доложил:

– За кирпичной стеной еще один отряд. Человек двадцать. Думаю, это для того, чтобы мы не смогли оврагом уйти…

Вырин сложил у моего ботинка артиллерийской пирамидкой подшипники, сам вскарабкался на настил. Зажав в каждой руке по увесистому булыжнику, я напряженно следил за маневром противника.

Воин с культей завершил приготовления и визгливо объявил:

– Музыка Пахмутовой! Слова Добронравова!

Командир первого отряда отдал неслышный приказ. Шеренги дрогнули, вышли вперед, развернулись широким строем. Шесть читателей подхватили обтесанный ствол, напоминающий гигантский карандаш.

Враги, выдерживая линию, походным шагом двинулись к сельсовету, наставив топоры и вилы. Каждый третий боец тащил на плече кувалду.

Раздалось странное потрескивание, как если бы занялся огнем пересохший хворост, потом оглушительно взревели симфонические фанфары, грянул утробным взрывом барабан, скрипки взвыли реактивными соплами. Рокочущий баритон накрыл голосом обозримое пространство:

Неба утреннего стяг.В жизни важен первый шаг.Слышишь, реют над страноюВетры яростных атак!

Будоражащее пение неслось сразу в нескольких направлениях. Я увидел сдвоенный репродуктор, прикрепленный к покосившемуся столбу электропередачи. Вторая пара иерихонских раструбов была установлена на компрессоре.

Напевный клич советского скальда стелился над лесом, вел на штурм. Я совершенно не задумывался, откуда противнику известна технология отваги. Скорее всего, музыкальный стимулятор, заглушающий страх, не был открытием Маргариты Тихоновны или покойного Оглоблина.

И вновь продолжается бой,И сердцу тревожно в груди,И Ленин такой молодой,И юный Октябрь впереди!

Я вдруг ощутил небывалый душевный восторг. Величественная песня, бессонница, дурманящие лекарства, воспоминания, ежесекундное ожидание смерти – все это накалило чувства до клокочущего экстаза, до мускульного бешенства.

Из-за частокола полетели камни вперемешку с подшипниками. Шквал был настолько силен, что враги даже не донесли таран к стене, растеряв по дороге необходимую скорость, выронили тяжелую лесину и разбежались, пытаясь увернуться от прицельной смерти.

Пел громоподобный голос, в бревна стучали разрушительные кувалды, летела щепа, но прочная древесина не поддавалась. На отчаянных молотобойцев сверху обрушились длинные пики защитников сельсовета. Юркие острия ловили каждый взмах, чтобы клюнуть в открывшуюся шейную артерию, вонзиться под ключицу, распороть мышечные ткани, донырнуть наконечником до сердца…

Кончилась песня, умолк скальд. Но еще раньше захлебнулась кровью атака, и отряд отступил. Под частоколом остались восемь распростертых тел.

В невозможной ледяной тишине снова прокричал пронзительный евнух в шишаке:

– Музыка Пахмутовой! Слова Добронравова!

Заиндевевший воздух наполнили хруст и шорох. Трескучая игла невидимого проигрывателя опять кружила по пластинке. Летящим перестуком вагонных колес отозвалась оркестровая медь, взвились пронзительные архангельские трубы. Хор взмыл и пролился сотней юных хрустальных голосов:

Звени, отваги колокол!В дороге все, кто молоды!Нам карта побед вручена!Отчизне в дар останутсяРабочей славы станции.Запомните их имена:Любовь, Комсомол и Весна!

Песня вдохновила потрепанный отряд, погнала на очередной штурм. Враги, не давая себе ни секунды отдыха, вскинули на плечи запасной таран и новой волной устремились к сельсовету. Этот обезумевший субботник с каждой секундой приближался.

Второй приступ оказался недолгим, но более кровопролитным. Строй живым щитом прикрыл таран, и лишь перед самой стеной рассыпался, уступая место решающему удару.

Я чувствовал, как всякий раз рвется на части локтевой сустав, когда гладкий булыжник вылетает из моих скрюченных пальцев. Я задержался взглядом и проследил траекторию камня. С глухим шмяканьем снаряд вмялся в щеку врага, словно бы влип в мокрую землю. Человек стукнулся головой о ствол, поник. Массивный таран, лишившийся пары ног, резко качнуло, повело в сторону. Кто-то запутался сапогами в мертвеце, споткнулся. Ослабевший таран не ударил, а упал на частокол и вышиб бревно. В образовавшуюся щербину полез командир отряда. На него сверху обрушился Марат Андреевич. Свистнула шашка, и осатаневшее от злобы лицо вспорола косая багровая нить, раскрылась, вывернулась глубокой мясной изнанкой. Командир отпрянул. Дзюба точным взмахом кайла выбросил из бреши второго бойца. Больше охотников не нашлось.

Непрекращающийся град камней продолжал сыпаться на головы, разбивал каски, ломал руки, дробил колени. Вдруг Гаршенин, Дзюба и Кручина перемахнули за стену. Там никак не ожидали такой дерзкой вылазки. Прежде чем противник опомнился, кому-то уже рассекло шею черненое лезвие косы, точно рогом боднуло до самого позвоночника кайло, пырнул в живот штык. Проведя стремительный рейд, защитники сельсовета отступили в брешь, и снова со стен полетели камни. Наступавшие не выдержали и в панике побежали, без строя, вразброд, подгоняемые звенящим хором.

И снова вьюги кружатся,И песня учит мужеству,Вы с нами на все времена —Любовь, Комсомол и Весна!

Царапающий акустический коготь резанул по ушам из всех репродукторов. Хор заглох. Остались натуральные звуки смерти.

Озерова, сунувшегося за частокол, чтобы вернее колоть неприятеля пикой, подцепили на гнутые зубья вил. Наколотый в животе, он надрывно кричал, его, как трофей, поволокли прочь.

Желая отыграться за потери, враги кинулись на распростертого Озерова, еще живому вспороли грудь, затем, дружно взявшись с краев, выломали, точно доски, ребра. Мы с бессильным гневом следили за спектаклем бесноватого живодерства, творящимся под гнусные матерные выклики. Чтобы выплеснуть душевную ярость, Вырин, Иевлев и Кручина, прежде чем заделать пролом в стене, выскочили за частокол и несколькими ударами лопаты, молота и цепа без жалости прикончили оглушенных недобитков.

Разгромленный отряд переживал свою трагедию. Читатели исчерпали силовой лимит. Обессиленные, злые, они уступали место новым претендентам. В бой вступал второй сборный отряд. Над жухлой травой поднялись сооруженные из фрагментов забора щиты, за которыми надежно укрылись звероголовые люди, виднелись верхушки шлемов да стальная щетина гарпунов, острог и рогатин.

Вырин грохнул об доски булыжником:

– Последний… – с тихим отчаянием произнес он. – Чем отбиваться будем?

– Вот этим, – сказал Иевлев, раскладывая топоры мертвецов. – Метать можно…

Фырча натруженным мотором, по дороге катила наша «Нива», уже преобразованная в агрегат осады. Заточенный могучий кол проходил через салон машины, на метр опережая капот тесаной балдой.

Едва «Нива» заняла боевую позицию, «щиты» начали наступление. В следующий момент подкрепление третьего отряда построилось в свободную с широкими интервалами линию. Люди приготовили свои гнутые желоба, вложили что-то в круглые углубления ковшей.

– Музыка Баснера, слова Матусовского… – объявил страшный евнух-диджей.

Низкий, исполненный подземного трагизма бас затянул похоронный мотив:

Дымилась роща под горою,И вместе с ней горел закат.Нас оставалось только троеИз восемнадцати ребят.Как много их, друзей хороших,Лежать осталось в темнотеУ незнакомого поселка,На безымянной высоте.

Побежали «щиты», рванула с места «Нива», выбросив облако бензиновой гари. Руки с ковшами одновременно взлетели вверх и упали, словно хлестнули нагайками. Мне показалось, что рядом прогудел рой майских жуков. Что-то врезалось в край частокола, разлетелось на куски, острый осколок впился мне в щеку.