Деррида - Бенуа Петерс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Побывав до меня и лучше меня в центре этого опыта (назовем его именами тех, кто вложился в него душой и телом: Ницше, Хайдеггера, Левинаса, Бланшо), вы заметили мой приход. Отныне, поскольку я пишу для вас, я мог бы лучше направлять свою речь, которой желаю что-то нащупать. Вы видите, что я все еще ищу безмятежности, хочу быть понятым. Да и как могло бы быть иначе? Но я знаю, что безмятежность, которой вы меня теперь наделяете, не имеет ничего общего с удобством, а быть понятым в своих пробных шагах – не значит угнездиться в достоверности. Другая безмятежность, несомненно дурная, – это университет, а теперь Школа, где мое преподавание меня укрепляет, по-другому, более действенно и плоско, стремясь при этом соединиться с той, первой[358].
Все большее значение, как друг и писатель, приобретает для него и другой собеседник, гораздо более юный, – Филипп Соллерс. Деррида глубоко тронула «Драма», его новая книга. Он отправляет Соллерсу длинное письмо, робкое и даже смущенное, извиняясь за «велеречивость»:
Не говоря обо всем том, что «Драма» затрагивает в моих ожиданиях, всем том, в чем вы пошли раньше меня по пути, который показался мне знакомым, пусть и беспамятно, всем том, что мог бы сказать мой комментарий, оплетая собой вашу книгу, которая уже комментирует сама себя, то есть стирает себя, когда себя же и пишет… и пишет, устраняясь… не говоря об этом комментарии, который я не осмеливаюсь предпринять или же отвлечь от его движения, продолжающегося во мне, я восхитился – позволено ли это? – писателем, чудесной уверенностью, хранимую им в тот самый момент, когда он на передовой, в предельной опасности письма…[359]
Тон становится еще более личным, когда Деррида признается, в какой мере книга Соллерса пробудила в нем любовь к литературе, перед которой он всегда робеет, ощущая себя в каком-то смысле испуганным: «Не рассердитесь ли вы, если я скажу, что написали, ко всему прочему, просто прекрасную книгу? Я, во всяком случае, очень рад ей, поскольку, хотя на публике я бы этого никогда не сказал, я все еще люблю прекрасные книги и верю в них. Во мне со времен молодости все еще сохраняется немного поклонения литературе». Постскриптум показывает, как высоко он ценит книгу Соллерса: «Читали ли вы „Ожидание забвение“ Бланшо? Он только что прислал мне его, не знаю уж почему, через два года после публикации. Я прочитал его как раз перед „Драмой“. И между этими книгами есть какая-то братская связь, устанавливающаяся через бесконечные различия».
Соллерс, без сомнения, очень тронут щедростью этого прочтения. Радуясь этому «общению без оглядки»[360] и мысли, которая его сопровождает, он в следующие месяцы очень сближается с Деррида. Они часто переписываются и встречаются. Можно предположить, что Деррида стремится к самой тесной дружбе, как это было с Мишелем Монори.
Статья об Арто опубликована в 20-м номере Tel Quel; в той же самой подборке выходят тексты Соллерса, Поль Тевенен и и неизданных писем Арто Анаис Нин. В первой статье Деррида, посвященной Арто, – »Навеянной речи» предлагается новаторское прочтение мало известного пока автора. К 1965 году в издательстве Gallimard вышло только пять первых томов полного собрания сочинений.
В этой превосходной статье Деррида для начала задается вопросом о специфическом затруднении, связанном с любым высказыванием по поводу Арто. Слишком многие комментарии всего лишь заключают его в удобные категории, заново отрицая «ту загадку во плоти, которая пожелала назваться собственным именем Антонена Арто»[361]. Даже Морис Бланшо в своих замечательных текстах, посвященных Арто, часто трактует его как клинический случай, поэтому «дикость» его опыта не принимается в расчет.
И если Арто решительно – как, по нашему мнению, никто до него – сопротивляется критическим и клиническим толкованиям, то именно тем, что в его приключении (а этим словом мы называем целостность, предшествующую разделению на жизнь и произведение) выступает протестом как таковым против приведения и выведения примеров как таковых. Критик и медик оказались бы беспомощными перед существованием, отказывающимся что-либо значить, перед искусством, пожелавшим остаться без произведений, перед языком, отрицающим свой след…
Арто пожелал разрушить историю, то есть историю дуалистической метафизики, которая для упомянутых выше эссе служила более или менее сокровенным источником вдохновения: дуализм тела и души, тайно поддерживающий дуализм слова и существования, текста и тела… Арто не хотел, чтобы его слово нашептывалось где-то вдали от его тела[362].
Когда выходит этот номер Tel Quel, с Деррида по телефону связывается отвечающая за издание полного собрания сочинений Поль Тевенен, с которой он ранее никогда не встречался. Ей важно сказать ему, насколько его статья ее вдохновила. Она повторяет ему ту же мысль в длинном письме, отмечая, насколько для нее этот текст важен:
Я благодарна вам за него, поскольку, по сути, мне впервые был сделан такой подарок. Если исключить статьи Бланшо или одну-две фразы Мишеля Фуко в «Истории безумия», в течение 15 лет мне казалось, что я работаю в пустоте и не могу найти отклика. Конечно, я не отождествляю себя с Арто. Просто я считала, что работы Антонена Арто крайне важны для нашей эпохи, что они намного ценнее того времени, которое я им посвящаю, и до сего момента я не встречала никого, кто бы сказал мне, что я не ошибаюсь. Вот почему я благодарю вас и почему я благодарна Филиппу Соллерсу. Но о нем я давно знала, что он по этому поводу думает[363].
Вскоре они встречаются и становятся друзьями. С этого момента Поль Тевенен держит Деррида в курсе своих исследований и регулярно посылает ему пока еще не опубликованные тексты Арто. Она собрала бумаги Арто в день его смерти, в довольно спорных обстоятельствах, и теперь увлеченно и терпеливо занимается расшифровкой этих рукописей, готовя издание полного собрания сочинений, объем которого постоянно растет[364].
Именно у Поль и
