Сказатели. Русский фантастический альманах фантастики и фэнтези. № 1, 2014 - Максим Черепанов

У Разумовского не было другого выхода. Ему нечего было терять. Нищета, безнадега, отчаяние. На что бы он ни сменил их, пускай даже на смерть, штабс-капитан ничего не терял.

Пьер утер пробившую лоб испарину. «Ерунда какая, — подумал он, — чушь для институток. Пригрезилась чертовщина, нечего было лезть куда ни попадя, на кладбищах, говорят, еще и не такое мерещится».

Домой он вернулся под утро. Проигнорировал тревогу и укор в глазах жены, упал ничком на кровать, обхватил руками голову. Весь следующий день просидел запершись в кабинете. Мучился, думал, верил и не верил, снова думал, решался и шел на попятную, верил опять и разуверивался вновь.

В понедельник Пьер сказался больным и на службу не вышел. Мари-Луиз обеспокоилась, принесла порошок, несколько минут посидела рядом и ушла звонить. Явившийся к обеду семейный доктор басил что-то по-французски, Пьер не разбирал. Мари-Луиз повеселела, чмокнула его в лоб и отбыла за покупками. Едва внизу хлопнула дверь, Пьер поднялся. Наскоро оделся, отстранил дворецкого, выскочил из квартиры наружу. Слетел по лестнице вниз и спешно зашагал прочь.

«Троицу! Бог любит Троицу!» — истово повторял Пьер, бегом пересекая Венсенский лес с северо-востока на юго-запад. Что же покажет карусель в третий раз? Он не знал этого и не знал, каков будет вариант.

Оба предыдущих закончились невесть как. Оба в бедности. Может быть, в нищете. Но — с Диной. С той, которую он потерял, которая, неизвестно, жива или легла в землю рядом с убитым Сержем. Чем же закончится третий? Да и… Пьер поперхнулся воздухом на бегу, споткнулся и едва не упал. Будет ли он, третий? Поднялась, лизнула сердце, омыла его и схлынула жаркая, удушливая волна. Пьер задохнулся, закашлялся. Справившись, выругался вслух и заспешил дальше.

Казалось, карусель только его и ждала. Блеснула пустым глазом лошадка, прошелестели что-то неразборчивое и взмахнули ветвями, будто руками, тополя. Пьер зачем-то тронул деревянную гриву, провел ладонью по холке. С минуту постоял так, перекрестился и вскочил лошадке на спину. Раздался знакомый скрип, и закружилась карусель, унося Пьера назад. В страшный тысяча девятьсот двадцатый.

Двадцать девятого января второй корпус Добровольческой армии генерала Промтова выбили из Херсона. Днем позже — из Николаева. Изнуренные беспрерывными боями, ослабленные эпидемиями и дезертирством, добровольцы откатывались назад. Оставался еще клочок земли, последняя опора и надежда Белого Юга — Одесса. Первого февраля полк, где служил поручик Олейников, отступая, вошел в город со стороны Пересыпи. Пьер не узнал Одессу. Развороченные мостовые, выбитые стекла и заколоченные досками оконные проемы, отбитая лепнина, уродливое здание карминного цвета на Маразлиевской. У синематографов стояли очереди за билетами на сеансы с Верой Холодной, на Привозе — за камбалой. Вечерами по улицам, освещенным «огарками», шатались мазурики всех мастей, полупьяные офицеры в неопрятных шинелях, отчаянно вызывающе держались накокаиненные проститутки. Относительно светло было на Дерибасовской, но и там, вместо неспешно фланирующих горожан, крадущейся походкой сновали меж домов зловещего вида личности.

Собственный дом Пьер тоже едва узнал: из прислуги осталась только няня, родители за пять лет постарели вдвое.

— Тополянским удалось уехать, — вытирая слезы, говорила maman, — к родственникам, в Польшу. Одна Диночка осталась.

— Где? — вскинулся Пьер. — Где осталась?

— В еврейской больнице. Сестрой.

Четвертого февраля комендант Одессы генерал Шиллинг отдал приказ об эвакуации. На Преображенской, у штаба, выстроились очереди из не успевших получить разрешение. Там Пьер и встретился с призраком. Серж Кириллов молодцевато вышагивал по штабному коридору навстречу, на вид совершенно живой и даже в новых капитанских погонах. Он холодно кивнул с приличествующего расстояния и прошел мимо. Пьер автоматически кивнул в ответ, а после, завернув за угол, уперся рукой в стену, скалясь и морщась от отвращения к себе. Никогда еще он не испытывал такого желания провалиться сквозь землю.

Седьмого февраля красные вошли в Одессу с востока и блокировали пути отхода из города с севера. День спустя с помощью местных повстанческих отрядов прорвались в центр. Подавили слабое сопротивление и устремились к порту.

Все смешалось. Офицерские семьи, промышленники и коммерсанты спешно грузились на суда. Прямо с кромки Николаевского бульвара, выпяченной губой нависающего над портом, открыла прицельный огонь пулеметная рота красных.

К полудню командующий эвакуацией полковник Стессель отдал приказ на контратаку. Разрозненные и разбитые, потерявшие свои части офицеры сумели все же организоваться. В час пополудни контратака началась. Отступать больше было некуда, отчаявшиеся офицеры и юнкера шли умирать.

К трем пополудни красных отбросили. На углу Пушкинской и Малой Арнаутской долговязый рыжеусый ротмистр готовил прорыв на Молдаванку.

— В больнице остались раненые, — хрипел ротмистр. — Пойдут только добровольцы. Только те, кто желает пострадать за своих братьев.

Пьер страдать больше не желал. Ни за братьев, ни за кого. «Бросить винтовку, — заполошно думал он, озираясь по сторонам. — Бросить молокососов-юнкеров, что мне до них. Вернуться в порт, погрузиться на корабль и бежать отсюда к чертям».

Он попятился, втянулся в проем между домами, развернулся, собираясь удрать.

— Драпаешь? — услыхал Пьер насмешливый голос за спиной. — И ее, значит, бросаешь? Что ж, ты всегда был трусом.

Пьер обернулся. Серж презрительно сплюнул и зашагал прочь.

— Постой! — Пьер рванулся, догнал Сержа, ухватил за плечо. — Кого «ее»?

Секунд пять Серж стоял молча, покачиваясь с пятки на носок.

— Дину, — бросил он, наконец. — Кого же еще? Больницу эти гады наверняка возьмут с боем, представляешь, что сделают с персоналом?

Пьер не ответил. Он представлял.

Через десять минут ротмистр прохрипел приказ, и две сотни добровольцев бросились по Малой Арнаутской в направлении Мясоедовской. Поручик Олейников с минуту смотрел им вслед, решался. Не решился и со всех ног побежал к порту.

В пять вечера он поднялся на борт британского крейсера «Церес» и, не в силах оторваться, в ужасе глядел, как бегут по Ланжероновскому спуску мальчишки-кадеты. Крейсер ждал до конца и отвалил от причала, лишь когда красные цепи открыли по нему винтовочный огонь. Рыжеусый ротмистр с рукой на перевязи забрался на борт одним из последних.

— А капитан Кириллов? — подступил к нему Пьер, когда вышли на рейд. — Высокий такой, плечистый.