Жестокие слова - Луиз Пенни

И это заставило Марка замолчать. Он знал, что его жена умела укрощать богатейших интриганов в канадском финансовом мире. Но доктор Винсент Жильбер был не похож на них. Он обладал какой-то магнетической силой.

— Извини. Столько всего вокруг происходит.

Он думал, что переезд в деревню будет как глоток свежего воздуха после корысти, страха и интриг финансового квартала. Но пока что он нашел здесь мертвое тело, перенес его в другое место, уничтожил их репутацию в деревне и был обвинен в убийстве. Теперь он чуть не выкинул святого из их дома и уж совершенно точно напортачил со штукатуркой.

А осень еще даже не успела окрасить листья в свои цвета.

Но когда это случится, их здесь уже не будет. Они найдут другой дом и обретут надежду, что на сей раз у них все получится. Ему не хватало относительной простоты мира бизнеса, где гло́тки перереза́ли не задумываясь и почти каждый день. Здесь же все казалось таким приятным и мирным, но таковым не было.

Он снова посмотрел в окно. В саду сидел его отец, скрестив ноги, за его спиной в поле паслись две старые измученные лошади и существо, возможно принадлежавшее к семейству лосей, а вдали разгуливала еще одна лошадь, покрытая коркой грязи, лошадь, которая давно уже должна была пойти на корм собакам. Нет, у него были другие планы, когда он переезжал за город.

— Ты знаешь, Марк прав, — сказала Кароль невестке. — Винсент добивается своего либо грубой силой, либо обаянием, либо говоря о своей вине. Но он всегда получает то, что хочет.

— А чего он хочет? — спросила Доминик.

Вопрос казался резонным. Тогда почему же на него было так трудно ответить?

Раздался звонок в дверь. Они переглянулись. За последние двадцать четыре часа они научились бояться этого звука.

— Я открою, — сказала Доминик и быстрым шагом вышла из кухни, а минуту спустя появилась в сопровождении маленького мальчика и Старика Мюндена.

— Вы, наверное, знаете моего сына, — сказал Старик, когда с улыбкой поздоровался со всеми. — Ну-ка, Шарли, что мама просила тебя сказать этим милым людям?

Они ждали, пока Шарли вспоминал, потом он показал им палец.

— Вообще-то, он научился этому у Рут, — пояснил Старик.

— Хороший пример для подражания. Может быть, он и виски выпьет? — спросила Кароль.

Красивое загорелое лицо Старика Мюндена расплылось в улыбке.

— Нет, Рут давала ему мартини, а мы стараемся не смешивать напитки. — Теперь повадки Старика стали какими-то неловкими, и он, положив руки на плечи Шарля, прижал мальчика к себе. — Я слышал, что он здесь. Вы не будете возражать?

Марк, Доминик и Кароль недоуменно смотрели на него.

— Возражать? — переспросила Доминик.

— Доктор Жильбер. Понимаете, я видел его в лесу. Я знал, кто он такой, но не знал, что он ваш отец.

— Почему же вы ничего не сказали? — спросила Доминик.

— Это было не мое дело. Он, кажется, не хотел, чтобы его видели.

И Марк подумал, что все гораздо проще, чем он думал, — он, склонный все осложнять. Мир бизнеса убедил его, что ему до всего есть дело, хотя это было не так.

— Не хочу его беспокоить, — продолжал Мюнден, — но я подумал, может быть, он нас примет. Может быть, я познакомлю с ним Шарля. — Было видно, что молодому отцу, вовсе не лишенному чувства собственного достоинства, с трудом дается этот разговор. — Я читал и перечитывал его книгу. «Бытие». Ваш отец великий человек. Я вам завидую.

А Марк завидовал Мюндену. Тому, как он прикасается к своему сыну, держит его. Защищает, любит. Готов унижаться ради сына.

— Он в саду, — сказал Марк.

— Спасибо. — У двери Старик Мюнден остановился. — У меня есть инструменты. Если хотите, я могу прийти завтра и помочь. Мы должны помогать друг другу.

«Мой сын, ты будешь Человек». Почему его собственный отец никогда не говорил, что люди должны помогать друг другу?

Марк кивнул, не отдавая себе отчета в том, что сейчас произошло. Старик Мюнден предлагал Жильберам помочь в постройке их дома, он вовсе не хотел прогонять их отсюда. Потому что его отцом был Винсент Жильбер. Его долбаный отец спас его.

Мюнден повернулся к Доминик:

— Кстати, Жена передает вам привет.

— И ей передайте от меня, — ответила Доминик. Потом, помедлив: — Передайте мой привет Жене.

— Непременно.

Они с Шарли вышли в сад, оставив этих троих наблюдать из окна.

Доктор Винсент Жильбер, еще недавно обитавший в лесу, неожиданно стал центром внимания.

Когда молодой человек с сыном подошли к нему, Винсент Жильбер открыл один глаз, глядя сквозь длинные ресницы. Но смотрел он не на отца с ребенком, а на тех троих, что наблюдали за ним из окна.

«Помогай другим», — говорили ему. И он был готов к этому. Но сначала он должен был помочь себе.

В бистро стояла тишина. Несколько посетителей сидели за столиками перед бистро, грелись на солнышке, наслаждались в спокойствии своим кофе и «кампари». Внутри у окна стоял Оливье.

— Боже мой, старина, такое впечатление, что ты в первый раз видишь деревню, — сказал Габри из-за стойки бара, где он натирал до блеска дерево и наполнял конфетками вазочки, которые сам и опустошил.

В течение последних нескольких дней Габри каждый раз видел Оливье на одном и том же месте — у эркерного окна, откуда он смотрел на деревню.

— Трубочку?

Габри подошел к своему партнеру и предложил ему лакричную трубочку, но Оливье был словно зачарованный. Тогда Габри сам вонзил зубы в трубочку, начав по правилам со сладкого конца.

— Что тебя беспокоит?

Габри проследил за направлением взгляда Оливье и увидел то, что и предполагал увидеть. Явно ничего заслуживающего внимания. Только клиентов на террасе, затем деревенский луг с Рут и Розой. Сегодня на утке был вязаный свитер.

Оливье прищурился, глядя на утку, потом повернулся к Габри:

— Этот свитер тебе не кажется знакомым?

— Какой свитер?

— Тот, что на утке, конечно. — Оливье внимательно посмотрел на Габри, который не умел лгать.

Тот доел остатки трубочки, и на его лице появилось самое озабоченное из его выражений.

— Понятия не имею, о чем ты говоришь.

— Ведь это мой свитер, да?

— Полно тебе, Оливье. Уж не думаешь ли ты, что у тебя с уткой один размер?

— Не теперь, а когда я был маленьким. Где моя детская одежда?

Теперь Габри замолчал, проклиная Рут за то, что та стала выгуливать Розу в обновках. Хотя, возможно, не таких уж и новых.

— Я решил, что настало время от них избавиться, — сказал Габри. — Рут требовались свитера и всякие вещи для Розы, чтобы утка не мерзла осенью и зимой, и тут я вспомнил о твоей детской одежде. Для чего ты вообще ее хранил? Она просто занимала место в подвале.

— И сколько она там занимала места? — спросил Оливье, чувствуя, как внутри у него все закипает, как отказывают тормоза. — Как ты мог? — зарычал он на Габри, и тот, потрясенный, отпрянул.

— Ты же сам говорил, что от этих вещей нужно избавиться.

— Я! Я говорил, что от них нужно избавиться! Но не ты. У тебя не было на это никаких прав.

— Извини. Я понятия не имел, что они тебе дороги.

— Да, дороги. И что мне теперь делать?

Оливье смотрел на Розу, ковыляющую за Рут, которая бог знает что бормотала своей утке, и чувствовал, как слезы жгут его глаза, как эмоции рвутся из груди. Он уже не мог вернуть свои вещи. Не теперь. Они ушли. Ушли навсегда.

— Ты хочешь, чтобы я их вернул? — спросил Габри, беря Оливье за руку.

Тот отрицательно покачал головой. Он даже не понимал, почему его обуяли такие сильные чувства. У него была масса других поводов для волнений. Он и в самом деле собирался избавиться от коробки со своей детской одеждой. И не сделал этого по двум причинам: из-за собственной лени и потому, что не знал, куда ее девать.

Так почему не отдать Розе? Высоко в небе раздались птичьи крики, и Роза с Рут подняли головы. Над ними на юг летела стая уток.

Печаль охватила Оливье. Ушло. Все ушло. Навсегда.

Неделя за неделей шли жители деревни через лес. Поначалу юноша торопил их, все время оглядывался. Он жалел, что позвал с собой семью и друзей. Без стариков и старух, без детей он смог бы идти куда быстрее. Но проходили недели, один мирный день сменялся другим, и его беспокойство ослабевало. Он даже радовался тому, что не один.

Он почти перестал оглядываться, когда появился первый знак.

Это была заря. Только эта заря никогда не гасла. Он не знал, заметил ли это кто-то еще. Ведь в конечном счете это было лишь неяркое сияние вдалеке. На горизонте. На следующий день солнце взошло, но не полностью. На небе застыли сумерки. Но опять же — только над горизонтом. Словно с другой стороны кто-то плеснул тенью.

И тогда юноша понял.

Он крепче вцепился в свой солнечный зонт и принялся торопить всех. И сам заспешил вперед. Подгоняя остальных. Они охотно прибавили шагу. Ведь их ждали бессмертие, молодость, счастье. У них от радости кружилась голова. И он спрятался в этой радости.