Наступление. Часть 2 - Александр Афанасьев

— Но не на Востоке.

— Ты прав. Не на Востоке. Любого из тех людей, которых называют арабистами, раскроют враз. Потому что ни один из них не сможет произнести на память суру Корана, да так, что тот, кто слышит эту суру с детства, не почувствует фальши. Они могут работать с кем-то из правительства, я признаю это — особенно если правительство придерживает социалистической ориентации. Но не более того, на улице они не сойдут за своих.

— И что ты предлагаешь?

— Сначала, я хочу послушать тебя, Гейдар-аскер. Что предлагаешь ты. Ты хочешь прийти на Восток? Но зачем он тебе?

Алиев долго думал, прежде чем ответить.

— Афганистан кое-что нам показал, Ахмад-муаллим. Он показал, что мы беспомощны. Мы можем иметь десять тысяч атомных бомб — но мы не в силах справиться с маленькой, горной, отсталой страной. Нам чего-то не хватает. Но самое главное — о нашей слабости знают наши враги. А это очень опасно — когда твой враг знает о твоей слабости.

— Американцы? — спросил кади.

— И не только, но в основном они.

— А стоит ли беспокоиться, Гейдар? Разве они знают больше нашего? Разве они свои на Востоке? Ты знаешь, что такое нусра?

— Нет.

— Нусра, Гейдар — это помощь. По крайней мере, те, кто смотрят на форму, а не на суть — думают, что это так. Но на самом деле нусра это не совсем помощь в нашем понимании слова. В мире, в котором живет ты и я, за помощью следует рахмат[86]. В том мире за нусрой может последовать удар ножом в спину. Американцы пришли в Пакистан и думают, что если они платят, то они и заказывают музыку. Американцы пришли на Ближний Восток, и думают, что если у них есть авианосцы, то их будут уважать. Они дают нусру тем, кого готовят на погибель нам — но на самом деле они готовят погибель себе самим. Те, кто пришел в Пакистан учиться искусству войны — они родом не из наших краев. Они родом с Востока, из Эмиратов, из Саудовской Аравии, из Судана, Египта, Марокко. Когда они выучатся — они пойдут домой и понесут пожар стихов войны[87] в своих душах.

— Пока что они идут на нас.

— Вот то-то и оно. Пока что. Когда говорят пушки — разведке делать нечего.

— Есть Пакистан.

— Пакистан это не Восток. Это страна, где правит человек, который забыл о том, что все мы ходим под Аллахом. Это легко исправить. Но это — не Восток.

Алиев молчал.

— Гейдар-аскер, когда мы говорили с тобой последний раз, я попросил тебя об одном. Не лукавить передо мной, ибо я старый человек.

— Я не могу сказать больше того, что сказал.

Судья снял кепку, стряхнул с нее снег. Снова надел.

— Можно и не говорить. Я догадался, о чем речь.

Алиев снова ничего не сказал.

— Много времени есть? — в лоб спросил Хасанов.

— Думаю, что нет. Расклад простой — мы или они. Сражение будет происходить там. Там — будущее, там люди, но самое главное — там нефть.

— Год?

— Да. Может больше, может меньше.

— Это мало — сказал старик после раздумий.

— Что есть.

— Тогда надо искать друзей.

Оружейники, военачальники и дипломаты

Ирак, Тикрит

Президентский дворец

08 января 1988 года

Самолет долго не сажали — пыльная буря, говорили о том, чтобы уходить на другой аэродром. Январь- месяц плохой погоды в Ираке, но самое страшное пекло будет позже, в самом начале весны, тогда же начнутся настоящие пыльные бури, когда человек не видит пальцев на вытянутой вперед руке. Но все равно — садиться по метеоминимуму Тикритского аэропорта было нельзя и первый пилот, опытнейший подполковник советских ВВС послал гонца в небольшую кабину, расположенную сразу за пилотской, где сидели несколько человек в штатском.

— Товарищ Маршал Советского союза, разрешите обратиться?

Старик в штатском и в старомодной серой шляпе поднял на офицера глаза от какого-то журнала, с самолетом на обложке, который он читал. Журнал был на английском.

— Обращайтесь.

— Товарищ Маршал Советского союза, командир корабля, подполковник Тихоненко просит вашего разрешения уйти на запасной аэродром — сказал бортмеханик, внутренне робея: не каждый день капитан обращается к маршалу.

— Интересно… сказал старик с иронией, перекрикивая шум — а если я буду управлять войсками, я обращусь за советом к подполковнику Тихоненко?

— Извините… товарищ Маршал Советского союза… есть…

Бортмеханик бросился обратно в кабину, докладывать. Старик сказал сидящему напротив него человеку средних лет толстяку, с которым он работал в принципе то по одной специальности.

— Вот в этом то и проблема, Юрий Дмитриевич.

Председатель Государственной технической комиссии, Герой социалистического труда, заведующий отделом ЦК КПСС Юрий Дмитриевич Маслюков согласно кивнул.

Подполковник Тихоненко, выслушав сбивчивые слова бортмеханика, мрачно глянул в самолетный блистер, где бесновалась песчаная стихия, и выругался так, что диспетчер Тикрита, учившийся на диспетчера в СССР, едва не уронил наушники.

— Один раз умирать. Садимся…

Огромный Ил сел без происшествий — офицер только в последний момент принял штурвал на себя, когда штурман, находящийся в остекленном носу самолета истошно заорал — земля!

Несколько автомобилей Мерседес-560, белые как один, потому что на Востоке черные машины быстро превращаются в душегубку для едущих в них, ждали самолет, вылетевший из Ростова на Дону в одном из ангаров, по сигналу они быстро выехали на бетонку, набирая ход и догоняя самолет, почти невидимый в бушующей пыльной буре.

— Погода как по заказу… сказал один из сидящих в машине на заднем сидении людей, среднего роста, толстый и усатый — никто ничего не увидит.

— Аллах Акбар… — сказал другой пассажир машины, не такой толстый как первый, среднего роста, чем-то похожий на первого.

Первый — его звали Али Хасан Абд аль-Маджид ат-Тикрити — незаметно покосился на брата с испугом и недоумением. Он знал, что в сегодняшнем Ираке нет человека, могущественнее его, за исключением его брата, и сыновей его брата, Удея и Кусея, младший из которых руководит Амн-аль-хасс, президентской охраной. Он знал, что брат прикажет его уничтожить только в одном случае: если тот организует заговор против него или не сообщит о заговоре, как только ему станет об этом известно. Он прекрасно знал о подозрительности своего брата и о том, какую систему он придумал, чтобы не стать жертвой взбунтовавшейся армии как король Фейсал или генерал Касем, которого расстреляли прямо в телестудии, а потом показывали два дня на всю страну его труп. Показывали, как один из расстрельщиков, лейтенант по чину, когда включали камеру — плевал в лицо генералу Касему, уже мертвому. Сейчас такое почти невозможно: за каждым из офицеров следят трое равных ему по званию и положению, узнав о том, что тот за кем они наблюдают, связался с подозрительными людьми, они обязаны донести. Если они не донесут, и свершится покушение на Раиса — казнят всех четверых. Точнее не четверых — Раис требовал за покушение казни не только причастных, но и всех членов его семьи. По всей стране колесили большие холодильные полуприцепы, закупленные в СССР, они останавливались в городах и воинских частях для того, чтобы забрать казенных, их тела увозили в неизвестность, не давая хоронить — обычно либо сжигали, либо растворяли в кислоте, чтобы на земле не осталось и следа от предателей. Счастье было тем, кого просто расстреляли — людей переезжали танками, бросали под каток или под поезд, сжигали заживо, погружали в ванны с серной кислотой. Все это было только ради одного — чтобы внушить непроходящий, неизбывный страх[88].

Али был вознесен братом так высоко, как только это возможно, в Багдаде было не протолкнуться от аль-тикрити, племени из Тикрита, тех с кем маленький Саддам играл в пыльных подворотнях Тикрита в солдатиков, им прощалось все — грубость, откровенная глупость, воровство — но за все это следовало платить преданностью, собачьей, нерассуждающей преданностью. По-иному на Востоке править нельзя, правило «я и мой брат против моего двоюродного брата, я и мой двоюродный брат против всего остального мира» никуда не девалось, оно было верно при любом режиме и любом строе и полные благих намерений кончали как генерал Касем или Нур Мухаммед Тараки. Но Али Хасан Абд аль-Маджид ат-Тикрити не мог понять своего брата, он не мог прочесть его мыслей, спрятанных за двойной завесой — непроницаемых черных очков, которые он так любил носить и не менее непроницаемых глаз. Он не мог понять, верит ли брат в Аллаха или он безбожник и мунафик. Все-таки Али — да и сам Саддам родились в семье, где почитали, как могли Аллаха и сам он тоже, хоть и вырос — верил в Аллаха и в воздаяние. Он никак не могу понять брата и его игру, и оттого страшился, не знал, какового его место в ней, или вообще никакого нет. Брат пытался играть одновременно в нескольких направлениях, он считал себя новым Навуходоносором — и одновременно писал кровью Коран, он покупал советское оружие — и в то же время заигрывал с американцами. Али Хасан отлично знал о том, что заигрывал, знал о том, с кем и как он встречался тайно, чтобы обсудить складывающееся на Востоке положение.[89] Они воевали против Ирана, против персов и шиитов, ставя тем самым на кон все — в стране большинство составляли именно шииты, а не сунниты — но тем самым брат примерял корону лидера и властителя всего арабского мира. Игра эта пугала Али, он знал, что брат рано или поздно доиграется — но он не смел сказать и слово против, просто делал то, что брат ему приказывал. Без разговоров, без рассуждений — просто делал и все.