5-я волна - Рик Янси

– Ты обещала, что дослушаешь…

– Я ничего тебе не обещала.

Сбрасываю его руку со своего колена. Мысль о том, что он уйдет и оставит меня здесь, не только оскорбительна, она вселяет ужас.

– Я дала обещание Сэмми, так что можешь не продолжать.

Но он продолжает:

– Ты же не знаешь, что там происходит.

– А ты знаешь?

– Лучше, чем ты.

Эван тянется ко мне, но я упираюсь ладонью ему в грудь: «Только не это, приятель».

– Тогда расскажи.

Эван бессильно опускает руки.

– Подумай сама, у кого из нас больше шансов остаться в живых и сделать то, что ты обещала? Я сейчас не говорю, что у меня, поскольку ты девчонка, а я сильнее, круче и тому подобное. Я хочу сказать, что лучше пойти одному из нас, тогда у другого будет возможность разыскать его, если случится что-нибудь плохое.

– Последний довод принять можно. Только это не ты пойдешь первым. Сэмми мой брат. Черта с два я останусь здесь и буду ждать, когда какой-нибудь глушитель постучит в дверь и попросит в долг сахарку. Лучше я пойду одна.

Я спрыгиваю с дивана, как будто уже ухожу. Эван хватает меня за руку, я вырываюсь.

– Хватит, Эван. Ты, наверное, забыл, что это я позволила тебе пойти со мной, а не наоборот.

Эван опускает голову.

– Не забыл. Я все понимаю. – Он безрадостно смеется. – Вообще-то я предвидел твой ответ, но должен был спросить.

– Потому что считаешь, я не могу сама о себе позаботиться?

– Потому что не хочу, чтобы ты погибла.

66

Мы готовились не одну неделю, так что в этот последний день нам оставалось только ждать захода солнца. Идти решили налегке. Эван посчитал, что мы доберемся до Райт-Паттерсона за две или три ночи, если, конечно, не помешает пурга или не убьют одного из нас… Или обоих, и тогда миссия будет безнадежно провалена.

Как я ни старалась сократить свои припасы до минимума, все равно возникли трудности с мишкой. Может, отрезать ему лапы, а Сэмми я бы сказала, что их оторвало, когда «глаз» уничтожил наш лагерь?

«Глаз». Этот вариант мне нравится больше, чем пуля в башке Воша. Надо запихнуть ему в штаны инопланетную бомбу.

– Может, не стоит его брать, – говорит Эван.

– Может, ты заткнешься? – бурчу под нос, прижимая голову мишки к его пузу и застегивая молнию. – Ну, вот.

Эван улыбается.

– Знаешь, когда я в первый раз увидел тебя в лесу, решил, что мишка твой.

– В лесу?

Улыбка исчезает.

– Ты же не в лесу меня нашел, – напоминаю я Эвану, и в комнате вдруг становится на десять градусов холоднее. – Ты нашел меня в сугробе.

– Я имел в виду, что в лесу был я, а не ты, – говорит Эван. – Увидел из леса, до тебя было полмили.

Я киваю, но не потому, что ему верю, а потому что знаю: я права.

– Ты все еще в том лесу, Эван. Ты такой милый, но я до сих пор не пойму, почему у тебя такие мягкие руки с ухоженными ногтями и почему они пахли порохом в ту ночь, когда ты якобы ходил на могилу твоей подружки.

– Я тебе вчера говорил, что не работал на ферме два года, а в тот день, когда от меня пахло порохом, я чистил свой пистолет. Не знаю, что еще мне…

Я не даю договорить.

– Я тебе доверяю только потому, что ты отлично обращаешься с винтовкой и при этом пока меня не пристрелил, хотя у тебя была куча возможностей. Ничего личного, но, если я чего-то не понимаю про тебя и про все, что с нами происходит, это не значит, что я никогда этого не пойму. Я разберусь и, если окажется, что ты не на моей стороне, сделаю то, что должна сделать.

– Что именно?

Эван улыбается своей сексуальной улыбочкой, плечи расправил, руки засунул в карманы; наверное, думает, эта поза должна свести меня с ума. Что в нем такого, что я хочу дать ему оплеуху и поцеловать, убежать от него и броситься к нему, обнять его и двинуть коленом в пах одновременно? Хотелось бы верить, что это непредвиденный побочный эффект от Прибытия, но что-то мне подсказывает: эти ребята целенаправленно воздействуют на нас таким образом уже не один месяц.

– То, что должна сделать.

Я поднимаюсь по лестнице. Мысль о том, что надо сделать, напоминает мне о том, что я забыла сделать.

В ванной комнате я копаюсь в тумбочке, пока не нахожу ножницы, а потом начинаю укорачивать волосы на шесть дюймов. У меня за спиной скрипят половицы.

– Хватит шпионить! – кричу, даже не обернувшись.

Через секунду Эван приоткрывает дверь и заглядывает в ванную.

– Что ты делаешь? – спрашивает он.

– Символически подстригаюсь. А ты что делаешь? Ах да, следишь за мной, подслушиваешь под дверью. Может, когда-нибудь наступит день и у тебя хватит смелости шагнуть за порог.

– Со стороны кажется, что ты подстригаешься по-настоящему.

– Решила избавиться от всего, что может меня выдать. – Я многозначительно смотрю на его отражение в зеркале.

– Как тебя могут выдать волосы?

– А почему ты спрашиваешь? – Я перевожу взгляд на свое отражение, но краем глаза вижу и Эвана тоже.

У Эвана хватает ума исчезнуть. Чик-чик-чик – раковина заполняется моими кудрями. Я слышу, как Эван спускается по лестнице, потом хлопает дверь в кухню. Наверное, надо было спросить у него разрешения на стрижку. Как будто я его собственность. Как будто я щенок, которого он нашел в снегу.

Я отступаю на шаг от раковины и оцениваю свою работу. С короткой стрижкой и без косметики выгляжу лет на двенадцать. Хорошо, не на двенадцать, но не старше четырнадцати. Но если правильно себя вести и с правильным реквизитом, меня могут принять и за двенадцатилетнюю, глядишь, даже предложат отвезти в чудесном школьном автобусе в какое-нибудь безопасное место.

Днем серые облака затягивают небо, и сумерки наступают рано. Эван снова исчезает, но спустя несколько минут возвращается с двумя пятигаллоновыми канистрами бензина в каждой. Я молча смотрю на него, и он объясняет:

– Вот, подумал, что ложный маневр нам не помешает.

Что за маневр, я понимаю только через минуту.

– Ты собираешься сжечь свой дом?

Эван кивает. Кажется, его вдохновляет такая перспектива.

– Я собираюсь сжечь свой дом.

После этого он идет с канистрой наверх и заливает бензином спальные комнаты. Я, чтобы не задохнуться от дыма, выхожу на крыльцо. Крупный ворон скачет по двору, он останавливается и смотрит на меня глазками-бусинками. Я подумываю о том, чтобы вытащить пистолет и шлепнуть его.

Вряд ли промахнусь. Теперь я, спасибо Эвану, метко стреляю, а еще я ненавижу птиц.

У меня за спиной открывается дверь, и наружу выползает вонючий дым. Я спускаюсь с крыльца, а ворон пронзительно орет и улетает. Эван поливает бензином крыльцо и швыряет пустую канистру в стену.

– Конюшня, – говорю ему. – Если так хотелось устроить диверсию, лучше бы ты поджег конюшню. Дом бы уцелел, и нам было бы куда вернуться.

«Ведь я хочу верить в то, что мы вернемся, Эван. Ты, я и Сэмми – большая дружная семья».

– Ты знаешь, что мы не вернемся. – Эван чиркает спичкой.

67

Спустя двадцать четыре часа я замыкаю круг, который, как серебряная пуповина, связывает меня и Сэмми. Я возвращаюсь туда, где дала обещание.

Лагерь беженцев с погребальной ямой после моего побега нисколько не изменился. То есть его нет. Есть только грунтовая дорога через лес, она обрывается на голом участке площадью с милю. На этом участке и был когда-то лагерь беженцев. Земля под ногами твердая как сталь и абсолютно голая, не видно ни травинки, ни прелого листика. Понятно, что сейчас зима, но мне почему-то кажется, что эта сотворенная иными полянка и весной не превратится в зеленый луг.

– Вон там, – я показываю Эвану направо, – вроде стояли бараки. Сложно сказать, когда, кроме дороги, нет никаких ориентиров. А вон там был склад. В той стороне за складом – погребальная яма, а еще дальше – овраг.

Эван оглядывается по сторонам.

– От этого лагеря ничего не осталось. – Он топает ногой по твердой земле.

– Еще как осталось. Я осталась.

Эван вздыхает:

– Ты понимаешь, о чем я.

Эван пытается улыбнуться, но в последнее время его улыбка не очень-то на меня действует. После того как мы ушли от его горящего дома, он вообще ведет себя тихо. Эван опускается на колени, раскладывает на земле карту и, так как уже наступает вечер, светит фонариком в пункт, где мы сейчас находимся.

– Этой дороги на карте нет, но она должна пересекаться вот с этой. Может, где-то здесь? По дороге мы сможем выйти на шестьсот семьдесят пятое шоссе, а уже по нему напрямую к Райт-Паттерсону.

– Это далеко? – спрашиваю, глядя на карту через его плечо.

– Миль двадцать пять – тридцать. Еще один день, если поднажмем.

– Мы поднажмем.

Я сажусь рядом с Эваном, роюсь в его рюкзаке в поисках съестного. Нахожу мясо неизвестного происхождения в вощеной бумаге и парочку сухих печений. Предлагаю печенье Эвану, он отрицательно качает головой.

– Тебе надо поесть, – ворчу я. – Хватит уже волноваться.

Эван боится, что у нас закончатся припасы. У него, конечно, есть винтовка, но на этом этапе нашей миссии охота исключена. Мы должны двигаться тихо, хотя нельзя сказать, что тишину в этой местности ничто не нарушает. В первую ночь мы слышали стрельбу. Иногда это было эхо одного выстрела, иногда не только одного. Правда, всегда палили где-то вдалеке, так что пугаться не стоило. Может, это какой-нибудь одинокий охотник, вроде Эвана, а может, шайки бродячих бсоров. Тут не угадаешь. Это могли быть и глупые шестнадцатилетние девчонки с М-16, возомнившие себя последними представителями рода человеческого на этой планете.