Большое Гнездо - Эдуард Зорин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что ж, обговорить и я не прочь. Моя Олисава давно на выданье, а жениха все никак не пригляжу…
— Далеко глядел, а рядом не заметил.
Конобей посматривал на Одноока с прищуром. Сосед себе на уме: как бы на чем не прогадать.
— А многого ли запросишь за невестой? — будто бы между прочим сказал.
— О том ли забота? — живо откликнулся Одноок. — Многого не запрошу, да ты и сам малого не дашь: дочь-то у тебя одна.
Сойдясь лбами над столом, стали прикидывать:
— Ну, деревеньку, ну, соболиные ловы…
— Угодье-то за Клязьмою, что против Волжских ворот.
— Клин уступлю за Лыбедью…
— Болонья [138] там у тебя да кочкарник…
— Лесок с бортями…
Откинулся Одноок от Конобея, красное лицо еще больше покраснело от негодования.
— Почто по-малому торгуешься, боярин? Не милостыньку пришел у тебя просить — сына сватаю.
— А я дочь отдаю — не худую ворону.
Вперили соседи друг в друга взоры — сцепятся, того и гляди. Уж и позабыли, с чего пошел разговор.
— Все не по тебе, Конобей, — сказал Одноок. — С тобою, как погляжу, и до страшного суда не сторгуешься.
— Руки у тебя, сосед, загребущие, — молвил Конобей. — Верно про тебя во Владимире сказывают: у собственной матери титьку откусил… А ишшо надумал свататься. Не Звездана пришел ты прочить Олисаве в мужья, а не дает тебе покоя та землица, что жаловал мне в позапрошлом году князь за верную службу. Ишь, чего захотел!
Одноок вскочил, замахнулся на Конобея, но тут же спохватился: не место затевать громкую ссору. На чужом дворе — не на своем. Конобей тоже горяч: чего доброго, велит выкинуть за ворота на потеху всему городу.
— Ладно, — сказал боярин. — Стереги свою Олисаву, покуда вовсе не усохла. Мы в накладе не останемся.
— Да и нам не о чем тосковать, — едва сдерживая гнев, отвечал Конобей. — Сыщем жениха и понадежнее. За твоим-то Звезданом только горюшка хлебать. Хворый он, да и умишком слаб…
— Гневайся, да не согрешай, — оборвал соседа Одноок. Взял шапку, посох в руку — и за дверь.
Китайцы на дворе стояли толпой, боярина взглядами провожали, как невидаль. Уминая раскисший снег, тоскливо кричали верблюды. Пахнуло весной, вызвенивала под крышами первая редкая капель, волновала чужая речь, чужие повадки и лица.
Одноок забрался под остывший мех, крепко зажмурил глаза. И, думая о Конобее, вдруг увидел перед собою чужое скуластое лицо.
«А где он — Чаньвань?» — мелькнуло отрешенное. Мелькнуло — и ушло в небытие. Сжимая под шубой кулаки, в волчий мех прошептал боярин:
— Ужо напляшешься у меня. А ну, как доберусь до тебя, Конобей!..
И закричал правившему верхами мужику:
— Чо глаза вылупил?! Трогай!..
Обваливая полозьями рыхлый снег, возок дернулся и бойко завилял по улице, распугивая справляющих шумную свадьбу тощих собак…
4
То, что с Однооком у Конобея стряслось, недоброму дню было только начало. А за углом, как выровнял ход свой возок напрямки к Серебряным воротам, поджидала боярина еще одна кручина.
От края до края, по всей неширокой улице, ехали навстречу Однооку веселые дружинники. Прерывая шутки свои громким смехом, сидели они на конях, подбоченясь, глядели свысока на жавшихся к плетням девок и баб.
— Не спеши, востроглазая! — кричали они. — Погляди-ко, нет ли среди нас твоего суженого?
Бабы отмахивались:
— Езжайте, куды путь наладили, кобели.
Девки закрывали лица, смущенно опускали глаза.
Слева — сугроб до вершины плетня, справа — раскисшая лужа. Если бы посторонились дружинники, посередке — самое место, чтобы проехать боярскому возку. А они сгрудились на твердом, глядят озорными глазами, что будет делать возница.
Мужик остановил коней. Боярин высунулся из возка:
— Почто стал?
— Ехать некуды…
Одноок поглядел на дружинников насупясь:
— Посторонитесь-ко, молодцы…
— Чего захотел, — отозвались дружинники. — Али места тебе на улице мало?
— Места много, а возок по сугробу не пройдет.
— Нешто нам взбираться на плетень?
Стали переругиваться да препираться. «Обнаглели князевы отроки, — подумал Одноок. — Вовсе не стало от них житья».
Пригрозил, потрясая посохом:
— Вот пожалуюся князю!
Еще больше развеселил дружинников. Стали они над ним измываться не таясь. Собрали толпу, говорили ставшим на обочине мужикам:
— Чо рты разинули? Али не видите, что застрял боярский возок?
— Как не видеть, — отвечали понятливые мужики. — Да делать что?
— Выпрягайте возок, волоките боярина на плечах, чтобы ножки не замочил.
Мужикам два раза сказанного не повторять. Стали они, давясь от смеха, выпрягать лошадей, ловко работали — дело привычное. Не успел боярин и опамятоваться, как уж подняли его и понесли с веселым криком по улице. Возок, собравшись гурьбой, толкали впереди. А сзади ехали, будто следя за порядком, дружинники.
— Никак, весну встречать наладились? — спрашивали, дивясь веселому шествию, встречные.
Всем смешно, одному Однооку не до смеха. «Уж не Конобеевы ли это проделки?» — даже такое подумалось. Еще жгла его обида на соседа. А один из голосов в общем гомоне показался ему вдруг знакомым. Пуще всех старался, злее остальных подшучивал.
«Господи, — обмер боярин, обвисая на чужих плечах. — Как же сразу-то меня не осенило: Веселица это!»
Обернулся, шаря глазами в толпе, выискал взглядом бледное лицо под высокой, на лоб сдвинутой шапкой — он.
Напирая конем на толпу, дружинник подъехал ближе.
— Что, Одноок, признал ли старого знакомца?
— Как не признать, — прохрипел, беспомощно барахтаясь, боярин.
— Великую оказал я тебе честь.
— Куды уж боле.
— Еще попомнишь Веселицу…
— Да не забуду.
— Помни, боярин. И впредь меня стерегись… Ишшо не расквитался я с тобою за свой должок.
— Да и за мною не постоит…
— Гляди, от чести такой не загордись, — предупредил Веселица. — И злобствовать не моги…
— Надел чужой-то опашень [139], а душа черная, — прохрипел Одноок, подозревая в Веселице ряженого.
— Как бы не оступиться тебе, боярин, — посмеялся над его намеком Веселица. — А опашень мой. И конь мой. И меч. И друзья вокруг меня мои.
— Тати вы, а не князевы дружинники! — закричал Одноок, видя приближающихся от Серебряных ворот вершников. — Эй, люди!..
— Почто крик? — подъехал к веселой толпе Кузьма Ратьшич.
Веселица, и глазом не моргнув, пояснил через голову боярина:
— Застрял Одноок в сугробе, вот и попросил я у мужичков подмоги, чтобы перенести его на сухое.
Притихшие мужики, пряча улыбки, опустили боярина на дорогу.
— Врет он все, — сказал Одноок, оправляя одежду и разыскивая глазами посох. — Потряси его Кузьма. Не дружинник он вовсе, а тать.
— Слышь-ко, Веселица, — сказал Кузьма, — как поносит тебя Одноок за услугу.
— Как не слышать, — спокойно отвечал дружинник. — Сам Одноок господин гневу своему. А моя совесть чиста.
Осекся боярин, глазами растерянно захлопал, то на одного, то на другого переводит взгляд. Кузьму-то он с каких еще пор знает. В нем сомнения нет. Князева правая рука. Так почто не сробел Веселица? Почто глядит прямо, коня не поворачивает? Почто не вскинет Кузьма плеть, почто сам лукавится?
Мужики тем часом, все еще забавляясь, быстро впрягли коней в возок, попятили их к боярину.
— В кривом глазу и прямое криво, — сказал, внимательно разглядывая Одноока, Кузьма. — Не доволен тобою князь, боярин. Еще вечор меня спрашивал: почто не вижу на дворе своем Одноока, почто сторонится моих глаз. Али верно про него сказывают, что хуже мытника на торгу, только тем и занят, что шарит по чужим бретьяницам?.. То не мои слова — князевы, а ты над словами его подумай.
Пригнуло боярина к земле, ноги мелкой дрожью охватило, посох вывалился из ослабевшей руки.
— Да что же это на белом-то свете деется? — поперхнулся он слабым горлом. Носком за носок задевая, мягкой походкой доплелся до возка, сунулся на подголовники, откинулся, затих.
Кузьма плеточкой полоснул коня по мягкому крупу. Напомнил вслед удаляющемуся возку:
— Не забудь про сказанное, боярин!
«Как забыть», — давясь от злобы, пробормотал в бороду Одноок. Возвратившись во гневе, на своей усадьбе боярин суд чинил и расправу.
Возницу велел сечь у себя под окнами.
— За что? — опешил тот.
— А это, чтобы впредь неповадно было с мужиками вместе насмехаться над боярином.
Стараясь угодить Однооку, возницу били нещадно. Показывая окровавленную спину, спрашивали:
— Еще добавить, батюшка?
— Добавьте еще.
И снова били, и снова спрашивали. И снова говорил боярин:
