Сандинистская революция в Никарагуа. Предыстория и последствия - Николай Платошкин

3 января 1929 года состоялось совещание Монкады с посланником США и командованием американских войск в стране. Американцы рекомендовали начать постепенный вывод своих войск и сократить контингент морской пехоты до 3500 человек. Монкада в это время должен был более активно формировать части национальной гвардии, призванные заменить оккупантов в борьбе с сандинистами[326]. Президент ответил, что готов держать в стране морских пехотинцев столько человек и столь долго, сколько пожелают США. В то же время он хотел образовать отряды «тщательно отобранных» добровольцев, численностью не более 500 человек, чтобы помочь морской пехоте в боях против Сандино. Для того чтобы сделать национальную гвардию эффективной боевой единицей, по мнению Монкады, требовалось не менее двух лет, и в течение этого срока американская морская пехота должна была оставаться в стране.

К сентябрю 1929 года численность национальной гвардии составляла 1846 человек.

Монкада действительно сформировал из бывших либералов две колонны вспомогательных добровольческих войск и направил их в зону действия партизан. Многие, в том числе и сами американцы, ошибочно расценили это как проявление самостоятельности нового президента, который хотел обойтись в умиротворении Никарагуа без иностранных войск. Правда, в оперативном отношении добровольцы все равно подчинялись американским офицерам на местах.

По инициативе Монкады в охваченных партизанским движением районах Никарагуа было объявлено осадное положение. Американцы прекрасно понимали, что это означает на практике усиление репрессий против мирного населения, поэтому оговорили за собой право не участвовать в проведении в жизнь основных положений режима (США заботились о своей и так уже изрядно подмоченной событиями в Никарагуа репутации). Например, американцы решили передавать всех пленных национальной гвардии, прекрасно понимая, что их ждет не только верная, но и мучительная смерть.

И до введения осадного положения национальные гвардейцы прославились своими расправами над мирным населением. Пленным часто отрубали руки, чтобы они больше не могли взять в них оружие. У национальной гвардии даже сформировался набор излюбленных «спортивных» казней. Например, «корте де кумбре» («отрезание вершка» по-испански) – жертву привязывали к дереву и сильным ударом мачете отрубали верхнюю часть черепа, одновременно развязывая веревки, чтобы труп упал на землю. Или «корте де чалеко» («разрезание жилета») – у пленного отрубали руки и ноги, а затем вспарывали живот. Еще был «корте де блумер» – отрезали руки и ноги и оставляли человека истекать кровью.

После введения осадного положения репрессии приняли уже легальный характер. Американцы лицемерно обещали содействовать ограничению «экцессов» национальной гвардии, но в действительности и сами не брезговали никакими зверствами.

Весь корпус морской пехоты США был заражен расистскими предрассудками в отношении никарагуанцев, которых считали грязными, расово неполноценными, дикими и не поддающимися влиянию цивилизации. Поэтому и обращаться с такми людьми следовало как с животными – без всякого сочувствия.

Например, один американский морской пехотинец (никарагуанцы дали ему презрительную кличку Фелипон) услышал в городе Сан-Рафаэль-дель-Норте, как идущая по улице женщина позвала своего маленького сына: «Идем, Аугусто!» Упоминания ненавистного американцу имени оказалось вполне достаточным для того, чтобы морпех вырвал ребенка у матери и бросил его в реку. Когда обезумевшая от горя мать кинулась спасать ребенка, ее арестовали за нарушение «общественного спокойствия».

В городке Ла-Пинтада Фелипон вместе с другими морскими пехотинцами обыскивал дом. Оттуда выбежал и бросился наутек 12-летний мальчик. Фелипон выстрелил ему в спину, потом подошел к раненому, ножом вспорол ему грудь, достал сердце и бросил своей собаке.

Лейтенант Макдональд привязал к двери дома пожилую женщину и поджег дом. Сгорела вся семья. Лейтенант Ли (которого прозвали Мясником) выхватил у крестьянина пятимесячного ребенка, подбросил его вверх и «поймал» на штык. Он же отобрал у одной никарагуанки двухмесячную девочку, взял за ножки и разорвал пополам[327].

Лейтенант Стюарт расстрелял пленного партизана из пулемета, потом отрезал у трупа уши и привязал их к своему боевому коню в виде «трофея».

Один солдат шел по улице Манагуа, когда пятилетний мальчик неосторожно уронил рядом в лужу мяч и забрызгал американцу брюки. Тот достал пистолет и хладнокровно расстрелял «хулигана».

Зверства морской пехоты и национальной гвардии только усиливали симпатию людей к Сандино, но к началу 1929 года население Сеговии устало воевать. Все надеялись на скорый вывод американских войск после выборов.

В марте – апреле 1929 года большая часть армии Сандино разошлась по домам. В апреле американская разведка констатировала, что как «национальный герой Латинской Америки» Сандино «кончился»[328].

В мае Сандино получил ответ от Портеса Хиля. Мексиканский президент писал, что с удовольствием предоставит Сандино убежище и даже возьмет на себя расходы по его проживанию в Мексике.

Следует отметить, что, несмотря на активное давление США, правительство Мексики отказалось признать Монкаду легитимным президентом Никарагуа. В январе 1929 года в ответ на соответствующий запрос американского посла в Мексике Морроу министр иностранных дел Эстрада сказал, что Мексика не может признать режим, чей суверенитет ограничен присутствием иностранных войск[329]. Портес Хиль придерживался той же точки зрения. Он предложил Морроу на миг представить себе, что иностранные войска находятся не в Никарагуа, а в США: «Что Вы тогда скажете, мистер Морроу?»

В первых числах июня 1929 года Сандино вместе со своими помощниками переплыл пограничную с Гондурасом реку Гуайапе. В столице Гондураса Сандино остановился в мексиканском посольстве. Оттуда на предоставленном правительством Гондураса специальном поезде группа выехала в Сальвадор. На границе Сандино встречал сальвадорский военный министр и несколько высших военных чиновников. Один из них, начальник канцелярии военного министерства Монтальво поздоровался с Сандино и заявил, что не будет больше мыть свою руку[330]. Из Сальвадора на машине Сандино направился в Гватемалу, где на границе его встречал президент этой страны генерал Ласаро Чакон.

Следует отметить, что и в Гондурасе, и в Сальвадоре, и в Гватемале Сандино приветствовали многотысячные демонстрации.

28 июня 1929 года Сандино прибыл в мексиканский порт Веракрус, где его приветствовал командующий местным военным округом генерал Мигель Акоста.

Однако, хотя Портес Хиль и подавляющая часть мексиканцев искренне восхищались Сандино, Мексика все же не желала портить из-за него с таким трудом налаженные после конфликта 1925-1927 годов отношения с США. Поэтому Сандино не рекомендовали приезжать в Мехико и отвели для проживания город Мериду на отдаленном Юкатане. Не собиралась Мексика и оказывать Сандино помощь деньгами или оружием на официальном уровне.

На самом деле, перед тем как дать Сандино согласие на приезд в Мексику, Портес Хиль запросил мнение на сей счет Морроу и госсекретаря Келлога. Ни тот ни другой не возражали, так как считали, что отъезд Сандино из Никарагуа приведет к краху партизанского движения. Однако американцы поставили Портесу Хилю несколько условий:

– Сандино не должен продолжать с территории Мексики борьбу против США;

– он не должен посещать Мехико;

– его резиденцией должен стать «отдаленный штат»[331].

Портес Хиль выполнил все эти условия. Ничего более отдаленного, чем Юкатан, в Мексике в то время не было. Между этим штатом и остальной территорией страны тогда не существовало никаких шоссейных или железных дорог. Из центральной части Мексики туда можно было добраться только морем или на самолете. Юкатан издавна использовался как место для каторги уголовников и политических заключенных.

Американцы были даже довольны, что Сандино находился именно в Мексике, а не в центральноамериканских республиках, где за ним было бы труднее следить и откуда он мог быстро вернуться на родину.

Сандино приехал в Мексику в надежде на военную и финансовую помощь и был разочарован холодным приемом со стороны правительства. Первоначально он хотел пробыть в стране всего несколько недель, но поиск помощи оказался делом непростым. 4 августа 1929 года Сандино писал Густаво Алеману Боланьосу: «Мне представляется весьма сомнительным, что в Мексике удастся приобрести снаряжение для продолжения нашей освободительной борьбы. Но я постараюсь добыть здесь финансовые средства, чтобы приобрести в других местах необходимое оружие и боеприпасы». Вскоре Сандино пожаловался Боланьосу, что «до сих пор не смог добыть ни полсентаво, ни одного пистолетного патрона для дела освобождения Никарагуа»[332].