Рембрандт - Гледис Шмитт

Раз уж Рембрандту так повезло, он просто обязан поступать благородно; поэтому он не станет продавать ни «Валаама и ангела», ни «Святого Петра в темнице».

— Я работаю над картиной «Отдых на пути в Египет». Закончу примерно через неделю.

— Чем скорее я получу ее, тем лучше. Только не подумайте, что я тороплю вас, — я помню, какое у вас горе.

Врач, который рассеянно играл лежавшей на прилавке шляпой Рембрандта, отшатнулся: он впервые заметил траурную ленту на тулье.

— Боже мой, ослеп я, что ли? — воскликнул он. — Кто у вас умер?

— Отец.

— Он, кажется, был мельник?

— Да, молол солод.

Эйленбюрх нагнулся и поправил пряжку на башмаке.

— А вот мой был крестьянином, — сказал врач. — Со временем ему удалось заработать кучу денег, но он никогда не боялся испачкать руки работой. Часть этих денег ушла на мое ученье. Наверно, так же поступил и ваш отец, иначе вы никогда не попали бы к Ластману. Он гордился бы вами, если бы знал, что сегодня здесь произошло, упокой, господи, душу его!

— Упокой, господи, душу его! — негромко повторил Эйленбюрх, и лицо его до корней волос залилось легким румянцем. Затем он разлил вино и, вспомнив о своей роли комиссионера, высказал ряд других соображений. Рембрандт всегда может остановиться у него — такой заказ потребует длительного пребывания художника в Амстердаме. Когда кончится двухмесячный траур, — такие обычаи следует уважать, — он, Эйленбюрх, устроит небольшой ужин для тех, кто пожелает познакомиться с новой знаменитостью. Ученики в Лейдене не сочтут себя обиженными, если их учитель несколько сократит время занятий с ними — он ведь еще окажет им впоследствии немалые услуги, но подписывать с ними контракт еще на год, вероятно, не стоит. Амстердам — вот где место знаменитому художнику, а если молодые люди не захотят последовать за Рембрандтом, пусть ищут себе другого учителя.

Амстердам — вот где место знаменитому художнику… Когда Рембрандт расстался с собеседниками и в одиночестве побрел обратно к Лейденским воротам, где собирался поесть холодного мяса и дождаться обратной лодки, он заметил, что фраза Эйленбюрха не выходит у него из головы. Знаменитый художник… Сердце у него было так переполнено, что ему захотелось сорвать пригоршню блестящих листьев с нависшей над головой ветви, и он не сделал этого лишь потому, что вспомнил: «Я в трауре». Вместо этого он сорвал листок с живой изгороди, украдкой сунул его в рот, начал жевать и нашел, что вкус у него одновременно и горький и сладкий.

Теперь, когда отец умер, а Геррит все чаще просил отнести ему ужин наверх, сидеть в кухне и слушать чтение Библии им приходилось всего лишь втроем. Сегодня читала мать, а слушали только он да Лисбет, и, когда Нелтье дошла до конца главы, Рембрандт увидел, что заходящее солнце окрасило страницу в розовый цвет, а руке, водившей по строчкам, придало оттенок красноватого золота.

Читая, мать запиналась, но Рембрандт довольно быстро заметил, что делает она это лишь для вида: она, вероятно, помнила отрывок по прежним чтениям и сегодня, оставшись дома одна, заранее отыскала его. Этим способом она как бы хотела сказать сыну: «Скрывай сколько хочешь, а я все равно знаю, что ты решил уехать. Я не стану ни связывать тебя, ни пробуждать в тебе угрызения совести. Иди преуспевай в своей новой жизни, будь благословен и не забывай бога и меня».

Мать закрыла Библию и лукаво взглянула на сына поверх очков: она явно гордилась тем, что выбрала подходящий отрывок, и ждала, что сын похвалит ее за это, а главное, за бескорыстие. Рембрандт потянулся через стол и погладил ее морщинистую руку.

— Итак, ты отпускаешь меня, мать?

— Я же знаю: ты должен ехать.

— Думаю, что да. В последний раз, когда я ездил туда, мне заказали три портрета; об эскизах к групповому портрету для доктора Тюльпа я уж не говорю.

— А кроме того, ты и сам хочешь уехать, — скачала она, шутливо хлопнув сына по пальцам. — Да, да, не лги сам себе — хочешь.

Рембрандт обвел взглядом кухню — с детства знакомые тарелки в угловом буфете, котелок над очагом, последние тлеющие в золе угольки, чей розовый блеск едва различим в пятне закатного света. Взглянул он и на стул, на котором обычно сиживал отец — ни один из них, даже Адриан, до сих пор не решался сесть на него.

— Я в самом деле хочу уехать, но только не думай, что я радуюсь отъезду. Надеюсь, ты понимаешь, что это разные вещи?

— Конечно, понимаю.

Лисбет, сидевшая чуть поодаль, на другом конце стола, принялась чистить ножи.

— Когда ты уедешь? — спросила мать.

— Через неделю — другую… Точно еще не знаю, но тянуть нельзя.

— Где ты остановишься?

— Сначала, наверно, у Эйленбюрха. Ван Флит едет со мной…

Лисбет удивленно и укоризненно посмотрела на него, и этот взгляд заставил Рембрандта призадуматься: а вдруг сестра еще не забыла давние разговоры Яна о том, что брат возьмет ее с собою и она станет его домоправительницей. Видимо, следовало добавить, что ван Флит понадобится ему в мастерской.

— А как ты будешь там жить? — спросила мать. — Я говорю, как управишься ты, холостяк, с едой, стиркой, глаженьем, пришиванием пуговиц?

— Эйленбюрх справляется. А в Амстердаме тысячи таких молодых людей, как он, — возразил Рембрандт, несколько смущенный недобрым огоньком, который засверкал в ее ярких маленьких глазах, — мать, наверно, была бы рада увидеть его в плохо отглаженной рубашке с оторванными пуговицами.

— И как же они устраиваются? Нанимают прачку?

— Эйленбюрх, во всяком случае, нанимает.

— Но эти прачки ужасно все рвут. Вот увидишь, рубашек тебе и на год не хватит.

Разве так уж важно, сколько продержатся его рубашки, — подумал Рембрандт. — Дела пошли теперь так, что он может купить себе сколько угодно рубашек. Однако, взглянув на иссохшие, тонкие пальцы матери, он сообразил, что было бы жестокостью пренебрежительно отозваться о заботах, которыми мать столько лет окружала его.

— Конечно, никто не сделает для меня того же, что ты и Лисбет. Я и не жду, что там меня будут обхаживать так, как здесь, — сказал он.

Что-то зазвенело. Это сестра уронила нож на пол. Рембрандт нагнулся, поднял нож из-под стола и протянул Лисбет, но она не улыбнулась, не поблагодарила, а лишь пристально и умоляюще посмотрела брату в лицо.

— А не лучше ли тебе завести экономку? — спросила она.

— Экономку? Я уверен, что буду неплохо зарабатывать, но не столько, чтобы позволить себе держать постоянную прислугу.

— Ну а предположим, у тебя будет бесплатная экономка? Предположим, все получится, как мы когда-то мечтали? Если бы ты взял меня с собой, я бы делала для тебя все и ничего бы тебе не стоила — я ведь работы не боюсь.